Abstract
О несоблюдении правил безопасности при работе с циклопами, о прижигании ран наполеоном, а также о бубонах и Бурбонах
— ...Запомни, девчонка, — проговорил он сквозь стиснутые зубы, наклонившись над разрубленной ногой. — Хирург может позволить себе быть циничным только после десяти лет практики. Запомнила?
— Ага, господин Русти.
— Бери респиратор и оттяни надкостницу... А, дьявольщина, надо бы ещё немного обезболить... Где Марти?
— Блюёт за палаткой, господин Русти, — без всякого цинизма ответила Шани. — Как обожравшаяся кошка.
...
Он снял со стола ампутированную ногу и бросил в угол, на кучу других ампутированных конечностей. Раненый уже какое-то время не ревел и не выл.
— Обморок или умер?
— Обморок, господин Русти.
— Хорошо. Зашей культю, Шани. Давайте следующего! Иоля, пойди проверь, Марти уже всё... выблевала?
— Интересно, — тихонько сказала Иоля, не поднимая головы, — а сколько лет практики у вас, господин Русти? Сто?
(с) Анджей Сапковский «Владычица озера»
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ОСЛЫ И УЧЁНЫЕ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОДИННАДЦАТЬ ДРУЗЕЙ БОНАПАРТА
Но не всё же о математиках да химиках, пора вернуться и к практике. И следующий супергерой из каирского каре, главный романтик и по совместительству циник Великой Армии – Рене Николя Деженетт-Дюфриш.
Рене Николя Дюфриш (1762–1837), ещё не барон Деженетт
Пальмочки и пирамидки на фоне, как вы понимаете, символизируют
Рене Николя был мальчиком из хорошей семьи, сыном адвоката, члена Руанского парламента (напоминаю, парламент в старорежимной Франции – это судебная палата), выросшим в родительской усадьбе и не знавшим лишений. Получил начальное образование в иезуитском колледже и в 1776-м, в возрасте 14 лет, отправился в Париж получать уже классическое образование в университете, но там попал под влияние злых людей, с улыбкой и прибаутками режущих бездомных собачек и человеческие трупы, и перевёлся на медицинский факультет, чтобы иметь возможность безнаказанно делать то же самое. Там его учителями стали Феликс Вик-д'Азир (основатель сравнительной анатомии и принципа гомологии (подобия) органов, а заодно личный врач королевы Марии-Антуанетты) и Филипп-Жан Пеллетан (в будущем глава университетской клиники, засвидетельствовавший, среди прочего, смерть Марата и совершивший посмертное вскрытие Людовика XVII, 10-летнего сына казнённого на гильотине незадачливого Бурбона), что ещё раз напоминает нам о том, что клятва Гиппократа – выше политических пристрастий.
Молодой Дюфриш-мажор
Получив диплом врача, Рене на несколько лет отправляется на практику сначала в Лондон, а потом в различные итальянские города. Вернувшись в 1789-м году, он защищает в Монпелье диссертацию на тему изучения анатомии лимфатических протоков и получает право на преподавание. Но, как вы, вероятно, можете судить из даты, судьба имела на молодого мажора свои планы.
Два года спустя Дюфриш прибывает в Париж. Очень вовремя. После двух лет непрерывных обсуждений и бурных дебатов Национальное собрание наконец-то принимает Конституцию, а король – безвольный и желающий мира во всём мире, её подписывает, становясь тем самым фигурой совершенно формальной, даже менее влиятельной чем в бесстыдной Британии. Теперь вся власть находится в руках Законодательного Собрания, избираемого на 2 года, и местных властей. Король царствует, но не правит.
Сделав своё дело, Национальное собрание распускается (а его члены не имеют права избираться вновь – предусмотрительно, не так ли?), и 1 октября 1791 года 745 совершенно новых депутатов занимают места на лавках в Салль дю Манеж – Зале для верховой езды дворца Тюильри. Сидеть им там было чуть меньше года, но никто об этом ещё не знал. Как и то, что далеко не всем из них суждено дожить до конца века.
Король принимает Конституцию (1791). События происходят в Салль дю Манеж, очень неудобном для заседаний, так как лавки с депутатами стояли вдоль двух сторон длинного и высокого зала и акустика была паршивой
Как и положено молодому хирургу, Дюфриш не признаёт полумер: ни в медицине, ни в политике, – и сразу же находит себе политическую силу со сходным мышлением. Это образованные молодые люди, стремящиеся к идеалам равенства и справедливости, но не какие-то там уличные болтуны – нет! Они самостоятельно достигли успеха и знают жизнь, причём сделали они это вопреки старой системе с её выродившейся аристократией и коррумпированными министрами. Именно поэтому они призывают не цепляться за прошлое, а решительно отбросить феодальные предрассудки вместе с их главным символом – монархией.
Лидера этих энтузиастов, заработавшего общественную популярность в борьбе за запрет работорговли, звали Жак Бриссо, а большинство депутатов было избрано по округам в новосозданном департаменте, включавшем главные морские ворота Франции – Бордо. Департамент назывался по имени самого большого эстуария в Западной Европе – Жиронда, а группа депутатов – жирондистами.
Вот он, эстуарий Гаронны и Дордони, называемый Жирондой
Жак-Пьер Бриссо (1754–93). Теоретик криминального права, горячий сторонник США и республиканского строя
Народ, правда, жирондистам попался какой-то неправильный. Часть откровенно скучала по Ancien Régime, другие жаждали полного стирания граней между богатыми и бедными прям вот сейчас, третьи бредили гильотиной (в девичестве «луизеттой», введённой в работу уже через полгода после Конституции) каждое утро на завтрак, а большинству вообще всё было пофиг, и они хотели просто жить. Безыдейные слабаки.
Парламентские формы убеждения работали так себе, и тогда жирондисты выпускают кракена Циклопа.
Циклопу 33 года, он адвокат, масон, прокурор Парижской коммуны и популист... Простите, оговорился. Он ПОПУЛИСТ. Он земная инкарнация Бога Французского Популизма, материальное воплощение идеи Популизма, её платоновский эйдос. Его невозможно переспорить в дебатах, потому что он не говорит, а орёт, и в помещении люди вынуждены зажимать уши, чтобы не оглохнуть. Его голос безо всякого мегафона (который уже забыли со времён Морланда и ещё не переизобрёл Эдисон) накрывает толпу на среднестатистической парижской площади. Он беззастенчиво берёт взятки и без оглядки их транжирит на гулянки и бессмысленные роскошные покупки, а потом выходит на трибуну и требует крови монархистов.
Циклопа зовут Жорж Дантон, и такие головы не всякий день удается видеть.
Именно он арестовывает начальника национальной гвардии и, став министром юстиции, инициирует перемещение короля из Тюильри в Тампль, под присмотр правительства. При нём (и с его попустительства) происходят «сентябрьские убийства», когда толпа ворвалась в тюрьмы и растерзала без суда всех, арестованных по подозрению в предательстве. Он инициирует роспуск Законодательного собрания и выборы нового парламента – Национального Конвента. При нём Франция в стремлении нести факел Свободы, Равенства и Братства страждущим объявляет войну половине Европы. И именно он выступает главным пропагандистом казни короля.
Жорж Жак Дантон (1759–94) в Национальном Собрании. Страшно, да?
В парижской толпе ему, среди прочих, аплодирует и молодой хирург Рене Николя Дюфриш. Правда, недолго. Уже скоро, покончив с заразой роялизма и способствовав установлению Республики, Циклоп присоединяется к сторонникам более радикальных преобразований – якобинцам, и, опираясь на парижских люмпенов-санкюлотов, отправляет на гильотину большинство своих вчерашних союзников-жирондистов.
Дюфриш вовремя ретируется в родной Руан, где, по совету бывшего учителя Вик-д'Азира, вступает в армию, ведущую жестокие и безнадёжные бои в Бельгии. Учитель в очередной раз оказался прав: врачи, тем более военные, ценятся при любой власти, – и Рене несколько лет чувствует себя в куда большей безопасности на фронте, чем в Париже, где свинья Революции продолжает одного за другим пожирать своих детей.
Жизнь военврача можно разделить на две очень неравные части: в первой надо быстро резать и зашивать, а во второй – ежедневно с улыбкой ходить по полевому госпиталю и, излучая безграничный оптимизм, рассматривать опухших, гниющих и воняющих солдат, которые в очередной раз напились водицы из копытца или случайно споткнулись во время игры в кости и нанесли друг другу 16 колотых ран. Но куда девать умище? И Дюфриш начинает анализировать наиболее частые причины небоевых инфекционных заболеваний в армии, благо материала хватает с избытком.
В 1793-м его как знатока итальянского языка переводят в южную армию, под руководство бывшего прапорщика королевской инфантерии, а ныне – одного из лучших дивизионных генералов республиканской армии, Андрэ Массена. Там же Рене вскоре встречает и другого талантливого выскочку, корсиканца Буонопарте, и они производят друг на друга незабываемое впечатление.
Странное дело, однако адвокатский сын и международно признанное светило медицины нашёл себя в армии. Дюфриш принялся за планомерную реорганизацию системы госпиталей, параллельно сочиняя книгу о лечении тифа... Но у Директории Французской Республики, пришедшей в 1795 году на смену термидорианскому Конвенту, были другие представления о ценности сотрудников, и Рене был переведён в Париж, в центральный военный госпиталь. Внезапно оказалось, что мирная жизнь его тяготит. Он безуспешно пытался организовать анатомический театр по примеру итальянских, от тоски женился на дочери бывшего старорежимного завгоспиталя и четырежды подавал прошение об отставке – безрезультатно.
Вырвал его из этой трясины всё тот же Наполеон, только что при помощи штыков Итальянской армии арестовавший представителей роялистского большинства в Совете Пятисот, и оттого имевший карт-бланш от благодарного Отечества. Генерал Бонапарт (как он теперь писался, яростно открещиваясь от родичей-сепаратистов с Корсики) предложил амбициозному хирургу круиз в Египет, all-inclusive, развлечения и аттракционы за счёт принимающей стороны. Проведя с женой в одной постели буквально два месяца, Дюфриш немедленно согласился.
18 фруктидора V года Революции (4 сентября 1797). Наполеон арестовывает генерала Пешегрю и других лидеров роялистского большинства в парламенте. Директор Баррас считал, что он руками Наполеона уничтожает соперников как среди роялистов, так и из числа других Директоров. В итоге получилось немного иначе.
Египет немедленно дал Рене материала на сотню диссертаций. Начиная с непривычных для европейских армий рубленных ран от сабель из дамасской стали, которые, внезапно, требовали совершенно иного ухода, чем огнестрельные или даже рубленные, но европейскими палашами (оказалось, что даже ампутация конечностей не всегда обязательна – благодаря палящему солнцу и остроте клинка). Укусы скорпионов, обезвоживание от постоянной жары, дизентерия, шигеллёз, воспаление глаз (как от солнечных ожогов, так и трахомиальной природы – от хламидий, гонококков и им подобных), оспа, малярия, сифилис, гонорея... И, конечно же, царица эпидемий – бубонная чума.
Но Наполеон знал, что отправляется вовсе не в Эдем. Затем ему и нужен был Дюфриш. Битва с болезнями началась задолго до высадки в Дельте. На 38 000 армию французы везли 168 практикующих докторов с медицинской степенью (из них 108 – хирургов), 190 фармацевтов, 142 госпитальных служащих и 9 заведующих эпидемиологическим лазаретом. Свой полностью оборудованный госпиталь с запасом инструментов, бинтов и медикаментов имелся у каждой дивизии, и был даже оснащён специальный плавучий госпиталь (который, правда, затонул ещё во время плаванья).
С болезнями Дюфриш боролся со всей серьёзностью человека, взращённого на идеях Просветительства. После первых же переходов цветастая тяжёлая униформа была заменена на позаимствованные у мамлюков белые хлопковые лёгкие ткани (особенно головные уборы). (На всех, правда, не хватило). Принудительный приём айвового желе и рвотного корня от желудочно-кишечных заболеваний. Припарки из смеси камфары с солями алюминия от воспаления роговицы глаз. Поголовное окормление хинином от малярии. Обработка воспалённых рубцов мушиными червями, которые пожирали мёртвую ткань и выделяли аллантоин. Строгое ограничение рациона (включая контроль над покупками у местного населения). И, конечно же, карантины, карантины, карантины...
Вскоре солдаты возненавидели Дюфриша, но результат говорит сам за себя: за время похода боевые потери составили 4758 человек, а медицинские – 4157 (из них 1689 – от чумы). Впервые за историю европейских войн от болезней умерло меньше, чем в сражениях! Причём это в совершенно незнакомой стране, вдалеке от баз снабжения, в непривычном климате. Египетская экспедиция стала прообразом той медицинской системы, которая вскоре станет нормой для всех европейских армий.
Один из подчинённых Дюфриша, главный хирург армии Доминик Жан Ларрей, именно в условиях Египта довёл до ума свою революционную идею «амбулансов» – лёгких повозок, на которых раненых транспортировали с поля боя в госпиталь (за что теперь известен как «отец скорой помощи»). Ему же принадлежит идея триажа – сортировки раненных на три категории в зависимости от тяжести ран (неотложные – подлежащие операции на месте, скорые и нескорые). (Его опыт наследовался многократно, в том числе и нашим земляком Пироговым во времена Крымской компании).
Доминик-Жан Ларрей (1766–1842), главный хирург наполеоновской армии, и его «амбуланс». Согласно легенде во время битвы при Ватерлоо герцог Веллингтон, узнав на поле боя оперирующего Ларрея, приказал солдатам не стрелять в ту сторону
Ах да, чума...
Её французы встретили, когда двинулись из Египта на север, в Сирию. Осада Яффы оказалась неудачной, в экспедиционном корпусе началась эпидемия. Именно с ней связано два исторических анекдота (в изначальном смысле этого слова, потому что ничего смешного в них не было) с Дюфришем в главной роли.
В первом рассказывается о том, что главврач армии, чтобы прекратить панику, запретил всем своим подчинённым упоминать не то что слово «чума», но даже «горячку» или «недомогание». А чтобы доказать, что чума не распространяется от прикосновения, на глазах у многих солдат сделал скальпелем надрез чумного бубона, а потом воткнул его себе в руку. Мера подействовала, и солдаты, прежде практически деморализованные страхом, успокоились.
Второй анекдот намного грустнее. Узнав о приближении турецкой армии, Наполеон скомандовал отступление от Яффы. В лазаретах оставалось около 500 чумных, и средств для их транспортировки не было. Наполеон, приказал Дюфришу дать им смертельную дозу опиума, чтобы не оставлять их на муки в турецком плену. Главврач в резкой форме отказался выполнить приказ, и его ответ остался в истории: «Моё дело – лечить людей, а не убивать».
Тогда Наполеон отдал аналогичный приказ главному фармацевту экспедиции, и тот не посмел возразить командующему. Позже, узнав об этом, Дюфриш перестал подавать руку и разговаривать с нарушителем клятвы Гиппократа до самого конца похода. Что характерно, некоторые из пленных выжили после передоза опиума и, к своему удивлению, обнаружили, что турки вовсе не собирались никого пытать или сажать на кол, как того ожидали цивилизованные европейцы. Более того, после войны их, как и положено, отправили на родину.
Знаменитая картина «Наполеон и чумные под Яффой». Дюфриш как раз между генералом и больным, на заднем плане
В общем, вовсе не вина врачей, что Египетская экспедиция оказалась авантюрой by default. Наполеон (точнее, уже сформировавшийся вокруг перспективного генерала круг интеллектуалов) ошибочно полагал, что турецкий султан благосклонно воспримет свержение власти своевольных мамлюков в Египте и, следуя традиционному франко-турецкому союзу, использует ситуацию для войны против Британии. Wrong(c). Султан, конечно, не любил мамлюков, но не настолько, чтобы приветствовать гяуров в своих владениях (пусть даже формальных). Поэтому турки подождали, пока французы достанут им из костра жареные каштаны, а потом двинули в Египет свою армию.
Вопреки распространённому в массах европоцентрическому бахвальству, турки умели сражаться хорошо и умно – вовсе не методом зерг-раша. И Наполеон это, в отличие от многих, знал, поэтому не стал дожидаться героической смерти, а быстро смотал обратно на родину, где его уже заждались любители сильной хозяйской руки на холке.
Египтяне с радостью разнесли вдребезги санитарные кордоны и принялись демонстративно нарушать гигиенические предписания (вроде запрета хоронить жертв эпидемий в городской черте), навязанные им богопротивными франками. Зато турецкий командующий, Мухаммад Али, ставший потом египетским наместником, приказал тщательно записать все французские нововведения (от медицинских до архитектурных), чтобы потом внедрить заново, найдя для этого соответствующие обоснования в Коране. Умный человек, что тут ещё сказать.
Муххамад Али (1769–1849), паша, фактический хозяин Египта с 1803 года. Этнический албанец, с трудом говорящий по-турецки (это к вопросу о том, благодаря каким кадрам Оттоманская империя стала великой и продолжала быть таковой несколько столетий), но не перестающий от этого быть талантливым полководцем и администратором
Дюфриш остался с генералом Клебером в Египте, продолжал лечить больных, попал с остатком армии в плен и вернулся на родину только после заключения мира. Бонапарт, уже не простой генерал, а Первый Консул Республики, встретил его с радостью и тут же отправил в Страсбург, где готовилась к очередной войне новая армия.
Жан Батист Клебер (1753–1800), сын строителя. Из простого солдата (австрийской армии) добрался до позиции second-in-command армии Наполеона (правда, при этом не брезговал и карьерными шагами вроде подавления Вандейского восстания). У генерала Клебера в Египетском походе была особая роль: он единственный мог сказать в лицо Наполеону, что тот неправ, не получив в ответ «Я гений – я так вижу!». Именно его смерть от руки ассасина стала последней точкой, после которой поражение стало неизбежным
Но оказалось, что Египет таки подтрепал 39-летнего Рене. Слишком много смертей, слишком много походов, слишком много болезней – в том числе и своих (или вы думаете, что врачи не болеют?). Дюфриш попросился обратно в Париж, на преподавательскую работу, и Первый Консул удовлетворил просьбу верного армейского товарища, добавив сверху ещё и Орден Почётного Легиона.
Дюфриш вернулся в родную клинику и использовал свободное от преподавания время на написание книги со скромным названием «Медицинская история Восточной армии», в которой скрупулёзно, с таблицами и ежедневной хронологией, изложил всё, что хоть как-то касалось вопросов здоровья людей в условиях Средиземноморья (по пути туда), Египта и Сирии.
Книга была издана в 1803 году и мгновенно стала бестселлером не только во Франции, но и во всей Европе. Шутка ли, первый систематизированный научный отчёт о невольном громадном эксперименте на живых людях, попавших в экстремальные условия Ближнего Востока: с практическими рекомендациями по общей гигиене, противоэпидемиологическим мерам и лечению острых заболеваний, подстерегающих европейцев за пределами их маленького мирка! Более того, в книге были впервые изложены непосредственные наблюдения за медицинскими практиками арабского мира, включая аспекты от методов лечения (на 70% совпадающие с европейскими) до бытовых тонкостей вроде грудного кормления. Даже оставаясь приверженцами своих традиционных школ лечения, многие европейские светила стали задумываться, а так ли правильны их представления о природе болезней и подходам к лечению (спойлер – нет). И уже в следующем поколении медиков эти сомнения дали настоящий взрыв идей, сделавших европейскую медицину такой, какой мы её знаем сейчас.
Титульная страница книги, перевернувшей европейскую медицину
Но Дюфришу не судилось спокойно почивать на лаврах. Император (уже император) продолжал воевать, а значит его солдаты по-прежнему получали ранения, пили грязную воду и подцепляли всякую заразу во всех уголках Европы. А это значит, что Рене Николя Дюфриш, с 1810 года барон Деженетт, главный медицинский инспектор Великой Армии повсюду следовал за своим государем. Неизвестная эпидемия в Тоскане – Дюфриш едет туда. Жёлтая лихорадка в Испании – главный инспектор тщательно исследует её протекание и методы борьбы. Его единственный сын лежит на смертном одре, но император нуждается в своём главвраче, и тот отправляется на очередную войну, под Ваграм.
Наполеон не перестаёт осыпать его милостями. Награды, звания, титулы... но...
В 1812 году Дюфриш опять-таки не может избежать своей судьбы и вместе со старым коллегой, Ларреем, отправляется в злополучный Русский поход. Ведомая генеральным планом войны, разработанным Ставкой, русская армия стремительно отступает на восток, оставляя среди прочего не только города, но и лазареты с раненными и больными. Когда Дюфришу докладывают об этом, он без колебаний приказывает «взять их на баланс»... то есть продолжить лечение. Наполеоновские маршалы хмыкают, но возразить не смеют – слава о непоколебимых принципах императорского лейб-медика известна всем.
Как известно, Русский поход закончился полной катастрофой. Около 200 тысяч убитых, 150-190 тысяч пленных, 190 тысяч дезертиров. Если вы спрашиваете, что такое epic fail – так это он. Причём последний удар оказался самым неожиданным и оттого самым болезненным.
Уже избежав ловушки под Березиной, Наполеон прибыл на территорию бывшего Царства Польского, в Вильно, где им ещё в начале похода были предусмотрительно составлены военные магазины с припасами и амуницией. Можно было расслабиться, но...
В эти самые дни император получает из Парижа страшное сообщение – он едва избежал свержения. Из сумасшедшего дома (sic!) сбежал его давний враг, генерал Мале, и при содействии целой конспиративной сети захватил власть в Париже, арестовал нескольких министров, издал бюллетень о гибели Наполеона в России и объявил о восстановлении Республики. Авантюристов довольно скоро обезвредили, но по империи пошло брожение. Требовалось немедленно явить свой царственный лик перед подданными, чтобы убедить их в лживости распущенных слухов.
И Наполеон экстренно отправляется в Париж, оставив армию на зимних квартирах под началом следующего в цепочке командования...
Вторым после императора по рангу мог быть только король – и это был король Неаполитанский Иоахим Мюрат. Трагічна помилка(с). Тот был настолько же гениальным кавалеристом, насколько бездарным организатором. Буквально через несколько недель вся стройная машина наполеоновской армии развалилась, маршалы перестали выполнять приказы (идиотские, скажем честно), была потеряна связь между раскватированными в разных городах частями. Мюрат, глядя на это, сказал что-то насчёт взаимоотношений с конём и свалил в ту землю, где его считали настоящим правителем. При появлении первых казачьих разъездов началась паника, и остатки армии самовольно покинули позиции, предварительно уничтожив запасы...
Именно в этот момент ударили самые злые морозы за последние несколько десятилетий. Большинство рассказов о страшной зиме – именно их тех дней (как мы помним, последние события запоминаются больше всего). Несколько тысяч солдат попросту умерли от обморожения, число пришедших в нестроевое состояние в несколько раз больше. Авангард русской армии с удивлением констатировал, что французской армии больше нет.
Среди прочего в брошенном Вильно обнаружились и лазареты с огромным количеством раненных и просто истощённых солдат. А среди них – осунувшийся толстячок с острым взглядом в непонятной форме.
– Je m"appele René-Nicolas Dufriche, – просто сказал он первому же офицеру.
– Dufriche? – у офицера внезапно отвисла челюсть. – Le même Dufriche?
Через несколько часов пленник превратился в почётного гостя. Ещё бы, САМ ДЮФРИШ! Автор книги о Египетском походе! Который лечил наших, брошенных при отступлении!
Через несколько месяцев Рене Николя, получив от императора Александра личное письмо с благодарностью за его милосердный поступок, был с почестями препровождён императорскими лейб-гвардейцами в французские расположения. Красного Креста ещё не было, но представления о том, что с медиками не воюют, уже сложилось.
Дальше опять была война, опять раненные и больные. Осада Тюргау, во время которой более 10 000 человек гарнизона умерли от тифа. Возвращение в Париж, где за время отсутствия Дюфриша лишили его позиций в клинике и в университете. Отречение Наполеона, потом знаменитые Сто Дней – и Дюфриш с Ларреем опять в огне битвы, на этот раз Ватерлоо.
Возвращение Бурбонов означало для Рене, как и для любого сановника Империи, потеря всех званий, позиций и средств к существованию. Мстительные аристократы не прощали никого из "этой швали", а уж тем более бывших жирондистов, отправивших на гильотину их возлюбленного короля. Но слава внезапно спасла бывшего генерального медицинского инспектора – даже самые отпетые роялисты не могли не признать заслуг Дюфриша. Дело дошло до Людовика XVIII, и тот, будучи, вероятно, единственным умным Бурбоном со времён короля-солнце, повелевает прекратить позорить его королевство преследованием всемирно знаменитого врача. Дюфриш получает королевское прощение и возвращается в университет.
"Париж летом 1820 года"
Впрочем, всего на несколько лет. Уже в 1822 году парижские студенты, развращённые идеями либерализма и Конституций, вышли на демонстрацию протеста против закручивания гаек в сфере прав личности (леваки какие-то, ей-богу). Демонстрацию разогнали, студентов отчислили. Когда профессура за них вступилась, их отчислили тоже: фактически был расформирован медицинский факультет Сорбонны и вся Нормальная Школа (дитя Революции). Как и Российской империи 12 лет спустя, "Белой Франции" не нужны были образованные – требовались верноподданные.
Среди уволенных, конечно же, оказался и Дюфриш. На кафедру он вернулся только после свержения Бурбонов, в 1830 году, совмещая преподавание с исполнением обязанностей мэра одного из парижских округов. Впрочем, ему, 68-летнему и уставшему от жизни, это было уже не в радость. Молодой Александра Дюма, драматург (ещё не романист), масон и революционер, несколько раз встречавший знаменитого медика, описывает его: "старый, хмурый, очень остроумный и очень циничный".
Спустя четыре года его свалит инсульт, а в 1837-м Рене Николя Дюфриш после второго удара скончается в Доме Инвалидов (ветеранов), где занимал позицию главврача.
Имя Дюфриш-Деженетт прозвучит для науки ещё раз в связи с племянником Рене, Антони, лингвистом-любителем, введшим в оборот термин "фонема". Но это уже совсем другая история.
продолжение следует ЗДЕСЬ
