Abstract
О влиянии гильотины на развитие политической философии, о холодном разуме Революции и о героическом спасении принца Адольфа
Ну что ж, посмотрим, как воюют профессора!
(с) «Гёттисберг»
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДРАГУНСКИЙ СЫН
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГЕРЦОГСТВО БЕЗ ГЕРЦОГА
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ДАВАЙТЕ ЖИТЬ ДРУЖНО
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. КРАСАВЧЕГ И МЕБЕЛЬ ПРАВОСУДИЯ
Дело в том, что британский политикум, в отличие от континентального, на революцию по ту сторону Канала поначалу смотрел довольно положительно. В конце концов, французы всего лишь наконец-то последовали нашему разумному примеру и решили ограничить самовольную власть своего монарха. Ну и что? Вот мы сделали это сто лет назад – и теперь мы лучшая нация в мире, не правда ли? А что Эдмунд Бёрк, известный либерал и свободолюбец, внезапно принялся предрекать нравственное падение Франции из-за отказа от традиций и церкви – так он всегда был чудаком.
Эдмунд Бёрк (1729–97), англо-ирландский философ, писатель и экономист. Член Палаты Общин в 1766-94. Тусовался с вигами. Был известным моралистом и доказывал, что государство нужно для поддержания порядка, но неспособно заменить добрые качества самих людей. Был известным противником королевской политики в отношении восставших колоний. В 1789-м внезапно выступил с жёсткой критикой парижских событий, утверждая, что они приведут к уничтожению «социальной ткани общества». Из его работ происходит традиция европейского консерватизма
Казнь Людовика мгновенно изменила всё. Рубка монарших голов у образованных британцев вызывала однозначную реакцию: это было дело тиранов и прочих Кромвелей, и ничего хорошего из этого выйти не могло в принципе. Даже Питт-младший, противник войны, считавший, что от этого для страны будет одно разорение (с чем трудно было поспорить) резко высказался в пользу интервенции. Ну, или хотя бы морской блокады. Британский флот немедленно принялся курсировать у французского побережья, перехватывая любой корабль, даже нейтральный, следующий в революционные порты (из-за чего чуть не началась новая война с США), а восставшие монархисты сдали «красным ракам» главную военно-морскую базу Франции в Средиземноморье – Тулон. Союзный Ганновер, естественно, выставил свой контингент, возглавляемый вторым сыном короля Георга III, принцем Фредериком, герцогом Йоркским и Олбанским Олбани.
Фредерик, герцог Йорка и Олбани (1763–1828), князь-епископ Оснабрюка (1764–1803), граф Ольстера. Солдат с самого детства, был не самым лучшим полководцем, зато прекрасным реформатором. Именно он сделал из британской армии машину, которую Веллингтон позже использовал для побед над Наполеоном. Был женат на Фредерике-Шарлотте, дочери Фридриха-Вильгельма II Прусского, но несчастливо. С 1820-го был наследником своего брата Георга IV, но не дотянул
Шарнхорст, в октябре 1792 получивший за выслугой лет чин капитана, смотрел на происходящее со смешанными чувствами. С одной стороны, ему не могли не импонировать стремления французских революционеров к равенству и отмене сословных привилегий. Уж он-то понимал, какую огромную проблему они создавали для талантов из низов (вроде него самого). А с другой... Герхард был солдатом, а солдат не задаёт вопросов – он выполняет приказы. К тому же, ему шёл 29-й год, а он, преподаватель военного дела, даже пороху ни разу не нюхал – это же посмешище. И наконец-то, где, как не в реальном деле, можно было получить желанное продвижение по службе? Так что на запад Шарнхорст отправлялся с чистосердечным стремлением проявить себя как можно лучше.
Пока его часть шла на фронт, там произошли суровые перемены. Канселлинг монархии путём декапитации монарха означал, среди прочего, и смену правительства (ну серьёзно, как может правит Республикой свора министров, назначенных кровососом и тираном Луи?), и Дюмурье, герой Вальми и спаситель Отечества, из министра, временного отбывшего на поле битвы, переквалифицировался в обыкновенного маршала. А Комитет Общественного Спокойствия (так причудливо называлась девятка новых высших управленцев) почему-то очень косо смотрел на человека, потенциально способного составить им конкуренцию. Поэтому, когда Дюмурье начал наступление на Голландию, его... забыли предупредить о планах объявить войну Британии. Бюрократические проволочки, вы же понимаете. И уже через месяц после начала победоносного шествия по землям Объединённых Провинций он был вынужден экстренно бросить армию и останавливать контратаку австрийцев, ударивших по Бельгии. Попытка эта закончилась катастрофой – под Неервинденом Дюмурье был разбит, причём большинство потерь приходилось не на убитых или раненных, а на дезертиров – в основном из добровольцев. Да, революционные войска как-то не умели держать удар. Не самураи.
Британская карикатура 1793-го. Дюмурье (чтобы никто не перепутал, он подписан... и надписан тоже) бежит из Голландии, извергая из всех своих отверстий награбленное, за ним гонится принц Кобург, голландские бюргеры ссут на него с высокой башни, его преследуют прусские гренадёры, выкрикивая " ah Ca ira Ca ira", а у ног лежит убитая женщина с подписью «Настоящая свобода Франции»
Европейская дипломатия тем временем достигла значительных успехов: секретные агенты наконец-то выяснили, что главный в Париже – Дюмурье, установили с ними контакты и даже выдали задаток. Теперь, когда стало понятно, с кем можно договориться, победа была лишь вопросом времени. Единственным недостатком этого плана было то, что Дюмурье связал свою политическую судьбу с жирондистами – а их поддерживала вся Франция... кроме, увы, Парижа. А уж после поражения под Неервинденом его имя на столичных улицах и вовсе стало ругательством (Чёртова демократия! Только к одному привыкнешь – уже другой при власти). Да, sic transit и всё такое...
Дюмурье попытался сделать ход конём и... договорился о перемирии с Австрией. Мол, вы пропускаете мою голландскую армию без боя, а я иду на Париж и восстанавливаю порядок... В смысле, монархию... Но со мной в качестве правителя... в смысле, лучшего друга монарха.
Увы, план не сработал по одной банальной причине – революционная армия таки была революционной, поэтому на белый флаг (не в смысле сдачи, а как символ монархического движения) ответила резким «нет, Дюмурье!», и тому пришлось быстро канать в расположения вражеской армии с горсткой настолько же не понимающих политический момент соратников. Больше о нём не будет речи в этой саге.
Дюмурье приказывает арестовать якобинских комиссаров
Именно в этот момент наш герой Шарнхорст впервые участвует в деле, командуя артиллерийской батареей при осаде Валленсьена. Чистая работа, всё по учебнику, даже неясно, отчего войну связывают с подвигами и героизмом...
Ответ пришёл четыре месяца спустя, под Хондшооте, где ганноверские части, прикрывающие осаду Дюнкерка, внезапно были атакованы вчетверо превосходящими силами врага. Это была очень странная атака. Французы то наступали, как безумные, то останавливались в нерешительности, неспособные нанести последний решающий удар. То они были повсюду, окружая оставшихся без подкреплений ганноверцев, то внезапно исчезали, иногда даже в панике бросая оружие.
Шарнхорст не был в курсе происходящего в Париже, поэтому просто воспринимал это как часть Божественного Чуда. Однако, это чудо имело весьма рациональное объяснение – Террор.
В конце мая 1793-го якобинцы физически подавили сопротивление жирондистов в Париже, отправив немалую их часть на гильотину. Выжившие сбежали в провинции и открыли там второй фронт (точнее, третий, учитывая «белые» восстания в Лионе, Марселе и Вандее). На это якобинцы во главе с Робеспьером и его не менее отмороженными соратниками – Дантоном, Сен-Жюстом и Кутоном – ответили кампанией устрашения. Люди отправлялись на гильотину тысячами по решениям трибуналов, безо всякого судебного разбирательства. Достаточно было одного промаха, одного подозрения – и твоя судьба была предрешена. Не удивительно, что первыми под нож пошли армейские командиры – тот же Кюстин, не сумевший удержать Майнц (какое удивительное событие, учитывая плечо снабжения и разруху на родине, неспособной снабжать собственные войска).
Фронты революционной Франции
А чтобы компенсировать недостаток качества, Республика решилась на немыслимое – добровольный характер записи в армию был отменён. Теперь военная служба стала повинностью, как в какой-то России. Набранная таким образом 1.2-миллионная армия (!) имела лишь один недостаток – мало кто в ней действительно хотел сражаться. Даже при том, что её абсолютное большинство занималось карательными походами против собственных соотечественников, расстрелами крестьян и уничтожением церквей (социологи утверждают, что карты голосования в современной Франции до сих пор отражают маршруты карательных миссий 1793 года), никакого доверия к армии не было. Поэтому в каждую часть из столицы командировалась комиссия, состоящая из людей, абсолютно незнакомых с военным делом, зато имеющих право расстреливать всех, кто вызывал подозрение в измене. Несмотря на то, что комиссии эти носили весьма длинные и напыщенные названия, характерные для новоявленного Царства Разума, к её представителям вскоре прилипло весьма краткое имя – комиссары.
Армия, ведомая лишь страхом, не смогла бы добиться ничего. Но к счастью для Республики, её «военным комиссаром» стал человек действительно небесталанный – Лазар Карно. С математической точностью и такой же безжалостностью он острым скальпелем разума отсекал от человеческой натуры всё бесполезное и самыми прочными нитями сшивал остаток в то, что буквально через несколько лет станет непобедимой машиной французской армии. Но в 1793-м все видели на полях сражений лишь прототипов с острова доктора Моро (нет, не того Моро) – и это внушало врагам страх и недоумение одновременно.
Лазар Карно (1752–1823). Глыбища, а не человек. Сын провинциального адвоката-еврея, уже в 15 лет благодаря уникальным способностям закончил колледж и вскоре стал военным инженером, учеником самого Монжа. Занимался прикладной геометрией. Первая работа – «Общая теория всего» «О машинах вообще». С началом Революции пошёл в политику, а потом в армию и внезапно оказался в Комитете Общественного Спокойствия – причём единственным, кто понимал, откуда из пушки вылетает ядро. За несколько лет бешенной работы создал не только 18 армий, но целую систему создания армий (а также Эколь Политекник). Закономерно, после этого попал под подозрение и был вынужден бежать из Франции. Вернулся по приглашению Наполеона после переворота 1799-го и немедленно высказал новому хозяина жизни всё, что о нём думает. После этого занимал множество позиций в военном министерстве и вообще. Параллельно издавал научные работы по бесконечно малым, геометрическим соотношениям и отрицательной остойчивости неплавучих крейсеров водных суден. В 100 Дней Наполеона стал министром внутренних дел, а потом и министром временного правительства. После повторного возвращения Людовика XVIII прямо и математически корректно высказал тому всё, что думает по поводу Реставрации, после чего был навсегда изгнан из Франции. Умер в Магдебурге, попеременно издавая эссе на тему механики и политики. И вот говорите теперь, что невозможно совмещать науку и хобби...
Остаться в своём разуме, воюя с противником, который непредсказуемо может начать атаку и столь же неожиданно её прекратить, мог только очень широкий в своих познаниях человек. Такой, каких воспитывал покойный граф цу Липпе. Такой, как Герхард Шарнхорст.
Война есть война, и в руки к ганноверцам практически после каждой стычки попадали пленные. Часть из них вела себя понятно – тупо молчали, глядя в землю; ели и пили, если дадут; пытались выдавить несколько фраз при допросе. Другие без понуждений принимались убеждать всех, что их заставили сражаться силой, что Vive le roi!, что у них не было выбора, что комиссар отдал бы их под трибунал... Но были некоторые... Порой Герхард жалел, что знает французский и понимает их слова... Они ненавидели его. Они видели его в первый и в последний раз – но уже ненавидели. За то, что он – представитель нации рабов, не желающих сбросить оковы. За то, что он питает своей кровью Молоха старых обветшалых режимов. За то, что он убийца всего доброго и светлого в этом мире. За то, что он – немец...
Очень скоро Шарнхорст понял, что таких допрашивать бесполезно, а держать с другими пленными – опасно. Бунт или побег был вопросом времени. С ними был только один выход...
Но всё равно, что же такого в этом странном слове «нация», почему они... ?
В тот злосчастный день под Хондшооте Шарнхорст выполнял важную миссию – он был адъютантом Адольфа, 19-летнего сына короля Георга. Надзор над юношей, начитавшимся романов о воинских подвигах, но мало понимающем в реальной войне – это сущий кошмар, и наш Герхард понял это очень скоро. Их колонна, посланная укрепить какую-то незначительную позицию на окраинах Дюнкерка, двигалась спешно, без разведки, и попала прямо в середину расположений полковника Бернадота (будущего короля Швеции и Норвегии), и юнец Адольф не нашёл ничего лучшего, как с обнажённой саблей ринуться прямо на врага. В тот же момент их командира свалило с лошади шальной пулей, и Шарнхорсту пришлось выбирать между собственным начальником и британским принцем. Он сделал правильный шаг и выбрал принца (генерала Фрейтага на следующий день освободят во время контратаки... и сделают козлом отпущения за всё проигранное сражение).
Адольф-Фредерик (1774–1850), герцог Кембриджский (1801–50)
Ганноверцы отступили, и следующий день был передышкой для обеих сторон. А потом начался ад. Французы атаковали со всех сторон, несмотря на узкие болотистые дефиле и отчаянное сопротивление противника. Под конец дня союзные войска были вынуждены отступить – и именно тут проявились все свойства, воспитанные в Шарнхорсте его покойным учителем. Да, его командиры пропали без вести, и он, капитан, ставший по прихоти военной случайности командующим целым полком (потерявшим треть состава), сумел вывести своих подчинённых в боевом порядке, периодически огрызаясь на преследующих их французов, пока последний резерв из батальона гессенцев и единственный оставшийся в строю эскадрон драгунов не прикрыл их отход.
(Кстати, командующего французской армией при Хондшооте, генерала Ушара, после этой победы отдадут под трибунал и отправят на гильотину. За трусость и нерешительность).
Осада Дюнкерка и битва при Хондшооте
Через год, во время безуспешной осады Менина, Шарнхорст сумел превзойти даже этот подвиг, выведя практически без потерь свой заслон под натиском 10-кратно (!!!) превышающих его сил под командованием генерала Моро (в этот раз, того самого Моро). За это Герхард удостоился особого внимания командующего ганноверским корпусом и вне очереди был произведён в чин майора.
Линия фронта в апреле 1794. Монс в центре, сразу за линией союзников
Странное дело, однако посреди всего этого геройства Шарнхорст внезапно осознал, что ему не нравится война. Он не видел смысла в этом смертоубийстве, не находил в нём радости, в чём откровенно признавался в письмах своей жене. Его угнетало отсутствие у коллег такого свойства как Bildung (сложнопереводимое понятие, совмещаемое компетентность, решительность и широту мышления). Однако, как это не парадоксально, в то же время он понял, что... любит командовать, хочет иметь всё под своим контролем...
Это было сложное положение, однако вскоре у него нашлось время на обдумывание, так как в 1795-м его часть была отозвана с фронта на переформирование и он вернулся обратно в привычный светский мир Ганновера.
Правда, был ещё один эпизод в его фландрской кампании, который вряд ли отложился в его памяти, однако является очень важным для нас. В промежутке между рутинной осадой Валленсьена и героическим отступлением от Дюнкерка в судьбе Шарнхорста была ещё одна малозаметная встреча, случившаяся в каком-то из забытых бельгийских городков.
В один из дней, когда его часть наслаждалась законным отдыхом перед очередным неподвластным их разумению перемещением в пространстве, дозорные оповестили командование, что с востока приближается кавалерийская колонна. Тревога, впрочем, оказалась напрасной – это были союзники, пруссаки, наконец-то добравшиеся до фронта. Эскадрон гусар в красной форме двигался неспешно, так что коллеги Шарнхорста успели обсудить его во всех деталях.
– Красные гусары, – заметил какой-то капитан Очевидность.
– А этот псих с ними?
– Наверняка.
– Бухой?
– Да нет, вроде трезвый.
Шарнхорст не вмешивался в этот диалог. Он и так чувствовал свою неполноценность, не зная имён всех офицеров прусской армии, с рождения доступных его сослуживцам-аристократам.
Когда пруссаки приблизились, стало заметно, о ком идёт речь – во главе колонны ехал франтоватый полковник с широкими седыми усами, закрученными чуть ли не под самые глазницы. Он ехал подбоченившись и явно красуясь перед пехотурой недоразумения, именуемого ганноверской армией.
– Эй, полковник, вы всё ещё должны мне две тысячи талеров! – внезапно выкрикнул в его адрес один из ганноверских офицеров.
– Мамк" тв'ю в рот "бал! – по-мекленбуржски глотая гласные ответил усач, даже не повернув головы, и пришпорил коня.
Ганноверцы с трудом сдержали смех, а дерзкий капитан, напомнивший о благородном карточном долге, внезапно проглотил оскорбление молча.
Теперь, когда колонна шла вблизи, стало видно, что её кони валятся с ног от усталости, да и всадники едва ли готовы были идти на светский раут, настолько обтрёпанными и измождёнными представлялись они постороннему взору. Командир их явно не жалел ни себя, ни своих подчинённых.
– Кто это был? – поинтересовался Шарнхорст, когда колонна прошла.
– Блюхер, – скривившись ответил дерзкий капитан....
Так в нашей истории появляется второй герой...
продолжение следует ЗДЕСЬ
https://site.ua/khavryuchenko.oleksiy/gusar-po-zizni-i0ew6k2
