Алекс Хавр, Алексей Синица
Abstract
О гражданских правах котика в ящике с цианидом, мудром попугае и 117-й статье
«Я убью эту скотину!» – орал Шрёдингер, бегая по комнате.
А котёнок сидел в ящике ни жив, ни мёртв.
(с) сетевое творчество
Одни и те же события могут выглядеть совершенно по-разному, если смотреть на них с разных уровней: с высоты властного пьедестала или, скажем, глазами «простого человека». Ну, или не совсем простого, однако неспособного непосредственно изменить ход истории прямо здесь и сейчас. Или видящего слишком много и оттого теряющего общую картину. В конце концов, «Чем точнее модель, тем меньше явлений она объясняет; сложность и понятность являются дополняющими свойствами„, – как в вульгарном пересказе звучит Принцип Дополнительности одного из эпизодических героев нашей сегодняшней статьи.
В прошлый раз мы с вами увидели, какие страсти кипели во властных коридорах Австрии в лихие 30-е. А теперь сменим ракурс и посмотрим на то же время глазами двух учёных, чьи имена знакомы даже далёким от науки людям и которых угораздило жить именно в этот период в этих двух странах: австрийца и немца.
Это знаменитая фотография с Солвеевского конгресса 1927 года. На ней запечатлено 18 действительных и будущих лауреатов Нобелевской премии (Мария Склодовская-Кюри, естественно, посчитана дважды – потому что у неё фамилия такая). Наши герои стоят в заднем ряду: задрот-очкарик в бабочке по центру и молодой нахал третий справа. Именно из-за них, собственно, остальные шишки и собрались.
Как уже наверняка поняли просвещённые читатели, речь пойдёт об Эрвине Шрёдингере и Вернере Хайзенберге (чьё имя, по странному принципу «как вижу, так и читаю», в наших палестинах почему-то произносят как Гейзенберг).
Эрвин Рудольф Йозеф Александр Шрёдингер родился в 1887-м году и был типичным венским интеллектуалом по происхождению и складу ума. Внук известного химика Александра Бауэра, сын фабриканта (лучшая клеёнка и линолеум в Империи!), а по совместительству ботаника Рудольфа Шрёдингера, бабушка-англичанка, домашнее образование, гувернантка, лучшая гимназия Вены, ежегодные медали за отличную учёбу, королевский университет, степень доктора философии по физике в неполные 23 года, хабилитация, должность приват-доцента.
Потом война, офицерская должность в артиллерии, преподавание метеорологии курсантам. Параллельно Эрвин пишет работы на разные темы и даже умудряется их публиковать (что подаёт ту войну в немного другом свете... впрочем, вспомните, что свой знаменитый доклад про Общую Теорию Относительности Эйнштейн сделал в ноябре 1915-го в Берлине, статью о гравитационных волнах опубликовал в 16-м, а об их космологическом значении – в 1917-м). Империя разваливается, а на её просторах начинают выяснять отношения бывшие возлюбленные чада Франца-Иосифа. В Вене голодно и печально, так что Шрёдингер принимает предложение занять профессорскую позицию в чудесном городе Черновцы. Однако, пока Эрвин пакует чемоданы, в Буковину входят румынские войска, и угнетателю-австрияку там становится не рады.
Шрёдингер сидит, как дурак, с намыленной шеей в Вене. Семейная фабрика разоряется, отец умирает. Эрвин вздыхает и женится на своей коллеге по лабе и давней пассии – Аннемари Бертель. Поскольку она католичка, а он – евангелист, то женятся дважды. Чтобы наверняка.
Аннемари Бретель. Ах, эта эпоха декаданса...
Наверно, это был выигрышный ход: вскоре Шрёдингера приглашают в университет Йены. В Германии, разорённой и униженной по результату ПМВ, конечно, лучше, чем в Австрии, но денег тоже нет. Поэтому Эрвин в погоне за длинной рейхсмаркой почти тут же переходит на другую должность в Штутгарт, а ещё через семестр – в Бреслау.
Бреслау – это Вроцлав, столица Нижнего Шльонска, если кто не знает, а вся Силезия тем временем бурлит из-за неустроенности германско-польских отношений: границу провести никак не могут, одно за другим происходят три польских восстания (кто сказал Пилсудский? никакого Пилсудского там нет!), плебисцит даёт стрёмное соотношение 54:46 в пользу немцев, и бывшую жемчужину германского промышленного чуда начинают делить прямо по живому – по поветам, в зависимости от результатов голосования. Вой подымается ещё выше. По городу начинают гопами ходить бравые парни из «Стального шлема», бить стёкла полякам и морды национал-социалистам (чтобы не составляли конкуренцию). Иногда и наоборот.
Эрвин сторонится политики, но даже до него доходит, что проблемы покойной Австро-Венгрии – это детский лепет по сравнению с разделом наследия Второго Рейха. «Да идите вы в Хель со своими нациями и границами!» – экспрессивно говорит он одним словом (родной язык позволяет) и сваливает в Цюрих.
Там его уже ждут трое других немцев: Петер Дебай, Пауль Шеррер и Герман Вейль (сердце любого физика в этот момент должно дрогнуть). Причина та же: жрать хочется, а кому в современной Германии нужны учёные? Вот если ты банкир в чёрном цилиндре, или штурмовик с большими кулаками, или продажный политик – то для тебя денег найдётся достаточно, а мы... Куда катится страна...
Петер Дебай, Пауль Шеррер, Герман Клаус Гуго Вейль. Цюрихские собутыльники Эрвина
В общем, Эрвин нашёл универ своей мечты. Правда, тут же чуть не скопытился от туберкулёза, но 9 месяцев на альпийском курорте служили за то достойной компенсацией. Втыкание в заснеженные вершины – идеальное времяпровождение для теоретика (ну, по крайней мере для некоторых), и Шрёдингер начинает усиленно думать. Суперзадачей тех времён для физиков была квантовая физика, которая только 8 лет как приобрела некое подобие определённости и тут же получила по носу, столкнувшись с проблемами спектроскопии вообще и цветности в частности. И пока Дебай с Шеррером пилили дифракцию рентгеновского излучения, Шрёдингер взялся за другой неподъёмный камень – атомные спектры.
Получалось так себе: то погрешность 100%, то количество линий не совпадает. Херня какая-то, в общем. Только на немецком (чтобы страшнее)...
...пока в 1925 до швейцарской глуши не доходит манускрипт утончённого парижского аристократа де Бройля, в которой тот высказывает по вольтеровски ироничную мысль о том, что свет является и волной, и частицей одновременно.
Мысль!
И Шрёдингер опять садится за арифмометр. Получается всё равно что-то не то.
Но тут на страдания Эрвина обращает внимание третий из коллег-немцев, математик Вейль. Глядя на обрывки недописанных формул, тот выдаёт:
– Эрвин, дружище, я не совсем понимаю, что ты тут пытаешься сделать, но это всё очень похоже на шнягу, которую 15 лет назад мне показывал мой научрук, Дэвид Гилмор Гильберт. Там такой забавный матан, вот только не нужен никому нахрен. Берёшь подешёвке?
Герман достаёт старые конспекты, крутит из них косяк и даёт Эрвину сделать первую затяжку. Дальше всё покрыто туманом, дымом и кумаром, но через год Шрёдингер одна за другой печатает четыре статьи, в которых даёт ответы на все вопросы мироздания, жизни, смерти и всего такого.
Что непонятного?
Звучит он приблизительно так: «Электрон – волна, которая бегает по стационарной орбите. Только волна эта плотно спрессована в „пакет“ и потому похожа на частицу». А дальше 100500 страниц очевидных математических выкладок.
Эрвин в старости вспоминает, как курить матан
Проблема в том, что суровый матан имени Гильберта во всём мире способно вкурить от силы несколько десятков человек. Где-то столько же понимают проблемы физических экспериментов, связанных с квантовой физикой. Пересечение этих двух множеств и вовсе даёт пренебрежимо малое, не факт что целочисленное, значение. Вот это подмножество и собралось в 1927-м году в Брюсселе (на деньги содового магната Сольве), чтобы обсудить важнейший вопрос межвоенного периода: «Является свет волной или частицей?». Остальных позвали для кворума и солидности.
Получилось глупо.
Будь Шрёдингер единственным научным скандалистом конгресса, всё ещё могло бы свестись к стандартному бурчанию с мест в стиле «Да что этот пацан о себе думает?». Но в зале сидел молодой шкет по имени Вернер, который приехал со своей моделью микромира, в которой свет являлся частицей, а волновые свойства объяснялись статистическим разбросом для большого количества измерений (об этом ниже). И у него была СВОЯ математика, не менее забористая, чем Гильбертова.
Это сейчас на каждом физфаке курить матан модно, а тогда он считался эксклюзивной наркотой для извращенцев. В результате все выкладки проходили мимо ушей докладчиков, а на вопросах начинался Ад, поскольку дискуссия практически тут же свелась к битве титанов за неумирающую тему «А что есть Бог?».
За Гейзенберга заступился «отец квантов» Нильс Бор. На стороне Шрёдингера выступил сам Альберт Эйнштейн. Произошёл знаменитый обмен репликами:
– Ваши кванты, конечно, прикольные, но Бог не играет в кости.
– Альберт, не указывайте Богу, как управляться с этим миром.
(На самом деле фраза Эйнштейна появилась ещё за год до того в письме к Борну, ещё одному участнику конгресса, но Альберту она настолько понравилась, что он цитировал её по поводу и без. С другой стороны, не менее знаменитый ответ «Бог не только бросает кости, но ещё и забрасывает их на край света» принадлежит покойному Хоккингсу, и, естественно, был произнесён намного позже, заочно).
Итак, молодой перспективный Шрёдингер заполучил неплохой блат «в верхах». Но потом выяснилось, что Эрвин и Альберт говорили одни слова, но подразумевали разные вещи, и их отношения перешли в состояние холодной конфронтации.
В общем, как говорил попугай профессора Эренфеста (на фотографии – третий слева в последнем ряду... Эренфест, а не попугай), "Aber, meine Herren, das ist keine Physik!" («Но, господа, ведь это же не физика!').
Именно в спорах с „Копенгагенской школой“ с одной стороны и со стареющим Эйнштейном, с другой, Шрёдингер и придумал свой „кошачий парадокс«, сделавший его даже более знаменитым, чем он мог рассчитывать.
Так или иначе, к переломному 33-му году Эрвин пришёл уже знаменитым в научных кругах: берлинским профессором (с 1927-го), нобелевским лауреатом, автором одной из самых успешных концепций квантовой физики и знатным котофилом. Но не думайте, что жизнь австрийского физика сводилась к формулам и конгрессам. Отнюдь!
Дело в том, что брак Эрвина и Аннемари был, как бы сейчас сказали, открытым. Только об этом никто не знал, пока не заглядывал внутрь коробки с кошачьим концертом. Аннемари чуть ли не привселюдно ходила „налево“, в том числе с вышеупомянутым гением матанализа и соавтором Шрёдингера по волновой теории Германом Вейлем. Эрвин не отставал и вёл себя даже более шокирующе: весело насвистывая „117-та стаття“, гулял малолеток с далеко заходящими последствиями (рождение волновой механики... а вы о чём подумали?). Потом немного остепенился и перешёл на чужих жён, причём настолько, что принялся таскать одну из них, Хильду Марх (фрау Марх, если вы понимаете) за собой по европейским университетам. С мужем, естественно (они вообще были друзьями по жизни).
По итогам, весной 34-го Хильда родила дочь, Рут Георгину Марх, чьё авторство ни у кого, включая герра Марха, сомнений не вызывало.
Рут Георгина Марх в отрочестве
В общем, мужик знал толк в квантовой запутанности.
Но тут политика таки догнала человека „чистой науки“: герр Адольф и его партайгеноссе были очень придирчивы в плане морали, а двоежёнство и промискуитет доктора Шрёдингера плохо согласовывались с представлениями об арийской науке. Вдобавок, за Эрвином числился и куда худший грех – он постоянно цитировал еврейских авторов, вместо того, чтобы подвышать h-индекс ссылаться на своих чистокровных берлинских коллег.
В общем, когда Шрёдингеру во время отдыха в Тироле пришло приглашение в Оксфорд, он согласился почти без раздумий – даже не стал заезжать за вещами в Берлин. Правда, британские юристы не до конца поняли, почему он запрашивает „подъёмные“ на две семьи. Может сочли хитрой австрийской уловкой, а может просто приняли за шутку. Итого, когда Эрвин стал представлять своим новым коллегам семью:
– Знакомьтесь, это Аннемари, это Хильда, а это Артур, – у чопорной английской профессуры закоротило в мозгу.
Нет, они ничего не сказали Эрвину. И вообще перестали с ним разговаривать. И приглашать в гости. И приходить, естественно, тоже.
Острая фаза конфликта началась, когда суть ситуации дошло до коллеги по колледжу, пылкого неофита-христианина, филолога и богослова, друга Дж.Р.Р. Толкина – Клайва Льюиса, более известного нам как автора „Нарнии“. Ему, бывшему воинствующему атеисту, только что уверовавшему и оттого не знавшему компромиссов, казался оскорбительным сам факт существования в реальной жизни суперпозиции состояний, выражаясь богомерзким языком аморальных, потерявших связь с Небом учёных. В общем, физики с лириками общего языка не нашли.
У Клайва Льюиса был другой дилер
Итого, в 1936-м, когда под руководством Великого Кормчего Шушнига Австрия начала всячески демонстрировать величие австрийского духа, Шрёдингер возвращается на родину, в университет Граца. Со обеими семьями, конечно же.
Очень не вовремя. Прошло чуть больше года, и немецкие танки перешли границу, и австрийцы превратились из „лучших немцев“ в „отщепенцев“. Шрёдингер попытался было написать „покаянное“, но не помогло – через несколько месяцев его уволили за неблагонадёжность. Приход гестапо был вопросом времени, и Эрвин пользуется замечательной выдумкой евробюрократов под названием безвиз. Правда, безвиз этот хиленький и работает только с одной страной, разделяющей идеалы и стремления его родины – фашистской Италией. Естественно, Рим– это решение временное: у дуче с фюрером заключено соглашение об экстрадиции.
И тогда Эрвина спас его знакомый: математик, террорист, изменник, братоубийца и национальный герой Ирландии – уже известный нам Эмон де Валера. Его только недавно избрали на должность премьер-министра свежепровозглашённой республики Эйре, и он в качестве представителя государства присутствует в Швейцарии, на Ассамблее Лиги Наций.
Два очкарика поняли друг друга без слов: Эмон приглашает Эрвина в Ирландию и предоставляет карт-бланш на исследования (это тебе не ЦЕРН, теоретику много не надо). Более того, циник и хищник де Валера задумывает куда большее: предчувствуя, что в Европе скоро запахнет керосином, он планирует открыть в Дублине новый исследовательский центр и сгрести в него учёных, организованным стадом бегущих превратностей судьбы.
Но даже премьер-министр бессилен перед бюрократией, и Эрвину надо пересидеть хотя бы несколько месяцев, пока де Валера оформляет ему документы. И Шрёдингер останавливается в Бельгии, в университете Гента.
– От меня не уйдёшь! – говорит немецкий фюрер... полякам.
Но отдачей прибивает Шрёдингера: он австриец, Австрия – теперь часть Третьего Рейха, Британия объявляет Германии войну, и – опа! – Шрёдингер становится гражданином вражеской страны и подлежит интернированию. В общем руки дяди Адольфа дотянулись до беглеца и здесь
Де Валера старается помочь изо всех сил, но заступничество могло, наоборот, вылезти боком – и сам Эмон, и вся Ирландская республика находятся под большим подозрением из-за своего непонятного нейтралитета в начавшейся мировой войне. И тогда Шрёдингеру приходится опять изобразить из себя котика и залезть в ящик. Правда, на ящике стоит надпись „дипломатический багаж“, и он транзитом следует на Изумрудный Остров.
На территории Великобритании Эрвин и обе его семьи опять переходят в квантово-запутанное состояние: пока контейнер с дипломатической почтой не был вскрыт, они одновременно были немецкими гражданами, подлежащими интернированию, и гостями независимого Ирландского Государства. Котик оказывается жив только в Дублине, к всеобщей радости.
Дублин 1942. Эмон и его друзья. Сам де Валера в первом ряду четвёртый слева. Шрёдингер – второй справа
Всё в том же статусе котика Шрёдингер проводит в Дублине почти весь остаток своей жизни, до 1956-го, всё дальше и дальше отходя от квантовой физики в сторону биологии и поисков ответа на вопрос „А зачем это всё?“. Лишь после деокуппации Австрии он возвращается на родину, где вскоре и приобретает окончательную определённость состояния в 1961-м.
Аннемари, оставшись его верной женой, переживает Эрвина на 5 лет. О судьбе Хильды и Артура сведений найти не удалось.
продолжение следует ЗДЕСЬ
Acknowledgments
Благодарность Елене Павловой (Рыбе Барракуде), чья картинка вынесена в кавер статьи (приведу её и здесь, чтобы вы насладились ещё раз).
