Abstract
О паре мелочей, необходимой для победы, о сложной штабной политике, а также о правах вольного города
Если солдаты проявляют чудеса героизма, значит кто-то в штабе сильно слажал(с)
(с) армейский аноним
– Там человек в колодец упал. Говорит, если мы его не достанем, он утонет.
– Ты глянь, он нам ещё условия ставит...
(с) КВН-ДЛШ-98
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДРАГУНСКИЙ СЫН
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГЕРЦОГСТВО БЕЗ ГЕРЦОГА
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ДАВАЙТЕ ЖИТЬ ДРУЖНО
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. КРАСАВЧЕГ И МЕБЕЛЬ ПРАВОСУДИЯ
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ТЕОРЕТИК НА ВОЙНЕ
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. ГУСАР ПО ЖИЗНИ
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. КРАСНЫЙ КОРОЛЬ
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ. ПЕРЕВОД С ПОВЫШЕНИЕМ
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ. ПРИНЦЕССА-АНГЕЛ
ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ. ПОТЕРЯШКА
ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ. ПОЧЁМ В ЧЕХИИ КАРТОШКА
ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ. КРАДЕНЫЙ ПРИНЦ
ЧАСТЬ ТРИНАДЦАТАЯ. СЛАБОУМИЕ И ОТВАГА!
ЧАСТЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ЭТОТ ДЕНЬ ПОЗОРА ПОРОХОМ ПРОПАХ
Если кто-то думал, что под Йеной-Ауэрштедтом был позор, то он поторопился с выводами. Настоящий позор стал очевиден отступающим пруссакам несколько дней спустя. Раненный Гнейзенау, пробиравшийся с остатками боеспособных частей на восток, на пункт сбора под Быгдощ, слышал один страшный слух за другим. Ещё пару недель назад он бы в такое не поверил, но теперь, после всего увиденного...
Французские гусары на плечах бегущих солдат фон Рюхеля ворвались в Веймар и начали рубить на его улицах всех, кто ещё не лежал на земле. Через три дня после Ауэрштедта пятьюдесятью километрами северней маршал Бернадот наголову разбил под Халле резервный корпус прусской армии – её последнюю боеспособную полевую часть. А потом началась агония... Целые дивизии, не сделавшие за всю войну ни одного выстрела, сдавались, едва завидев французские знамёна. Князь Гогенлоэ, ведущий остатки своего войска на север, получил от Мюрата письмо с сообщением о том, что он окружён 100-тысячным контингентом, и немедленно сложил оружие. Оказалось, что на самом деле рядом французов не было и десяти тысяч.
На пути у французов лежали мощнейшие крепости с десятками тысяч гарнизона и припасами на многие годы. Их коменданты, старые пердуны, которых не выгоняли в отставку лишь потому, что король не смел обижать ветеранов Фридриха Великого, выбрасывали белый флаг, хотя у противника даже не было осадных орудий. Эрфурт, Нинбург, Нейсе, Штеттин, Гамельн, Кюстрин, Магдебург... Магдебург! Жемчужина прусской оборонительной системы!
Они сдавались, сдавались, сдавались... Сдавались, потому что не понимали, зачем сражаться. Сдавались, потому что с французами бороться бессмысленно. Сдавались, просто чтобы не нести ответственности за будущее...
Король бежал на восток, в Кёнигсберг, причём настолько поспешно, что со своей королевой они смогли встретиться только на месте. 25 октября, всего 11 дней спустя битвы при Йене-Ауэрштедте, войска маршала Даву вошли в Берлин. Парой дней позже туда триумфально въехал Наполеон. Первым делом он посетил гробницу Фридриха Великого, сказал несколько красивых фраз насчёт гениального покойного – и немедленно спёр его шпагу. Губернатор столицы (бургомистра у Берлина не было – это ведь королевский город) высказался прямо: «Король проиграл, поэтому главная обязанность подданных – сохранять тишину». И берлинцы послушно исполнили указание сверху.
Господа, будь он жив, нас бы здесь не было
Но главный позор состоял в том, что короля, герцога Брауншвейга и всю главную прусскую армию разбил вовсе не Наполеон, а его маршал, Николя Даву. Причём силами одного корпуса. Его армия была вдвое меньше королевской, и в момент, когда Фридрих-Вильгельм отдал приказ отступать, резервов у того больше не оставалось, а обещанное подкрепление не пришло.
Луи-Николя Даву (1770–1823), самый молодой из наполеоновских маршалов и, по мнению многих, самый талантливый. Прозвище «железный маршал». Кавалерист из благородной семьи, за что дважды был репрессирован во время Революции. Быстрому карьерном росту обязан женитьбе на золовке Наполеоновской сестры. Его произведение в маршалы стало определённым скандалом, ведь до 1804-го он не командовал ничем, больше бригады. Однако Наполеон не прогадал. Среди прочего славился жуткой близорукостью (когда Наполеон получил сообщение, что Даву разбил под Ауэрштедтом прусского короля, то ответил «Маршал, у вас опять в глазах двоится!»)
Да и вообще, ирония состояла в том, что во время этой кампании Наполеон в большинстве случаев действовал наобум, не имея точных данных о расположении врага. Поэтому рациональные рассуждения прусского штаба и не сработали... что постфактум лишь добавляло горечи к поражению. Наполеон ожидал встретить врага под Лейпцигом – а тот сделал глупейший манёвр и, перейдя Заале, ушел на запад. Он ожидал встретить Брауншвейга под Йеной и ударил туда всеми силами – но под Йеной оказался только заслон Гогелоэ, потому что основная армия ушла на север, к Наумбургу. Он отдал приказ Даву обойти врага с фланга, как под Аустерлицем, а тот неожиданно нарвался на главные силы противника и разбил их наголову.
Кстати, с Даву получился скандал. Точнее, не с ним самим, а с корпусом Бернадотта, который за день до битвы получил приказ присоединиться к императору под Йеной, а потом начштаба Великой Армии Бертье устно приказал повернуть назад и помочь Даву. Тот потому и вступил в битву так нарванно, что ожидал поддержки первого корпуса – и пришёл в бешенство, когда оказалось, что его командующий сделал вид, будто ничего не услышал, и пошёл на юг. Чувства Даву можно понять: никакая победа не стоила четверти (!!!) его убитых и раненных солдат.
Героизм Даву привёл к неожиданным проблемам пропагандистского характера внутри Франции: на его фоне победа Гениального Императора и всей его Великой Армии над вдвое меньшим войском князя Гогенлоэ выглядела немного жидковато. Поэтому, ничтоже сумняшеся, в «Бюллетене» (что-то вроде Киселёва, только на французском) отрапортовали, что пруссаков под Йеной было «тысяч 250-300» (не шучу, так и написали). «А прочих без числа...»(тм)
Ещё одна ирония состояла в том, что манёвр Бернадота (по прямому приказу Наполеона или случайно) был гениален: само его появление на левом фланге армии князя Гогенлоэ заставило того отступить с выгодных позиций и тем самым подставиться под удар основной армии. Но не станет же император оправдываться перед собственным маршалом, что тот проявил чудеса героизма исключительно потому, что его повелитель отозвал резервы на другой участок. Чтобы успокоить Даву, ему предоставили право триумфального вхождения в Берлин, а Бернадота едва не отдали под трибунал (или, по крайней мере, так все говорили). Возможно чтобы позволить Бернадоту возможность реабилитировать себя, Наполеон отправил его вместе с Мюратом и Сультом в погоню за последней из боеспособных прусских частей – отступающей армией Блюхера.
Началась «погоня трёх маршалов».
Отступление не зря считается самым сложным из манёвров. Дело не только в тонкой грани, отделяющей достойный отход от банального бегства. Отступление – это огромное количество занудной кропотливой работы: просчитать (в условиях форс-мажора) пропускную способность дорог; распределить части так, чтобы они не загромождали друг другу путь, но при этом были способны в любой момент прийти друг другу на помощь в случае арьергардных боёв; выдать приказания всем командиром с чётким указанием времени выхода и маршевого пути... В общем, всё то, что Блюхер, как и пристало гусару, никогда делать не любил и не умел (или наоборот).
Поэтому он был изрядно удивлён, обнаружив на утро после Ауэрштедта свои части готовыми к выходу. Полковник Шарнхорст, хоть и был занудой, избегающим славной драки, однако дело знал. Блюхер только буркнул что-то неопределённое и привычно влез на коня. Они шли в арьергарде остатков армии Гогенлоэ, прикрывая его отход за Эльбу, но 29 октября их ошарашила новость – князь только что сдался Мюрату. Дорога на восток, к Берлину, была перекрыта, и у корпуса Блюхера оставался только один вариант – отходить на северо-запад, к морю и там эвакуироваться на шведских суднах. Беда была в том, что теперь все три французских маршала-преследователя сосредоточились на нём одном, так что ни дня не обходилось без арьергардных боёв.
И тут выяснилась интересная вещь: пруссаки всё ещё могли бить французов. Нужно было только сильно этого хотеть – и иметь голову на плечах. Иногда эти два качества совпадали (как, например, у полковника Йорка, о котором мы ещё услышим не раз, или генерала л'Экока, человека, когда-то переманившего Шарнхорста из Ганновера в Пруссию, или молодого герцога Брауншвейга, того самого, который беспутный сын фельдмаршала), а когда нет... Что ж, именно для этого и существует начштаба. Как говорится, один знает куда, другой знает как. И за две недели, прошедших от катастрофы, Блюхер и Шарнхорст сработались так, что начали понимать друг друга без слов (точнее, в случае Блюхера, без матерных слов).
Людвиг Йорк фон Вартенбург (1759–1830). На самом деле именем его отца, померанского кашуба и капитана прусской армии под Фридрихом Великим, было Ян Ярка фон Гостковски, но он сменил её на Йорка (Yorck), чтобы выглядело солиднее и похоже на герцога Йорка (York). В чине лейтенанта участвовал в Картофельной войне и тогда же был с позором уволен за несоблюдение субординации: во время Большого Парада он перед лицом короля обвинил своего вышестоящего офицера в грабежах местного населения. Записался в швейцарский полк де Мёрона, который нёс службу в южноафриканских владениях Голландской Ост-индской Компании, и участвовал там на стороне французов в битве против британцев. Как и Блюхер, милостью нового короля в 1786-м вернулся в прусскую армию в чине майора и отличился при подавлении восстания Косцюшко
Блюхер надеялся интернироваться на датской территории, но датчанам эти проблемы с Наполеоном были сто раз нужны, так что на границе пруссаков встретила армия с недвусмысленным приказом открывать огонь по любому, кто попробует её перейти. В другое время это было бы просто разминкой для армии Великого Фридриха, но сейчас... Оставалась только одна опция – Любек. Правда, были нюансы.
Отступление прусских армий после Йены-Ауэрштедта
Пруссаки вломились в город без спросу и тут же начали готовиться к обороне – Бернадотт сидел у них на хвосте. Тем временем Блюхер как старший чин отправился в магистрат заниматься дипломатией. Там его встретили недружелюбно:
– Любек – вольный город. Согласно имперской хартии...
– Я'т'ща очко нах" п'рву, юрист херов! – рявкнул Блюхер и добавил ещё кое-что, от чего у благочестивых представителей магистрата совсем похолодело в сердце.
– Перед лицом грубой силы... – наконец-то осмелился сказать бургомистр, – ...прошу одного. Избавьте наш город от войны. Мы ни в чём не провинились ни перед Пруссией, ни перед Францией.
– Да кому вы нахер нужны... – отмахнулся Блюхер.
Он соврал.
Пруссаки уже были готовы к погрузке на шведские суда, когда пришло известие, что Бернадот опередил их из здесь: его авангард поставил у устья Травы батарею и принялся обстреливать всё, включая рыбацкие лодки. Они оказались окружёнными, и врагов было втрое больше (теперь без всякого блефа). Оставалось сдаться или биться до конца. Угадайте, что выбрал Блюхер.
Любек стоял на полуострове и с трёх сторон был окружён реками, так что главную опасность представляли северные ворота. Туда Блюхер и поставил большую часть сил, в главе с молодым Брауншвейгом, а сам с штабом обосновался около южных ворот. 6 ноября в 6 утра французы атаковали сразу со всех сторон. Город немедленно затянуло пороховым дымом, а потом от обстрелов начались пожары, и в этом хаосе вражеские tirailleurs таки смогли прорваться на улицы Любека. Битва продолжилась на наспех сооружённых баррикадах, и очень скоро обе стороны принялись стрелять просто на звук или на движение, в том числе и по мирным жителям.
Битва при Любеке
В час дня в гостиницу "Золотой Ангел", где находился штаб пруссаков, ворвались французские стрелки, и Шарнхорсту ничего не оставалось, как поднять руки. Блюхера с сыном и другими штабными рядом не оказалось, и судя по поспешности, с которой выводили пленных, битва ещё была далека от окончания. Грохот продолжался ещё больше двух часов, и в комнату, избранную им в качестве временной камеры заключения, приводили одного прусского офицера за другим. Среди них был и раненый Йорк... но не Блюхер. Кто-то сказал, что несгибаемый генерал во главе кирасир пытался отбить штаб, но его оттеснили за пределы города – а дальше непонятно.
А потом всё стихло.
Блюхер на улицах Любека
Через несколько часов охранники открыли двери, и к ним вошёл горбоносый человек с узким, как топор, лицом в пышной форме маршала империи французов.
– Господа, я маршал Бернадот и я имею честь принять вашу капитуляцию. Вам не стоит чувствовать стыда, вы сражались храбро и попали в плен в честном бою.
Шестым чувством Шарнхорст понял, что его победитель уже не в первый раз произносит эту фразу. Возможно даже, что не впервые за сегодня. Заметив любопытствующий взгляд Шарнхорста, тот вопросительно приподнял бровь:
– Месьё?
– Полковник Шарнхорст к вашим услугам.
– Мы встречались раньше?
– В некотором роде. Под Хондшооте.
– Ах, молодость... – Бернадот едва заметно улыбнулся. Внезапно озарение промелькнуло на его лице. – Погодите, вы тот самый Шарнхорст, который написал "Чудеса французского оружия в кампании 1794"? Примите мои благодарности, ни один француз не сумел бы так хорошо объяснить, почему мы всё время побеждаем. Что ж, желаю удачи. Возможно наши пути пересекаются не в последний раз.
Жан-Батист Жюль Бернадот (1763–1844), гасконец неблагородного происхождения, за 10 лет в королевской армии дослужился до прапорщика, а после Революции мигом стал дивизионным генералом. Женился на бывшей Наполеона, Дезире Клари, и так попал в Семью. Однако с императором всегда сходился плохо и после ряда оскорблений с его стороны предпочёл уехать в Швецию, где бездетный король усыновил его и сделал кронпринцем
Ночь прошла неспокойно. Время от времени слышалась отдалённая стрельба и крики. Судя по доносящимся фразам, французы принялись за мародёрство. Бедный Любек. Их держали взаперти весь следующий день, и из новостей был только странный слух о том, что пленных шведов Бернадот почему-то поместил не в общие камеры, а поселил в своих личных апартаментах. Что-то явно происходило.
Герхард уже настроился на долгое и занудное пребывание в плену, однако через день к ним в комнату зашёл конвоир, вежливо уточнил, не соблаговолит ли м'сьё колонель проследовать за ним, и отвёл его в кабинет к Бернадоту.
В этот раз маршал смотрел на Шарнхорста с едва скрываемым любопытством.
– Полковник, я рад сообщить вам, что вы свободны и можете проследовать в расположение своей армии в Ростоке. Необходимые бумаги будут вам выданы сегодня.
– Прошу прощения? – ошарашено переспросил тот.
– Я сам удивлён не менее вас, – развёл руками Бернадот. – Могу сказать лишь одно, поблагодарите своего генерала... Когда он выйдет из плена, конечно же.
– Генерал Блюхер в плену?
– Он храбрый солдат, но у него не было шансов, – немного извиняющимся тоном ответил маршал. – Да, и с вашего позволения... Я понимаю, что мой вопрос несколько выходит за пределы праздного любопытства, однако... Ваш генерал, он... как бы это сказать... У него нет проблем с головой?
Гамма чувств, пробежавшая по простоватому лицу Шарнхорста, была ему лучшим ответом.
– Ещё раз прошу прощения, полковник. Это было бестактно с моей стороны. Желаю хорошей дороги...
– А у вашего general Bluquaire есть les couilles, – с некоторым восхищением сказал Шарнхорсту дружелюбный офицер, сопровождавший его до прусских аванпостов. – Представляете, наши прижали его к реке за Любеком, наставили на него орудия и приказали капитулировать, а тот ответил, что сдастся только Бернадоту, потому что остальные маршалы с ним не справились. Нет, вы видали такую наглость!
И, не замечая хмурого выражения Шарнхорста, француз заливисто засмеялся.
– Дальше больше. Бернадот выдал ему бумагу, а тот дописал снизу, что сдаётся только из-за того, что у него не осталось припасов и амуниции. И знаете, что ещё, полковник? Он поставил условие, что пойдёт в плен, только если выпустят вас. Да-да, так и сказал. Представляете!
Вот тут Шарнхорст не сумел скрыть изумление. Да, они с Блюхером неплохо сработались за эти недели, однако заслужить такую честь от самого сварливого генерала прусской армии...
– Вы знаете, – напоследок добавил француз, когда им уже пора было расставаться, – ваш Блюхер всерьёз разозлил императора. Половина армии гонялась за вами вместо того, чтобы идти на восток...
Да уж, Шарнхорсту было над чем подумать, прежде чем приступить к исполнению своих непосредственных обязанностей. Он получил назначение начштабом в корпус генерала л'Эстока и принялся исправлять то, что ещё можно было исправить. Тем более, что после позорной сдачи в плен практически всего прусского генералитета, на первые места начали быстро выдвигаться его коллеги по "Военному Обществу". Фон Рюхель, едва оправившись от раны, полученной под Йеной, был назначен генерал-губернатором провинции Пруссия (то есть фактически всем, что осталось от владений Гогенцоллернов), а Гнейзенау, получивший звание майора, теперь командовал батальоном (вскоре его отправят руководить защитой Кольберга) и занимался тем же, чем когда-то страдал сам Шарнхорст в свои ганноверские времена – засыпал начальство меморандумами и докладными записками. С той лишь разницей, что теперь его слушали.
Гнейзенау описал то же, что сам Шарнхорст видел под Ауэрштедтом: устаревшая и негибкая тактика, полное отсутствие инициативы, особенно со стороны младших офицеров, отсутствие мотивации у солдат и унтеров, боязнь доложить вышестоящим о недостатках или просто плохих новостях... И конкретные предложения по исправлению ситуации.
Впрочем, сейчас было не до реформ. Наполеон не собирался уходить на зимние квартиры и давать врагам время на передышку. Его Великая Армия (которую безумный ультиматум Фридриха-Вильгельма застал на пути домой, ведь они покинули Францию больше года назад) продолжала наступление по размокшим от дождей и снега дорогам провинции Пруссия. Это было странно: чуть ли не единственными территориями, подконтрольными прусскому королю, были земли, отхапанные у Речи Посполитой всего одно поколение тому назад. И это была проблема.
Едва пришли первые вести о Йене-Ауэрштедте, неблагодарные свиньи, которым пруссаки принесли орднунг и прогресс взамен беззакония и азиатской отсталости, взбунтовались против своего короля и перешли на сторону врага. Укомплектованные поляками части не просто сдавались без боя, а немедленно присоединялись к иноземному легиону, практически полностью состоящему из бывших участников восстания Косцюшко и их родичей. Уже в ноябре 1806 провинция Южная Пруссия (т.е. Великая Польша) восстала и оттянула на себя остаток боеспособных частей королевской армии. В этот раз поляки расплатились с немцам по полной за позор 12-летней давности, и уже к новому году пруссаки откатились к своей предпоследней твердыне – Кёнигсбергу. Король вновь бежал, бросив свою Луизу, которая была вынуждена экстренно ехать в Мемель (Клайпеду) по разбитой зимними штормами Куршской косе.
Бегство по Куршской косе
Последняя надежда была на армию императора Александра, которая с большим запозданием начала заходить в мазурские болота. Но дисциплина в наспех набранных частях (ветераны почти все полегли под Аустерлицем) была настолько низкой, что русские, дорвавшись до сытой германской жизни, больше грабили местное население, чем воевали. В январе командующий русской армией генерал Беннигсен решил удивить французов и пройти на запад, в Померанию. Наполеон, узнав об этом, про себя решил "ага, Йена-Ауэрштедт-2" и немедленно пошёл русским в тыл. Это было опрометчивое решение для обеих сторон. Зимы в Прибалтике в начале XIX века, на максимуме Малого Ледникового Периода, были весьма нездоровы для хумансов любого вероисповедания и политической ориентации, вдобавок и французы, и русские умудрились про...сеять свою логистику: первые потому что отошли от своих баз на многие сотни километров, вторые – по национальной традиции.
Зимняя кампания 1807-го
К несчастью для Наполеона, казаки перехватили его курьера с полным описанием планов кампании, и Беннигсен начал решительное наступление в обратную сторону. Вечером 8 февраля обе армии, измученные долгими переходами без продовольствия и топлива, рухнули оземь буквально в нескольких сотнях метров друг от друга неподалёку от Кёнигсберга. Однако французские солдаты, увидав огни домов, взбунтовались и без приказа пошли ночевать в тепле. Русским было не до сражения, но оставлять крышу над головой врагу и уходить ночевать на мороз?.. Так нелепо началось одно из самых кровавых и безумных сражений Наполеоновских войн. Деревушка звалась Прусские Илайцы, но нам она больше знакома как Прейсиш-Эйлау.
На следующий день Наполеон начал лобовое наступление. Grave mistake. Прямо во время атаки началась безумная метель, и одна из дивизий маршала Ожаро сбилась с пути и попала прямо под артиллерийский огонь собственных батарей. Вторая вышла прямо перед основными русскими силами и в течении получаса была практически уничтожена. Чтобы спасти ситуацию, Наполеон бросил вперёд Мюрата.
Маршал Пьер-Франсуа-Шароль Ожеро (1757–1816), один из лучших дивизионных командиров Наполеона в Итальянских походах, знаменитый взяточник. В 1797 подавил восстание роялистов в Париже. Как ярый антиклерикал выступал против конкордата с папой, за что впал в немилость. После ранения под Прейсиш-Эйлау потерял весь боевой дух и в результате оказался крайним за все промахи императора
11 тысяч конников единым потоком ринулись по замёрзшим болотам прямо в тыл русским и устроили там настоящую резню. Но пока этот данс макабр только начинался, Наполеон чуть не попал в плен: русские подошли вплотную к ветряной мельнице, где тот устроил командный пункт, и если бы не контратака Старой Гвардии – история могла бы пойти совершенно иначе. Тем временем в левый фланг Беннигсена, как это было принято в долгой истории русско-французских отношений, ударил корпус Даву.
Вы точно представляете себе, что такое 11000 всадников?
Корпус л'Эстока, в котором Шарнхорст служил начштабом, прикрывал фланг наступления русских, а когда те резко передумали идти в Померанию, стали его арьергардом. Днём 9 февраля они слышали гром орудий на юго-востоке, но полуобмороженный после бессмысленных блужданий по болотам корпус был явно не настроен на решительные действия... Но тут в штабе начался натуральный переполох: к ним прискакал ни кто иной, как сам Беннигсен. Командующий, покидающий свою армию прямо во время сражения – это попахивает трусостью, однако в данном случае мотив был весьма серьёзен: старый ганноверец на русской службе явился, чтобы лично поторопить пруссаков.
Шарнхорста торопить было не надо. Он уже смотрел на карту и выстреливал одну инструкцию за другой. Несколько часов марш-броска через метель, и корпус л'Эстока, потеряв по дороге треть (!) личного состава прибывает на поле битвы. Очень вовремя, потому что французы уже обходят русских с фланга... А кто это их ведёт? Даву? Давно не виделись, и четырёх месяцев не прошло с Ауэрштедта.
Битва при Прейсиш-Эйлау
Это уже было личное, и пруссаки ударили со всей силы. Даву был вынужден отступить, но тут короткий февральский день закончился, а ночью союзная армия тихо отошла, оставив на поле битвы 9000 тысяч своих замёрзших до деревянного состояния мертвецов и около 5000 французских, которых теперь было трудно различить под выпавшим густым снегом.
Утешение от того, что Бонапарту не удалось их разбить, было недолгим. Четыре месяца спустя под Фридландом Беннигсен был наголову разбит, и в результате Кёнигсберг, последняя прусская твердыня, пал. После этого Россия пошла на сепаратные переговоры, закончившиеся миром в Тильзите.
Война закончилась. Пруссия была растоптана.
продолжение следует ЗДЕСЬ
https://site.ua/khavryuchenko.oleksiy/beregites-yakobincev-i0rzwjx
