Письмо принесли сразу после обеда. Оно было заключено в длинный конверт из плотной бумаги, по левому краю которого шла узенькая голубая полоса. Внутренняя корреспонденция. Такое письмо приходит каждому, кто живёт, а не существует. Если вы его не получали, то вам стоит задуматься над своей судьбой.
Бернд покрутил конверт в руках, не спеша вскрыл и прочёл. Откинулся на спинку кресла и задумчиво посмотрел на экран. В письме кратко и без лишних подробностей – одни стандартные обороты – кандидату Бернду Алану Миллеру предлагалось занять место младшего управляющего в Мюнхенском отделе сбыта. Снизу – факсимильная вся в завитушках подпись главного директора.
Мда.
Щелкали клавиши, в дальнем углу весёлый женский голосок односложно отвечал на телефонные претензии, глухо шумел кондиционер, засасывая жаркий воздух за стеной офиса. Пахло плохим чаем и перегретой электроникой.
Все вокруг, естественно, уже знали больше, чем сам Бернд. Ещё бы, ведь для остальных он был не просто худощавым кандидатом, а и фигурой в сложной комбинационной борьбе за блага, кипевшей в стенах фирмы. Бернду вдруг стало тяжело, он опустил письмо на стол, в кипу бумажек, бумаг и фантиков.
– Что, Большой Брат заботится о тебе?
Слегка насмешливый голос, покашливание посреди фразы. Это был Петер. Он улыбнулся, присел на край стола, ткнул пальцем в письмо.
– В сбыт?
Бернд кивнул.
– Как и следовало ожидать. Будут тебя там причёсывать. Что такое?
Бернд с тоской посмотрел на экран и кисло ответил:
– Проект только начался.
Петер равнодушно осмотрел офис и внезапно предложил:
– Покурим?
Бернд молча достал пачку сигарет, и они направились в курилку. Петер не спешил, долго мял свой "Lucky Strike" в пальцах, дожидаясь, пока докурит очкастый компьютерщик из рекламного, а едва тот ушёл, спрятал сигарету в карман и без вступлений начал:
– Не дури, Бернд. Ты и так на плохом счету после той истории в столовой.
– Какого чёрта! – вскипел Бернд. – За столом все равны.
– Дурак ты. Мог бы и уступить. Что за манеры, обливать начальников – пусть даже чужих – соком. Тебе повезло, что Большой Брат был зол на Трота и счёл твое поведение проявлением верности.
– Да пошёл он…
– Это ты можешь сказать мне, но не ему, понял? А то вольёшься в ряды клошаров. Итак, что случилось теперь? Ты недоволен назначением?
– Почему же. Оно и неплохо…
– Так в чём задержка?
– Проект только начался. Ч-чёрт, ты ведь знаешь, что такое собственный проект.
– Это не твой проект, а твоего босса.
– Не смеши меня, Петер. Ты сам прекрасно знаешь, что мой босс занимается распространением слухов по заказу Великого. Это его работа, а проект – мой.
– Забудь. Его может продолжить и кто-то другой.
Бернд зашипел и ничего не сказал.
– Ну? Твоё решение?
– Я подумаю.
– Он подумает! С ума сошёл. Большого Брата лучше не злить.
– Я подумаю…
Бернд затушил окурок, повернулся на каблуках и открыл дверь.
Холодный ветер взъерошил слипшиеся от пота волосы. Конь фыркнул и послушно пустился шагом с холма. Вокруг раскинулся светлый лес, чистый и просторный, ухоженный. Сквозь листву было видно солнце, в воздухе носилась паутина. Весело залаял пёс, завилял хвостом и потрусил домой. Берн вытер перчаткой пот со лба, поправил оленью тушу на крупе коня и двинулся за псом.
На выезде из леса его поджидал Пьер Альманн. Сегодня на нём был лазоревый сюрко с золотым шитьём и мягкие лангобардские сапоги. Пьер всегда умел одеваться, да и жить умел тоже. Берн познакомился с ним два года назад, только приехав в Шато-де-Боз и присягнув Герцогу.
Пьер протянул правую руку, и на грубую перчатку тут же спустился молодой сокол. Альманн надел на его голову небольшой колпак и двинулся навстречу Берну.
– Как охота?
– Прекрасно, – Берн показал на тушу оленя.
– И мой Гастон повеселился на славу, – Пьер погладил крыло сокола, и тот довольно заклекотал. – Где твои слуги?
– Уже поехали в замок. Я решил побродить один.
– Это хорошо, – Пьер улыбнулся. – Сегодня Герцог даст тебе в лен деревню около Шона, и ты отправишься служить к Шарлю из Готи.
Спрашивать Пьера, откуда тот узнал эти новости, было бессмысленно. За время, проведённое в Святой земле, тот научился отвечать на неудобные вопросы так, что всё становилось лишь более запутанным.
– Я не могу принять такой подарок, – хмуро ответил Берн. – Это земли Берри, а не нашего Герцога. Он не может мне их подарить.
– Смотри, не вздумай говорить такого при Герцоге. Земли Шона теперь принадлежат ему, и он распоряжается ими по своему усмотрению.
– Я не могу принять подарок, – повторил Берн. – Вдобавок, Шарль из Готи – бесчестный человек. Мало славы служить такому, как он.
– Шарль – верный слуга своего сеньора, а ты принёс Герцогу клятву. Ты – его человек, Берн, его вассал. Строптивцы неугодны Господу.
– Я не могу ехать в Шон. Я поклялся защищать людей на взморье.
– Это забота Герцога, а не твоя. В одиночку границу не защищают. Ну? – Пьер перегородил путь Берновой лошади.
– Я подумаю.
– У тебя время до вечера, – сказал Пьер и направился в замок.
На пиру он сидел рядом и потешал воинов рассказами о жизни в дикой Пруссии, где ему тоже довелось бывать десять лет назад. Берн ел мало, старался поменьше пить, и один из рыцарей отпустил в его адрес шутку, что, мол, постятся те, кто собирается в монахи или страдает от немощности.
Герцог смеялся громче всех, колотя по ручке кресла огромным кулаком. Потом отдышался, погладил бороду и сказал:
– Наверно Берн считает меня плохим сеньором, раз ему не нравится моё угощение. Я не хочу, чтобы мои люди считали меня скупым и жадным, поэтому даю Берну в лен деревню под Шоном.
Воины закричали, прославляя щедрость своего господина, его удачу и богатство. Но молодой рыцарь вдруг встал и покачал головой. Зал затих.
– Что это значит, Берн? – спросил Герцог.
– Государь, я не могу принять ваш подарок.
Герцог побагровел и сжал кулаки.
– Щенок! – вскочил один из старых рыцарей. – Как ты смеешь отвергать милость своего господина!
– Я – рыцарь, посвящённый согласно всем законам, и я клялся на распятии Господа нашего Иисуса, что буду блюсти порядок и волю Божью на земле. И я не могу принять этот подарок, потому что из-за него прольётся кровь невинных людей.
Воины вновь замерли. Такие слова были похожи на пророчество или проклятие. Многие принялись креститься.
– Ты, юнец, ещё вчера ходивший в пажах, указываешь нашему Герцогу, что есть правильно! – вскипел Шарль из Готи.
Берн схватился за меч, но Пьер успел схватить его за запястье, удержав от смертельного оскорбления.
– Стоять! – приказал Герцог. – Между моими людьми не может быть ссор. А ты, Берн, прочь из зала. Здесь сидят воины, а не бабы!
Воины захохотали. Берн покраснел и выскочил прочь.
– Молодой и горячий! Ещё перебесится, – раздался позади голос Пьера и смешки воинов.
Борис залетел в лабораторию и рухнул на стул. Чёрт, на кафедре, при всех, мордой в дерьмо! Ч-чёрт! Хотелось что-то разбить.
Борис мгновенно остыл. Бить ничего нельзя – это твоя лаборатория, и ты в ней работаешь. А эти – ну их всех! Он надел халат и присел около установки. Руки ещё немного дрожали, но это ненадолго. В голове образовалась лёгкая пустота, в самый раз для работы, без лишних мыслей, ничего не мешает пальцам.
Смазал переходы, проверил гибкость системы, подключил печь. Всё работало, кроме насоса. Борис вздохнул, отвинтил крышку и начал всматриваться в маслянистое нутро аппарата.
– Тебе не холодно? – в дверях стоял Пётр Андреевич.
– Нет, – буркнул Борис. Ему не хотелось разговаривать, но Петра Андреевича оскорблять не стоило. В конце концов, он старше, и он единственный, кто вступился, хоть и безрезультатно.
– А-а, – понимающе протянул гость и кашлянул. – Живём по первому принципу термодинамики. Работающее тело замёрзнуть не может.
– В изолированной системе, – отметил Борис уже мягче.
– Ну так закрой двери, – Пётр Андреевич уже стоял, опираясь спиной на лабораторный стол. Рост ему это позволял.
Борис внимательно посмотрел на гостя, вытер руки от масла и закрыл дверь.
– Форвакуум полетел? – кивнул Пётр Андреевич на вскрытый насос.
– Вроде. А что ж вы так рано? Кафедра закончилась?
– Не. Там новые веянья в верхах, и Великий пересматривает списки тех, кто с нами и кто против нас.
– Ну и?
– И ёжики снова линяют.
– То есть? Как линяют?
– Стадом, – Пётр Андреевич ухмыльнулся. – Ёжики сбрасывают колючки и превращаются в крыс. Понижают колючесть на единицу площади.
– А вы?
– А я совсем слинял, – и гость рассмеялся. – Ну да ладно, не за тем пришёл. Чаем угостишь?
Борис поставил чайник, зазвенел чашками и банками.
– Да, спасибо вам, Пётр Андреич.
– Ладно, всё равно без толку. У Великого на тебя зуб за твои старые подвиги.
– Но…
– Проехали. Это уже не исправишь. А вот конверт ты не взял совершенно зря.
Борис молча отвернул голову.
– Ну что ты за человек, Боря. Ни себе жить не даёшь, ни другим.
– Не буду я брать этот конверт.
– Боря, ты давал присягу. Ты записался в вассалы.
Борис дёрнулся и внимательно посмотрел на Петра Андреевича. Тот сидел на высоком лабораторном табурете, поставив ноги на перекладину в его основании, и с бесстрастным лицом пил чай.
– Ты, Боря, теперь его человек. И никуда ты от этого не денешься.
– Но моя тема…
– Твоя тема… – Пётр Андреевич поморщился. – Она может быть и интересна. Тебе. Но с этим, – он ткнул пальцем в насос, – ты не защитишься. Помни, у тебя осталось всего два года.
– Я его починю.
– При чём здесь это, – гость поставил опустевшую чашку на стол и соскочил с табурета. – Тебе жизни не дадут после такой выходки. С начальством нужно ладить, а не то сожрут. Это они с виду ссорятся между собой, а таких как ты – отсекают сообща.
– А наукой кто будет заниматься?
– Наукой занимаются коллективы. Что, думаешь, мне легко улыбаться. Но мои аспиранты работают и живут. Пусть небогато, но живут. А ты? Чем ты будешь кормить своих людей? Перспективами?
– Я подумаю.
– Многовато ты думаешь, Боря. И не о том. Ладно, спасибо за чай.
Дверь за гостем осталась открытой, и Борис не стал её закрывать. Работать расхотелось, чашка и та валилась из рук. В лаборатории было холодно, около четырнадцати градусов, и руки скоро стали зябнуть. Борис срочно поставил чайник и стал греться около огня.
Следовало поразмышлять о будущем. В голове гудело, а интуиция предупреждала об опасности. Он закрыл глаза. Так лучше думалось.
Стена холодила затылок. От камней тянуло сыростью. Костёр не доставал до этого угла пещеры своими жаркими пальцами. Опасность! Опасность! Рука сжала палку, и лишь потом открылись глаза.
Лицо Большого говорило само за себя. Нельзя отвергать кусок, который дарит тебе вождь. Даже если кусок этот отнят у старика, плачущего в другом углу. Люди, одетые в шкуры и кожаные куртки, сидели невдалеке и ждали.
Большому достаточно было пошевелить рукой. Один из стариков с белой гривой волос пронзительно заверещал и ткнул Бу палкой в плечо. Было не больно. Но затем посыпались пинки и хлещущие удары. Его кусали и измазывали дерьмом, а то и просто презрительно кричали без слов. Для многих это был единственный шанс в жизни кого-нибудь пнуть. Они помнили эти удары на себе и теперь вымещали их на Бу. Нет, его били несильно. И уж конечно не до смерти. Люди не убивают людей. Они могут выгнать тебя из племени. Оставить без дома, предков и огня.
Бу уже смирился и перестал уворачиваться, а только тихо скулил. Тут удары внезапно прекратились. Послышалось шуршание – люди отходили в сторону, настороженно, с опаской. Бу открыл глаза и осмотрелся. У костра стоял Камень и смотрел на Большого. Он ничего не делал, ничего не кричал, он просто смотрел и скалил зубы –уверенно и издевательски. За ним стояло несколько молодых членов племени и следили за каждым жестом своего предводителя. Остальные в смятении ждали развязки.
Большой демонстративно зевнул, завернулся в шкуру и пошёл в свой угол, самый тёплый и сухой. Старики поспешно бросились за ним, причитая и тихо ругаясь на ходу. Одного из них Большой таки ударил в бок, и тот, скуля, отскочил подальше.
Бу опустил голову и заплакал.
Сухой ветер сыпанул песком в лицо. Солнце жарило, но Барути не обращал на это внимания. Он стоял на коленях посреди двора, и слёзы бороздили покрытые пылью щёки. Наместник уехал назад в страну Кем и забрал с собой всех его людей, а он, жалкий писец и ничтожный раб Осириса остался в этой чужой земле.
Патар, благоухающий и спокойный, стоял рядом. Глаза и уши фараона, жизнь, здоровье, сила, должен быть спокоен и беспристрастен. Должен выглядеть спокойным и беспристрастным.
– И чего ты достиг, Барути? – равнодушно спросил он.
Барути тихо плакал и не отвечал.
– Нет разума в том, чтобы отвергать подарки высших. Этим ты гневишь богов. Ты – человек Дома писем и должен подчиняться ему во всём.
Барути не отвечал. Патар тихо кашлянул и добавил:
– Я постараюсь выпросить у брата сияющего милость в отношении тебя. Но тебе надлежит быть покорным в своём сердце, готовым пасть в пыль и признать свою неправоту.
Патар развернулся и ушёл. Вскоре его колесница, сопровождаемая воинами, удалилась на юг.
Барути перестал плакать. Кончились слёзы, и разум стал требовать своё.
Нет судьбы горше изгнания. Тело твоё сгниёт вдали от священных полей Иалу, а Ба будет бродить по свету, не находя покоя. Чужбина, подобно мертвецу, сосёт твои соки, и руки опускаются доле, а сердце полнится змей. Самое ничтожное существо – изгнанник. Самое несчастное.
У него было дело. Дело, которое возвеличило бы имя Великого Дома, жизнь, здоровье, сила, продлило его славу и надолго отпугнуло желтокожих азиатов от благодатной земли Кем. И он знал, как свершить это дело. Но теперь во дворце – так называли свои жалкие халупы сирийские князья – было тихо. Наместник забрал всех, продолжать замысел стало невозможно. Барути остался один в этой чужой земле.
Он шёл по дороге истины, великое знание было с ним. Он мог направить судьбу на поля славы, но разве стоит слава вечной смерти души? Боги не хотят этих деяний – значит Барути следует позаботиться о судьбе своего тела, чтобы в будущем восстать из мёртвых.
Он поднял с пола свиток – драгоценный папирус с голубой лентой у края. Дом писем фараона, жизнь, здоровье, сила, повелевал оставить Берит и отправляться в благословенные земли Великой, Дарующей Жизнь, оставив ничтожных азиатов без света великого владыки всех царств. Барути аккуратно опустил письмо на пол, встал с колен и начал собираться в дорогу. Патар должен вернуться, и через несколько дней коварные сирийские края останутся в прошлом.
Труднее всего было паковать парадный мундир. У Роберта не хватало денег на слугу-боя, а сам он делать этого так и не научился. Деревянные маски он решил отправить отдельно. Конечно, путешествие через два океана может оказаться опасным, и за ними стоило бы присмотреть – но пусть уж будет, как будет.
Конверт из плотной бумаги с голубой полосой вдоль левого края он оставил на столе. Ответ из метрополии был однозначен – ни Британское Географическое общество, ни министерство по делам колоний не интересовали африканские дикари. Что ж, он сделал всё возможное. Пора заботиться о собственном положении в обществе.
– Лейтенант, примите мои поздравления, – майор Питер Томпсон, как всегда подтянутый и спокойный, в пробковом шлеме и чистейшем костюме стоял на пороге.
– Сэр? – Роберт отдал честь.
– Считайте себя счастливчиком, Боб. – Питер усмехнулся и достал конверт. – Мне пришло новое письмо из Лондона. Можете распаковывать свои чемоданы. Ваши сумасбродные идеи, кажется, тронули сердце лорда-министра. У вас есть разрешение на продление работ. Можете изучать своих туземцев дальше.
– Спасибо, господин майор. Вы многое для меня сделали.
– Не стоит. Я всегда верил в вас. Нужно было всего лишь переждать неприятную погоду. Желаю удачи, – Питер отдал конверт, коротко кивнул и удалился.
Роберт равнодушно просмотрел письмо, засунул его обратно в конверт и положил на стол. Тикали часы на стене, с полок слепыми дырками смотрели уродливые туземные маски. Несколько десятков говорящих масок. Ещё недавно он готов был лезть за ними хоть в Ад. Что ж, в музее им тоже будет неплохо. А деньги за такую коллекцию можно получить немалые. Роберт молча взглянул на маски и с сардонической улыбкой отдал им честь. Потом взял одно из писем и бросил в мусорную корзину. Ему оставалось упаковать ещё два чемодана. Глаза его были пусты.
