Помню, как в августе 2016-го поехал в Приазовье. Одна машина, три пассажира и багажник, забитый настолько, чтобы пережить внезапную зиму.
В Мелекино Донецкой области мы приехали поздно. Наскоро поселились в частный дом и затемно ушли на пляж. Теплое море, не успевший остыть песок, вино и сыр. Единственное, что смущало – дождь. Он был неизбежен – его нам обещали раскаты грома. Вплоть до того момента, пока мы не посмотрели на небо. Звезды были как на ладони, туч не было. Это был не гром, это была канонада. Где-то на востоке.
В Мелекино чувствовалась война. Заброшенные санатории донецких предприятий скалились на улицы окнами. Те, что выстроены на первой линии – понемногу засыпало песком. Местные бабушки не любили камеры. Стоило достать фотоаппарат – они обступали и проили убрать. Мол, когда снимают – затем что-то происходит. «Давно ничего не происходило, вот и нечего».
Мелекино отрезвляло.
Предвыборные драки сыграли с нами злую шутку. Мы привязали повестку войны к одному кандидату – и упражняемся в остроумии, когда о ней заходит речь. В подобных разговорах нам чудится агитация за конкретного претендента – и мы обесцениваем то, что он взял себе на предвыборное вооружение. Но в том и штука, что война все равно остается рядом.
Совсем рядом. До нее шесть часов на поезде. Или десять на машине. Все наше комфортное существование здесь возможно лишь потому, что ее остановили там. По линии тех населенных пунктов, названия которых мы слышим в армейских сводках. Мы не ощущаем ее благодаря тем, кто каждый день ее на себе ощущает.
Я помню февраль 2014-го. Тягучее ощущение растерянности. Я отлично помню это чувство – когда привычный мир переворачивается. Когда друзья выключают телефоны, чтобы включить уже на материке. В тылу. Там, где между ними и полуостровом уже есть тонкая зеленая линия из людей с армейскими нашивками.
Я отучился строить планы пять лет назад. Горизонт планирования сократился до полугода. Даже это изрядный оптимизм – в 2014-м я не пытался заглядывать дальше, чем на неделю. И это при том, что мой крымский сценарий был щадяще комфортным по сравнению с тем, что предстояло друзьям из Донецка.
Мне расскажут, что это невроз. Отголоски пережитого. Что это психотравма, которая мешает делать выводы и ранжировать риски. И я, вероятно, с этим соглашусь. Соглашусь — как только закончится война. Но пока она продолжается – вопрос о том, кто тут носитель нормы остается открытым.
Мы напоминаем себе людей, переживших автокатастрофу и уверяющих всех, что нужно пристегиваться. Твердящих, что ремень безопасности – не блажь и не излишество. Что помятая одежда или след на платье – не такая уж и цена за собственную безопасность. И привыкаем слышать в ответ «хватит пугать».
Я часто слышу о том, что Кремль не нападет. Что он уже взял, что мог. Дошел туда, куда позволили. Что воевать отныне он будет совершенно иначе – и нет никакого резона думать о повторении 2014-го. И в этот момент у меня дежавю. Потому что нечто подобное я слышал и пять лет назад. «Невыгодно». «Не решатся». «Миропорядок». Слышал – и повторял. А потом были российские флаги на здании крымского совмина.
И это ведь не про кандидатов сейчас. Это про реальность. Война продолжается, даже если вы этого не хотите. Она продолжится, даже если вы решите сравнять окопы. Она останется рядом вне зависимости от того, вспоминает о ней ваш кандидат или нет.
От вас зависит лишь то, будет ли он это делать. Потому что повестка. На которую влияют избиратели, замеряют социологи и реагируют – политики. От вас зависит то, как ваш фаворит станет оценивать риски. И если войны не существует для вашего кандидата, то, вероятно, для вас ее тоже не существует. Как не существовало ее для меня 25 февраля 2014 года.
И мне от нее теперь никуда не деться — как, впрочем, и вам. Она никуда не исчезнет, не растворится, не канет в небытие. Как бы мы ни проголосовали и кто бы ни возглавил страну – она все равно будет рядом. Потому что шесть часов на поезде. Или десять — на машине.
Это совсем недалеко.
