1.2. Лисичанск. Наши годы школьные.

(...)
Тут что-то бибикнуло, и за нашим ДАФом встал армейский медицинский фургон. Из него вылезли двое — высокий и смиренный с виду, как капуцин, медик Коля и водитель — рыжий санта-клаус военного времени, с бородой и в камуфляже.

Значок прекратил баллистические вычисления и пошел открывать дверь фуры. Это было первое открытие дверей после их торжественного закрытия в Киеве. Я присутствовал на этом закрытии, и примерно представлял — как уложены вещи в конце будки. Я зажмурился. Перед глазами поплыли заголовки газет: «Молодой волонтер был насмерть завален банками с энергетиком. Из груды плоти, металла и кофеиновой пены восстал Халк.»

Костя выдернул шплинт, развернул фиксатор и потянул на себя дверь. Дверь нехотя пошла. Я осторожно приоткрыл один глаз и полез нашаривать телефон — это событие должно стать достоянием всего человечества и ютуба.

Шкаф в Нарнию открылся, и на Значка оттуда выпал один рулон ковролина для внутренней обшивки блиндажей. И все. Я матюкнулся, достал руки из карманов, и пошел помогать разгружать аптеку для 93-й бригады.

Когда-нибудь наступит майбутнее время, и армейская медицина будет состоять из боевых протезов с интегрированными плазмаганами и сменяемыми кассетами одноразовых ложек, искусственных глаз с нанесенной на суперхрустальную роговицу прицельной сеткой и конъюнктивальным дальномером. Группу крови можно будет выбрать не только по агглютининам-агглютиногенам, но и по аромату клубники или миндаля, а торговцы на черном рынке будут предлагать искусственные шрамы «под десант». Не будет никаких носилок, будут гравиплатформы с куполом, озоном «сосновый бор» и гипномузыкой для пациента, а слово «носилки» будет писаться через букву «а», в единственном числе, и обозначать оно будет женщину, совершившую сексуальное преступление.

Но это потом, а сейчас мы перегружаем носилки из машины в машину. Коммандер Юра проснулся еще утром в Северске — то есть как «проснулся»? — скорее рассинхронизировал полушария мозга, как дельфин, и пользуется ими по очереди. Мы качественно переночевали у танкистов 1-й бригады, но Юре Сверчку надо поспать недели две. И даже не для того, чтобы выспаться, а для того чтобы потом, через две недели анабиоза, уже спокойно лечь и поспать как нормальные люди.

Высокий Юра со свернутыми носилками на лисичанской пыльной улице в астурия-стайл похож на Дон Кихота с копьем наперевес, который на всякий случай, если конвенционная битва на копьях с великанами не заладится, пристегнул к себе АПС.

Я все время боюсь, что он заснет обоими полушариями, ему приснится какая-то кошмарная хуйня, и он перестреляет нас всех к ебаной матери во сне, как иноплатетных мимиков, из своего наградного Стечкина, а потом попытается перезагрузиться на сутки назад. Потом, конечно, от горя застрелится сам — легче ли станет от этого моим детям, которых пока еще нет? Поэтому за Сверчком нужен глаз да глаз, забота и уход — и не давать ему пятую банку энергетика, бо «серце нахуй стане», как говорил так любимый Сверчком «клясик» Подервянский.

Вообще, жара, переедание и недосыпание творят с непривычными людьми непонятные вещи. Для работы в Луганской области в период с июня по сентябрь лучше нанимать мексиканскую банду Эль-Койота, тем вообще похую ваш ректальный термометр.

Смиренный капуцин Коля ворошится в куче аптеки, снимая сливки с доставки. Коля не жадный. Он понимает, что его 93-я бригада первая из медицинских точек, на которые мы заехали, а кровь наших бойцов течет по всему периметру. Ему надо везде кровотечение остановить, а не только на вверенном ему лично участке. Коля — врач, а не рвач.

Сложные госпитальные инструменты ему не нужны, он работает в поле и на первичке. Он смотрит на цу тойер медицинише аусрюстунг из Дойчлянда, и равнодушно откладывает его в сторону. Нет, профессиональный дефибриллятор ему не нужен. Он скажет — куда его завезти, или сами позвоните, вот номер. Трахеальные катетеры с фильтрами — нет, спасибо. Это в госпиталь. Вата есть? А сколько всего есть, чтобы всю не взял? О, кремы для загара! О! Против загара! О! Пантено-о-о-ол!

Можно подумать, что Коля собирается вместо войны на пляж. У нас в фуре есть еще офигенный пляжный стульчик в чехле, который Значок по ошибке положил в карго вместо раскладушки. Если сейчас Коля возьмет стульчик — верняк, 93-я это то место, где серфинг, телки и мохито. По утрам вертолеты, прибой, доброе утро, Вьетнам. Забираю спальник из «Белой Кареты» и остаюсь. Луганск-бич, рагга и джойнт! У-у-у, блять, нуфр-р-р-р! (это так будет «yeah-h-h-h!)

Наверное так думают и в обеспечении, где пока еще не в курсе, что от солнца сгорело больше квадратных километров солдатской кожи, чем от фосфорных боеприпасов.

Я первый раз вижу военного медика, которому не нужно все, что дают бесплатно. Поэтому проникаюсь к смиренному капуцину Коле ограниченным и снисходительным уважением, как к доброму пейзанину.

Позже, уже на обратке, Значок мне расскажет о смиренном Коле, который с пеной на оскале пообещал расстрелять к ебаной матери из табельного автомата системы Калашникова любого, кто протянет руки к солдатской боли. И похуй ему потом любой трибунал. Полковник все понял, и с тех пор ему никто не пишет. Мне тогда остро захочется перезвонить Коле, и что-то ему сказать, но уже будет поздно, „Белая Лошадь“ будет скакать по ночным ухабам, не найдется ни телефона, ни зарядки, и в кабине, цепляясь за шопопало будут мотаться Сверчок, Значок, Лучок, и на душе паучок.

Некоторые вещи надо понимать вовремя.

***
Мы все перегрузили, и тупо тянем время расставания. 93-я вырвалась из пиздореза, и уходит на ротацию. Вернее, она сама затеяла пиздорез, угнездилась там, и теперь загоняет в пробой, сделанный своим телом, новые антибиотики. Вырвался только Коля с его болящими беспризорниками. Для него любая, даже самая успешная операция — это пиздорез, потому что для медиков интенсивность операции выражается в понесенных потерях, а не в отвоеванных километрах. Коле ротация не нравится, потому что заходящую бригаду он считает небитой-неебаной, и заранее измеряет ее в перевязочном материале и медикаментах на душу населения.

- Насыпали им, да, — говорит Коля. — Ну и они нам тоже. За день двадцать пять „трехсотых“ было.

- А там?

- Там это вообще не считают. Там сдохло — шо и не жило.

- А?.. — спрашивает Сверчок главное.

- Да, есть. — Отвечает Коля. Все молчат. — Одного „двухсотого“ до сих пор не отдают.

- Почему?

Коля перестегивает плечами: „Россияне. Кто их поймет, чего они хотят?“

Я, кажется, понимаю, чего они хотят, но молчу и курю. Доказанное участие россиян в Желобке мы обсуждали между погрузкой носилок и криоконтейнеров. Пару раз пытаюсь что-то сказать, но вовремя затыкаюсь и затягиваюсь дымом. Не потому что нельзя говорить, а потому что меня тошнит на жаре об этом вспоминать.

И здесь потребуется интермеццо, и Шехрезада поведет недозволенные речи.

***
1.2.1. В одной далекой-далекой галактике. „Наши мертвые нас не оставят в бою“ (с)

Давным-давно, в одной далекой-далекой галактике, не скажу где это было, и кто мне это рассказал, потому что свои источники сдавать нельзя. Я даже Ложкина не сдал, когда он говорил „оффрекордс“ — и все написали „были на встрече у Ложкина, и неизвестный источник сообщил нам, что Охендовского через неделю в ЦИК не будет“. И вот вам итог — где Ложкин, где Охендовский, и кто в белом пальто. Ну блять, сказали же „оффрекордс“, кто вам виноват?

А все потому, шо если чо-то узнал для себя, то говори от себя, или ссылайся на вещий сон.

Итак, Шехрезада сейз. В далекой галактике, после того, как ВСУ разбудили от пьяного сна, плеснув ей в морду ведро крови добровольцев, она откашлялась, замесила на этой крови свои глиняные ноги, и пошла на Восток. Спотыкалась, падала, от нее отваливались куски, но постепенно ноги, замешанные на крови патриотов, стали густеть, она пошла тверже, и стала хвататься не за забор, а за оружие, когда пошатывалась на повороте.

Гибридная война несет за собой гибридную мораль и гибридную совесть. Это не является чем-то необычным, люди часто обещают жениться, чтобы просто потрахаться, пользуясь паникой одинокой разведенной женщины с детьми. Или поиграть „в дурака на интерес“, чтобы раздеть пассажира в поезде до нитки, напоив лоха его же коньяком. Это в природе приматов. Просто война — особо тяжелая форма социальных взаимоотношений, где правила нельзя переигрывать ни на копейку — уж слишком велики ставки. Или мы ведем конвенционную войну, на всякий случай оставляя даже пять сантиметров чистых полей в тетрадке от красной линии, или правил нет вообще — и тогда не жалуйтесь, блять, на Дрезден после Ковентри.

Одним из правил конвенционной войны, невзирая на степень ее жестокости, является конвенционное отношение к пленным или мертвым противника. К фигурам, снятым с доски. Степень жестокости относительна. Можно оскорбить плененного графа дю Вермандуа, подав ему в заключении виноградных улиток и казнь топором, а можно и вождя Острое Бревно, не включив в списов пыток запускание живых муравьев в хуй через соломинку. „Вы что, меня мужчиной не считаете?“ — гневно вскричат Вермандуа и Острое Бревно! — „Миль пардон“, — ответят каты. — „Сейчас улиток и топор поменяют на устриц и меч, а вам, чиф Бревно, уже готовят отборных муравьев. Виновные в оскорблении наказаны“.

- Принесите новое меню пыток! — снисходительно отвечали Вермандуа и Бревно. — Сей секунд! — отвечали каты. — Вы извините, у нас палачи пока неопытные. Какое бальзамэ посмертно желаете?

Шуточки-хуюточки.

Но вот что делать точно нельзя — так это продавать трупы врагов их семьям. Иначе война превращается в убийство ради прибыли, и тут уже нет противника, есть только хищник, живущий за счет твоей смерти. Защищаясь от которого можно все — убивать его самок и потомство, травить колодцы, засаливать почву, а после изнасилования его женщин — вспарывать им живот. Это не я придумал, еси шо вам стало нехарашо, товарищи женщины. Это же русский-советский писатель Василий Ян, родившийся в Киеве: „Чингиз-хан“, „Батый“ и „К последнему морю“. Детальное описание проникновения кочевой культуры монголов в менталитет мокшанского улуса.

Даже Ахиллес не продал тело ненавистного Гектора царю Приаму. Он просто его отдал, поколебавшись между „да“ и „нет“, но в принципе не рассматривая вариант „да, но за деньги“. Хочешь — отдай, хочешь — возьми себе. Но не торгуй человечиной! На этом кончается война, и начинается что-то другое. Гибридное.

***
Хорош древней истории, перейдем к новейшей. Итак, в одном из ранних боестолкновений, когда охуевшие от безнаказанности кадровые россияне отправляли на мясоповал горноебочих токсистов, добытчиков угля из эшелонов, ширки из маков и танков из забоев, поебывая учительниц санскрита из элитных луганских пансионатов для благородных девиц, восседая на обтянутых полковой шкурой барабанах за спинами подвластных народов, случилась нелепа. И можно даже сказать — коллизия.

Кацап, особенно должностной, так устроен, что даже споров по приказу знаки различия с формы, корочки по должности он будет носить при себе. На всякий случай, во внутреннем кармане. Потому что без корочек он хуже, чем голый.

Эту черту ордынского менталитета, кстати, на весь мир продемонстрировал Енакий Янукович, принимая присягу Президента Украины. Когда получив символическое Удостоверение Президента, вместо того, чтобы по протоколу положить его обратно на поднос (нахуй, блять, президенту удостоверение? кто его проверять будет? вахтерша в Администрации или охранник в Межигорье?) енакиевский жлоб с улыбкой тут же затулил его во внутренний карман пинжака.

Ну вот, если такой донецкий президент, то прикиньте — какова рязанская армейская фекла в „звании маеорском разлакомившаяся“ (с) Фонвизин? Да еще с мажорной приставкой „спец“. Ей хоть сто раз запрети, она все равно, хоть в жопе, хоть значок ДОСААФ, но протащит в тыл врага. Чтобы напиться в купейном вагоне, а потом показывать его собутыльникам.

В итоге боестолкновения наши угомонили, забагрили и уволокли двух кадровых, но дохлых ихтамнетов, со всеми ихними барабанами, погонами, гондонами, и со всей прилагающейся технической документацией во внутренних карманах формы без знаков различия. Своих мы тоже не всех нашли, одного не досчитались. И стороны замерли в тревожном ожидании. Что будет дальше?

Как известно, „русские своих не бросают“ исключительно по принципу тарантиновских Винсента и Джулса, когда дохлый негр в машине забрызгал мозгами весь салон и окна автомобиля. Русский и рад бы его бросить, но это же до первого полицейского поста! Потому что если русский бросит своего в таком виде и в своей машине — его посадят в тюрьму.

Русские своих бросают только в овраг, сняв синтетические вещи, обувь с кожаной подошвой и посыпав тело известью. Но с паливом, уровня двух документированных кадровых трупов, русские своих не бросают никогда. Потому что их самих потом расстреляют и бросят другие русские.

Кровавый и бесстыдный урок ДАП „дайте забрать «двухсотых», русские своих не бросают“, с последующим минированием и подрывом, к тому времени был уже на нашей стороне крепко усвоен.

Так чего же они, на самом деле, хотят, в обмен за наши кости?

***
Тут я проснулся на жаре. Сверчок и Коля что-то обсуждали по поставкам, карго-мастер Значок и военый Санта-Клаус для особо агрессивных детей утаптывали хабар в медицинском фургончике, доводя плотность укладки до нейтронной. Я поссал в придорожную амброзию — геральдическое растение Луганской области. Ссать из-за жары было практически нечем, при резкой смене температурного режима почти вся жидкость выпаривается через кожу в шмот, но желание отлить остается. И опять вернулся в тревожный сон Шехрезады.

***
Хотели россияне простого условия — все меняем на все. То есть, они отдают родне и Родине тело нашего героя, а взамен, кроме паритетных останков, уничтожается все по двум ихтамнетам. Документы, фотофиксация, свидетельства. Странно, что они не попросили в добавок Кемску волость, Изюмский шлях, Броню Рассвета +500 стренч, +500 харизма, скарбы гетмана Полуботка и библиотеку Ярослава Мудрого.

Сделка типично блядского московско-крапивного уровня „я тут убил твоего брата, но отдам тебе его тело только если ты отзовешь заявление в милицию, купишь ему гроб и оплатишь транспортировку“.

Наши согласились. Я не знаю почему. Наверное, для армии, еще подламывающейся в коленях, тогда было важнее вернуть своего, чем копить материалы для неизбежного в будущем Нюрнберга. Я не собираюсь оценивать их правоту — тогда так решили и все. Им тогда было виднее, чем мне сейчас.

- Эге... — с хитрой улыбкой сказали русские, которых там нет, получив наше согласие на их условия. — А если вы нас наебете, хахлы? Впарите нам каких-то вокзальных бомжей взамен настоящих трупов. Вы-то своего в лицо знаете. Если чо, то мамку его позовете на опознание, а наших-то там нет, и мамок у них тоже нет! Откуда мы знаем... Ну, в общем, мы вам тут натворили, наворотили, нахуевертили выше потолка, побили посуду, спалили сарай, утопили кота в колодце. Но вы тут разгребайте наши проблемы как хотите. Главное — не нойте, а выходите на конструктивные решения. И старайтесь, чтобы мы вам поверили. Вы же любите над павшими хыроями вдоль дорог стоять? Ну вот и решайте проблему, панятна? Все, время пашло.

Мой внутрений еврей, услышав как москаль торгуется над своими же, абсолютно бесстыдными в любых моральных системах исчисления условиями сделки, снял каску, потом кипу, потом пейсы, вытер ими лицо и перекрестился. Потом надел в обратном порядке пейсы, кипу, каску, и скрипнул зубами.

Подумаешь — какая мелочь. Еще одна точка невозврата. Сколько их уже было. Так чего же они хотят? (...)
(...)



Дисклайма. Запись будет выкладываться партами, с захватом части предыдущей, для понятности. Ну а фотоиллюстрации и комментарии реальных участников можно найти в ФБ на страничке Мегаполиграфа https://www.facebook.com/megapoligraf