Abstract
Об изначальном адресате французского гимна, высоком дипломатическом штиле и сволочи против племянника Великого
Наша страна остановилась на краю пропасти и сделала решительный шаг вперёд!
(с) анекдот
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДРАГУНСКИЙ СЫН
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГЕРЦОГСТВО БЕЗ ГЕРЦОГА
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ДАВАЙТЕ ЖИТЬ ДРУЖНО
И вот, когда вся Европа замерла в нерешительности, шаг в пропасть внезапно сделала... Франция. 20 апреля 1792-го Законодательное Собрание объявило Империи войну. Безумие! – скажете вы. – Объявлять войну на фоне революции и анархии, как можно?!
А я скажу: это, может, было безумие с точки зрения Франции. Зато очень удачный ход с точки зрения жирондистов. Ослабленная реакционная абсолютистская Империя (вдобавок, возглавляемая неопытным молодым монархом) против революционной прогрессивной республиканской Франции – ну какие тут могут быть варианты? И приятными бонусом: теперь всякий выступающий против жирондистов, выступает против нации, воюющей за Свободу, Равенство и Братство. Ну разве это не прекрасно?
Уже на следующий день 164-тысячная французская армия пересекла границу с Австрийскими Нидерландами (ныне Бельгия). Возглавляли её не кто-нибудь, а свежепроизведённые (и последние) королевские маршалы Франции, герои войны в Америке Рошамбо и Лафайет (третья армия под командованием Люкнера наступала на Рейн). «Кампания продлится 2-3 недели максимум 15 дней, – убеждал коллег-министров Дюмурье, – наши друзья-революционеры поднимут восстание в тылу у австрийских угнетателей и погонят прочь трусливых наёмников имперского режима!».
Николя Люкнер (1722–94), человек, объединивший Марсельезу и гильотину. Баварец, сын трактирщика, начал карьеру в армии Пруссии под Фридрихом Великим (в том числе в битве при Росбахе) и дослужился до генерал-лейтенанта. В 1763-м перешёл на французскую службу. Поддержал Революцию и в 1791-м стал маршалом. Возглавил Армию Рейна ("Песня марсельских добровольцев" Руже де Лиля, больше известная нам как "Марсельеза" изначально называлась "Боевая песнь Армии Рейна" и была посвящена именно Люкнеру. Кстати, музыка – это вариации на одну из мелодий Джованни Батиста Виотти)
Уже через 10 дней они с позором отступили: одна армия побежала прочь от первого же австрийского разъезда, вторая повернула, услыхав об отступлении первой, хотя перед ней вообще не было вражеских войск, третья даже не успела толком развернуться. Лафайета и Рошамбо сняли, Люкнера назначили главнокомандующим и снова направили в Бельгию. Тот смог захватить несколько городов, но без поддержки других армий был вынужден отступить опять и подал в отставку.
Внезапно выяснилось, что революционного духа мало для успешных сражений. В армии было 2/3 некомплекта офицеров (большинство из которых сбежало в эмиграцию), а новые, произведённые из сержантов, знали военное дело только на уровне своего взвода. Добровольцы, "синие" (по цвету мундиров), постоянно конфликтовали с "белыми", "дедами", служившими ещё при Старом Режиме. Всех генералов по-дефолту подозревали в предательстве. Все трое маршалов были сняты с постов: Лафайет бежал; Рошамбо спас только возраст; на 3 года старший его Люкнер как немец – а значит предатель по определению, при якобинцах отправился на гильотину.
Австрийские Нидерланды в 1792 г. и места основных битв революционных войн
Нужно ли было большего, чтобы воодушевить сторонников войны по другую сторону границы? Эмигранты начали формирование в Кобленце, на Рейне, вооружённых отрядов. Молодой Франц II наконец-то решился официально поддержать интервенцию с целью восстановления своего свояка на троне, но главная тяжесть легла на единственную силу, оставшуюся в строю на полном серьёзе – Пруссию. А поскольку воин из Фридриха-Вильгельма был как из Фридриха Великого дамский угодник, то главнокомандующим армией вторжения был назначен самый талантливый военачальник северной Германии – фельдмаршал Карл-Вильгельм-Фердинанд герцог цу Брауншвейг.
Карл-Вильгельм-Фердинанд цу Брауншвейг (1735–1806), портрет в форме генерала прусской армии. Сын герцога Брауншвейг-Люнебурга и дочери прусского короля Фридриха-Вильгельма I Филиппины-Шарлотты (сестры Фридриха Великого). По семейной традиции, дабы избежать дробления домена, женился на кузине, старшей сестре короля Британии Георга III Фредерике-Августе. Брак был счастливым, но... но дальше увидим
Герцог Брауншвейгский был умницей, красавчегом и просвещённым деспотом. Учился в университетах, дружил с Вольтером, реформировал экономику и сельское хозяйство, сражался на поли брани – в общем, стандартное CV аристократа эпохи Просвещения (не считая маркиза не Сада). Крестьян, впрочем, не освобождал и вообще считал, что их дело – копаться в земле, а не думать об эфемерных свободах. Деспот, что возьмёшь...
Будучи племянником Фридриха Великого, Карл цу Брауншвейг не выбирал сторону в Семилетней войне и славно служил в ганноверско-британских частях на западном фронте, среди прочего отважно сражаясь под началом своего отца всё в той же битве при Миндене. В 1787-м, после смерти прусского короля, наследник искал для шпаги покойного нового достойного хозяина, и двоюродный брат, верный роду и уже отличившийся в деле, показался годной заменой. В том же году Карл, уже в чине фельдмаршала, немедленно доказал свои профессиональные качества, быстро и без потерь подавив восстание в Голландии.
Его прибытие в лагерь прусско-эмигрантской армии в Кобленце в конце июля 1792-го было встречено бурей восторгов. Теперь дело бунтовщиков было безнадёжным: их армия была сборищем трусов, возглавляемым бездарями; их правительство – сворой шакалов, умеющих лишь лаять из-за угла и стаей нападать на одиноких путников, а против них выступала лучшая армия Европы во главе с лучшим полководцем со времён Фридриха! Теперь нужно было срочно готовить почву для победоносного возвращения, и эмигранты во главе с графом д'Артуа немедленно прибыли поприветствовать своего командира. В папочке у одного из слуг был заблаговременно написанный текст прокламации, которую её автор, принц Конде, с почтением представил на рассмотрение фельдмаршалу.
Луи-Жозеф де Бурбон (1736–1818), принц Конде (1740–1818), герцог де Гиз, герцог д'Энгиен, праправнук Великого Конде. Во время Семилетней войны даже сумел разбить своего нынешнего благодетеля, Карла Брауншвейга
Чувства Карла цу Брауншвейга выдала лишь едва приподнятая бровь. В конце концов, он был великосветским человеком, а перед ним стояло несколько принцев крови.
– Мой любезный брат, – обратился он к Конде, – Ваш литературный стиль настолько узнаваем, что его не спутать ни с чем, а Ваше искусство проекции мягкой силы не имеет равных.
Конде едва заметно наклонил голову, как равный перед равным.
– Однако, должен заметить, что строки о... ммм... "незабываемом отмщении нашими воинскими силами и полном разрушении Парижа и виновных в немыслимых преступлениях" немного напоминают стиль... Как же зовут этого новомодного автора?.. Запамятовал... Его ещё недавно выпустили из Шарантона...
Парижская публика с трудом удержала улыбки, а принц едва заметно побагровел:
– Мой светлейший брат, Вы привыкли иметь дело с благородными противниками и совершенно не представляете, против кого будет обращена Ваша шпага в этом походе. Нам противостоит подлейший из скотов, имеющий лишь подобие человеческого облика. Единственный язык, который он понимает – это язык кнута, оставляющего на его спине слова страха.
– Бесспорно, мой высочайший брат, – поспешил согласиться фельдмаршал. – Однако, не мне выносить подобные суждения. Это высочайшая прерогатива наших августейших монархов.
– ...которые наделили Вас необходимыми полномочиями, – немедленно парировал Конде, не менее опытный в политических пикировках.
– Несомненно, – вежливо улыбнулся Брауншвейг. – И поэтому я стремлюсь избавить сию декларацию от излишней жестокости, способной очернить благородные имена Их Величеств. По моему скромному мнению, мы должны чётко разграничить наши справедливые чувства по отношению к бунтовщикам и стремление к справедливости, выраженное недвусмысленными указаниями наших августейших монархов. Уверен, что после некоторой переработки, этот манифест будет иметь куда большее значение для нашего общего дела...
Шарантон, парижская психиатрическая клиника, в 1856-м. Самым её знаменитым пациентом был маркиз де Сад
Переработанный и дополненный вариант текста, известного теперь как "Манифест Брауншвейга", достиг Парижа через 5 дней и вызвал у его жителей чувство необычайного воодушевления. Ещё бы, всего неделю-две назад они срались на каждом форуме рынке, обвиняя друг друга в предательстве идеалов Революции, а теперь подлый немец, прихлебатель европейского монархизма, ведомый изменниками-аристократами, грозил перестрелять их всех и разрушить их лучший в мире город за простое стремление к Свободе, Равенству, Братству и прочим очевидным для каждого гражданина идеям! Ещё через 10 дней бунтующая толпа ворвалась в Тюильри, растерзав по дороге последних верных защитников монархии – швейцарских гвардейцев, и переместила королевскую чету из-под комфортабельного домашнего ареста в банальную тюрьму. Даже жирондисты были шокированы происходящим, и до самых проницательных начало доходить, что они оседлали не смирного мула, а дикого тигра осла.
Естественно, весть о заключении Людовика и Марии-Антуанетты в тюрьму означала объявление войны. В смысле, настоящей войны, а не той игрушечной, которую бросили такие далёкие четыре месяца назад с трибуны Законодательного Собрания жирондисты. Национальная Гвардия (специально отмеченная в "Манифесте Брауншвейга" как самые беззаконные из бунтовщиков) целыми батальонами вызвалась выступить на фронт (до того их роль была исключительно внутренней). Лозунг "нация в опасности!" перестал быть пустопорожним, теперь его понимал каждый парижанин. Прусская армия во главе с герцогом цу Брауншвейг пересекла границы Франции и в считанные недели овладела главными крепостями на пути к Парижу – Лонгви и Верденом (комендант которой застрелился, не вынеся позора). В ответ толпа парижских санкюлотов ворвалась в тюрьмы, где содержались арестованные по подозрению в измене аристократы, и многих из них, включая женщин и детей, убила без суда.
Кампания Брауншвейга 1792 г.
Однако, приблизительно в те же месяцы, когда Карл цу Брауншвейг перемещался из Берлина в Кобленц, его визави, генерал Дюмурье, прощелыга и беспринципный интриган, понял, что пора отложить министерский портфель и вернуться обратно в армию (в конце концов, если хочешь, чтобы дело было сделано правильно – сделай его сам!).
Шарль-Франсуа Дюмурье (1739–1823), авантюрист, спаситель Отечества, предатель. Участник взятия, а также обороны Бастилии. Из семьи военных, сам в юном возрасте пошёл в армию, был ранен (22 раза!) в Семилетнюю, получил крест Св. Людовика. Воевал на Корсике, в Италии, Испании, Португалии, Польше. В июле 1789-го одновременно предлагает лоялистам план защиты Бастилии, а революционерам – план её взятия
Как говаривал Саша Рымникский, за одного битого двух небитых дают. Дюмурье был битым, а герцог Брауншвейгский – нет. Поэтому, пока второй двигал колонны от крепости к крепости, первый вспомнил свои печальные уроки в португальской кампании и подготовил остатки французской регулярной армии к "малой войне". Стоило пруссакам зайти в непроходимые Аргоннские леса, как бесчисленное количество небольших французских отрядов, куда лучше ориентирующихся на местности, вместо благородного противостояния в поле стало тупо грабить корованы с провиантом и амуницией наступающей армии. Сентябрь выдался дождливым и холодным, и в армии Брауншвейга началась эпидемия всего на свете (может и ковида). Между ним и Парижем стояла другая армия, генерала Келлермана, в основном состоящая из "белых", ещё старорежимной закалки, частей.
Брауншвейг был человеком образованным и начитанным. Он тоже вдумчиво изучал португальскую кампанию своего бывшего соратника по Миндену, внимательно следил за успехами колониальной милиции при Саратоге и даже читал "Голубую Книгу" барона де Штойбена. Поэтому он не стал дожидаться позора. После интенсивной, но малорезультативной перестрелки с артиллерией Келлермана под деревушкой, имя которой он даже не запомнил, фельдмаршал решил, что его воинский долг на этот сезон выполнен, и приказал повернуть назад. Деревушка называлась Вальми.
Нужно ли уточнять, что это малозначительное событие было воспринято очень различно по разные стороны границы?
Эмоциональный маятник эмигрантов резко качнулся в сторону Всеобщей Зрады. Искать виновных в упущенной победе долго не приходилось – всем и так было понятно, что Карла цу Брауншвейга подкупили мятежники; что австрийцы и раньше были трусами, а теперь даже перестали это скрывать; что пруссаки только и умеют, что кичиться старыми победами, а стоило где-то прогреметь пушечному выстрелу, как они тут же побежали домой; что никто теперь не дорожит ни честью, ни справедливостью, и всё такое...
В Париже, не менее ожидаемо, царило настроение Полной Перемоги. Силы Добра и Разума одержали закономерную победу над реакционной монархической военщиной. Генерал Кюстин, преследуя пруссаков, перешёл Рейн и даже захватил Майнц, а революционные батальоны, возглавляемые всеобщим любимцем генералом Дюмурье опять вступили в пределы страждущей под пятой австрийских угнетателей Бельгии. Армия эта сражалась по новому уставу, долго не имевшему ходу в старорежимной Франции из-за противодействия саботажников-аристократов, и шла в бой не стрелковыми линиями, а короткими боевыми колоннами, прикрытыми цепями застрельщиков. Под Жемаппом эта новая тактика (и 2.5-кратный численный перевес) сработала – австрийцы были наголову разгромлены, и менее чем за месяц вся Валлония была занята революционными войсками.
Рейнский фронт, 1793 г.
Среди прочего это означало и смертный приговор королевской чете. Теперь, после оказавшихся пустыми угроз Брауншвейга, их вину даже не требовалось доказывать, всем и так было понятно, что король не с нацией, а с интервентами. Король блокировал все законопроекты, направленные на усиление безопасности Франции (что было правдой). Королева состояла в тайной переписке с племянником-императором и подталкивала его к войне против своей страны (тоже правда). Оба они должны были умереть. 21 января 1793 года гражданин Людовик Капетинг, 38 лет от роду, взошёл на эшафот на Площади Революции и перестал существовать. Марию-Антуанетту пока что оставили в живых – для торговли с Империей.
Только теперь Европа проснулась и принялась перечитывать декларации полуторалетней давности, выпущенные покойным Леопольдом II. И если раньше послы при монарших дворах на вопросы о готовности воевать с Францией за принцип отвечали уклончиво, то теперь переговоры резко стали очень конкретными. Но революционный Париж не стал дожидаться проявлений инициативы со стороны замшелого реакционного дворянства и 1 февраля объявил войну сам. Всем сразу, чтобы не путаться, а вдруг кто-то остался в стороне.
И вот именно тогда случилось то, что изменило ход истории. В войну наконец-то вступила Британия... да что там Британия! В войну вступил Ганновер! А ведь не случись этого, Герхард Шарнхорст не попал бы на фронт, а если... нет, даже страшно подумать...
продолжение следует ЗДЕСЬ
https://site.ua/khavryuchenko.oleksiy/teoretik-na-voine-iykpg5m
