Наука экономика об экономике науки

Есть категория людей, которые агитируют за то, что наука должна финансировать себя сама. И все бы ничего, но порой эти люди апеллируют к научной аргументации, не к месту говоря о рыночной эффективности и принципиальной государственной неэффективности. Это плохо по двум причинам. Во-первых, они лгут (или ошибаются). Во-вторых, они дискредитируют профессию экономиста, то есть, мою профессию. Используя экономикоподобную аргументацию, они создают ложное впечатление о том, что экономика действительно утверждает, что наука должна быть частной.

Это не так, и я покажу это экономически.

Ремарка: разница между научными и моральными рекомендациями.

Когда я говорю «экономика утверждает, что нужно то-то и то-то», это означает рекомендацию с точки зрения экономической эффективности и экономического роста. Безусловно, у общества есть и другие ориентиры, например, моральные. Классический пример — общество может решить для себя, что социальное страхование важнее экономического роста. Это моральное суждение, и не задача науки его доказывать или опровергать. Экономист лишь может сказать, что обширное социальное страхование негативно скажется на росте, то есть констатировать факт, но определять приоритеты, то есть констатировать ценность, должно само общество. Нужно четко различать факты и ценности. Спор о фактах — научен, о ценностях — нет.

Я буду говорить именно в контексте экономической эффективности. Во-первых, потому что здесь я знаю, о чем говорю. Во-вторых, потому что критики государственного финансирования науки апеллируют именно к ней, а не к морали. В-третьих, потому что о морали научно спорить невозможно.

Общие вещи о рынке и государстве.

Правильно работающий рынок действительно оптимален, в том смысле, что нельзя улучшить ничье положение, не ухудшив положения кого-то другого и что сумма прибыли производителей и полезности потребителей максимизируется. Это все доказывается разнообразными математическими выкладками. В дальнейшем я буду употреблять слово «оптимальный» именно в этом значении. Насчет государства действительно нет никаких теорем, что оно должно работать оптимально. Иными словами, из законов экономики не следует, что государство будет оптимально, в то время как следует, что «правильный» рынок будет оптимален. Мы, экономисты, действительно за то, чтобы рынок работал везде, где он может, а государство не лезло никуда без необходимости. Но ключевое слово «может». Есть ситуации, когда рынок не работает или работает плохо, не так, как нужно для достижения оптимального результата. Туда должно влезать государство. Да, оно не будет там действовать оптимально, но это лучше, чем ничего. И мы можем повлиять на его эффективность.

Немного экономической теории. Экстерналии, оптимум производства и общественное благо.

А что же с наукой? В данном случае имеет место провал рынка, называемый положительной экстерналией. Это означает, что выгоды сделки распространяются далеко за пределы участников этой сделки и исключить третьих лиц из потребления нельзя. Например, когда ты заказываешь музыканта под окна своей девушке, которая живет в хрущевке, музыкой наслаждаться будут все жители хрущевки, хотя они не платили за него и заставить их платить на практике невозможно. В случае науки плодами работы ученого пользуется все общество, предприниматели, рабочие, политики, и заставить их платить нельзя. Конечно, гипотетически мы можем себе представить такой мир, где каждый, кто использует или хотя бы читает формулу, обязан платить за эту формулу ее создателю, но на практике это нереализуемо. В результате (я опустил несколько промежуточных шагов и объяснение теории предельной производительности) получается, что фактический объем производства блага «научные знания» в рыночных условиях намного меньше оптимального. Так меньше, что чуть более, чем нулевой. Это крайний случай положительных экстерналий, который называется «общественным благом». Это такое благо, которое определяется двумя характеристиками: 1. Тех, кто за него не платит, нельзя исключить из потребления. 2. Когда его кто-то потребляет, его не становится меньше. Например, фонарь. Нельзя заставить человека платить за то, что он видит свет фонаря, и от того, что кто-то видит его свет, для других света не становится меньше. То же самое с наукой. В случае с общественным благом может возникнуть такая ситуация, когда каждой отдельной фирме выгодней инвестировать во что-то другое (по отношению к общественному благу), но при этом все фирмы в целом оказываются в худшем положении. Это предсказанный теорией эффект, который сейчас многократно подтвержден экспериментально и наблюдательно. К тому же, если кто-то частным образом начнет финансировать науку, то его инвестициями тут же бесплатно воспользуются все остальные, и он окажется в относительно худшем положении. А как же патенты? Патенты касаются самых прикладных стадий научных разработок. Нельзя запатентовать физическую формулу. Нельзя запатентовать открытие в молекулярной биологии. Действительно, на стадии внедрения научных разработок в бизнес мы худо-бедно научились избавляться от экстерналий, но не раньше.

На это можно посмотреть и с другой стороны. У блага «научные знания» нулевые предельные издержки. Это означает, что создав знания один раз, их можно воспроизводить сколь угодно много условно бесплатно, просто нажимая «копировать» и «вставить». Из экономики следует, что цена такого блага будет ноль, если только искусственно не ограничивать его потребление силой государственного принуждения. То есть, грубо говоря, запретить бесплатно читать википедию, где есть научные знания. Но хотим ли мы такое общество? Будет ли оно эффективно?

Получается, раз цена ноль, то и доход ноль. Наука не может финансировать себя сама.

Государственное финансирование науки не просто должно быть. Оно должно быть больше.

Это эмпирический факт. Все дело вот в чем. Необходимым условием достижения оптимальности является равенство предельных производительностей фактора производства во всех отраслях. Иными словами, дополнительный доллар капитала в металлургии должен давать столько же прибыли, что и дополнительный доллар в сельском хозяйстве. Опять-таки, это все доказывается с помощью матана, но это можно понять и без него. Например, если у вас в металлургии доллар дает 3 доллара прибыли, а в сельском хозяйстве 2, то убрав из сельского хозяйства 1 доллар капитала и перенеся его в металлургию, вы потеряете 2 доллара, но получите три, то есть выигрыш составит один доллар. И так вы будете получать выигрыш до тех пор, пока предельные производительности в этих отраслях не сравняются, то есть до тех пор, пока вы не начнете терять столько же, сколько получаете. Так вот, в науке предельная производительность капитала намного больше, чем в экономике в целом, и составляет выше 50% процентов [1] (в экономике в целом несколько процентов). Это просто вопиющая разница, которая говорит о том, что объем финансирования науки в мире намного ниже оптимального. Простыми словами, перенося доллары откуда-то в науку мы будем терять 5-10 процентов годовой прибыли, а получать 50. Но поскольку данная прибыль не интернализована, то есть, не может пойти к производителю, о чем мы уже говорили, то частных стимулов инвестировать в науку нет.

Предельная производительность — самый главный аргумент за увеличение финансирования, от которого никуда не деться.

Формула за сто триллионов долларов.

Но даже такое значение, скорее всего, занижено. Потому что в оценках предельной производительности не учитывается роль уникальных фундаментальных достижений, которые полностью изменяют мир и приносят буквально десятки и сотни триллионов долларов на долгих промежутках.

Не верите? Тогда познакомьтесь с Джеймсом Клерком Максвеллом.

Он родился в 1831 году в Шотландии. В детстве был без ума от жучков, камней и геометрических фигур. В школе его называли идиотом. Затем он стал одним из величайших физиков в истории, разработал статистическую механику, доказал природу колец Сатурна, но самое главное, написал четыре непонятно для обывателя выглядящих электродинамических уравнения. Именно они сделали бы его безусловно самым богатым человеком из когда-либо живших, если бы рынок науки работал. Без тех уравнений была бы невозможна вся наша современная цивилизация, основанная на электричестве. Задумываясь о предельном продукте работы Максвелла, я пытаюсь найти в моей комнате и за окном хоть что-то, сделанное не с помощью этих уравнений, и не могу. Но когда он их написал, было совсем не очевидно, что он создает фундамент для компьютеров и космических полетов. Помимо экстерналий, мы видим здесь еще один провал рынка — несовершенство информации. Поскольку долгосрочные положительные эффекты научных открытий попросту нельзя оценить, частные инвестиции в науку будут меньше оптимальных, даже если избавиться от экстерналий. Для того, чтобы рынок науки работал, недостаточно, чтобы оплата ученых происходила в соответствии с их предельной производительностью. Нужно еще определить их предельную производительность. Даже если бы Максвеллу оплатили в соответсвие с его вкладом в общество виткорианской эпохи, это была бы оплата намного ниже оптимальной, ведь не учитывался бы его вклад в будущие поколения.

Этот пример демонстрирует еще одну «нерыночную» особенность научной отрасли — ее непланируемость. Уравнения Максвелла сделали возможным, например, телевидение. Но если бы вы «запланировали» создать телевидение, то никогда бы не решили, что найти уравнения Максвелла и развивать теорию электродинамики — лучший путь к его созданию. Да и как можно решить найти уравнения Максвелла, если их еще нет?

Вся эта ситуация очень хорошо описана у Карла Сагана [2].

Почему я говорю именно о десятках триллионов долларов? Потому что ВВП мира — это величина именно такого порядка, а мы знаем, что значительная часть нашего ВВП далеко не в последнюю очередь существует именно благодаря тому, что мы знаем эти формулы.

И прикладная наука тоже.

Окей, фундаментальную науку, получается, надо финансировать государственно. А что же с прикладной? Ведь ее разработки имеют непосредственную пользу для бизнеса? Наши ученые часто говорят о том, что они только за, если прикладная наука будет финансироваться частным образом, а им останется фундаментальная, как бы показывая готовность к компромиссу и понимание интеллектуального бэкграунда любителей австрийской экономической школы. И между тем, с экономической точки зрения, рынок прикладной науки почти так же проблематичен, как рынок фундаментальной, пока дело не доходит до работ, защищаемых правом интеллектуальной собственности. Да, для прикладной науки характерна большая планируемость, большее совершенство информации (то есть понимание бизнесом и потребителями того, что вообще происходит), но главная проблема — проблема экстерналий — никуда не девается. Прикладная статья точно так же читается, как и фундаментальная. Инвестиционные стимулы все так же не возникают. Но когда речь уже доходит до конкретных изобретений и патентов, тогда да, наука может себя финансировать сама, но здесь наука уже плавно переходит в инженерию и бизнес.

Но в США же наука финансируется частным образом практически полностью, и все круто?

Во-первых, это не так. В США существует мощное государственное финансирование науки. Например, в 2015 году оно составило 115 млрд долларов [3]. Это 3,4% бюджета и больше, чем весь ВВП Украины. Если брать эту сумму в доле от ВВП США, то все равно она выше, чем доля государственного финансирования науки в ВВП Украины.

Во-вторых, если что-то работает хорошо, это не значит, что оно работает оптимально. Исследование нобелевского лауреата Джо Стиглица, о котором ранее шла речь [1], касается именно США, и из него непосредственно следует, что уровень инвестиций в науку в США намного ниже оптимального. Это означает, что перераспределяя ресурсы из других отраслей, можно добиться большей экономической эффективности.

В-третьих, не следует путать науку и образование. Образование в США действительно во многом частная отрасль. И образование действительно может эффективно финансироваться частным образом, так как экстерналии в нем намного меньше. Они тоже присутствуют, как и в любой сфере, например, более образованный человек голосует на выборах более осознанно, менее склонен совершать преступления, может поделиться своими знаниями с другими, и все же основным бенефициаром услуги «образование» является студент, у которого, соответственно, есть стимул платить за эту услугу. А у профессора — эту услугу предоставлять. Рынок работает. Я ничего не имею против частного высшего образования.

В-четвертых, даже если мы говорим о частных американских университетах, существенная доля их финансирования проистекает из филантропических пожертвований и прибыли от управления этими пожертвованиями. Ни о рынке, ни об оптимальном выборе объема инвестиций здесь речь не идет. Все скорее определяется возможностями и личными предпочтениями филантропов. Но данный механизм нельзя назвать рыночным, в том смысле, что он не основывается на получении прибыли за предоставление благ и связанной с этим мотивацией эти блага производить.

В-пятых, Кидай и ко догоняют.

Ложная дилемма.

Допустим, рынок не работает. Но, скажете вы, разве это тухлое финансирование лептонных богов, квантовой культурологии, педагогического мракобесия и информационных волн лучше? Зачем нам платить деньги идиотам, обмазывающим себя говном? Действительно, незачем. Но это ошибка, считать, что существует всего две альтернативы: либо никакой науки, либо наука Тесли и Кириленко. Как я уже сказал, нет никаких причин, почему государство естественным образом действовало бы эффективно, но это не значит, что мы не можем сделать его более эффективным. Предоставляя государственное финансирование, мы можем обеспечивать также механизмы внутренней конкуренции, оценивания и KPI.

Вот всего несколько предложений. Я не утверждаю, что их стоит принимать, это просто повод для дискуссии и демонстрация того, как широки возможности изменений к лучшему.

1. Грантовая система на государственном уровне. Исследовательские группы подают заявки на гранты, проходят конкурс, их отбирают и дают деньги.

2. «Субсидирование зарубежных грантов». Позволяет избежать коррупции и кумовства, как в первом варианте. Идея простая: на каждый зарубежный грант государство добавляет n процентов сверху.

3. Более жесткая привязка финансирования к Хиршу.

4. Предоставление вузам первичного капитала, которым они могут распоряжаться в определенных рамках по типу endowment в американских вузах.

5. Полный и настоящий аудит всех диссертаций и статей с последующим лишением званий и должностей псевдоученых, плагиаторов и сумасшедших.

6. Постоянный контроль со стороны иностранных консультантов и аудиторов.

7. Разработка комплексных систем KPI или имплементация уже существующих на западе.

8. Много других вещей, которые сводятся к поощрению конкуренции и финансовых стимулам.

Но здесь я не являюсь профильным экспертом и не могу утверждать точно. Как я уже сказал, это скорее тезисы для обсуждения. Думаю, у Сененко и Есилевского есть много идей, планов и опыта по этому поводу, и они напишут об этом гораздо лучше и профессиональней меня.

Резюме.

Наука — общественное благо.

Для науки характерны огромные положительные экстерналии.

Мы не знаем всех положительных эффектов научных открытий.

Мы не можем планировать научные открытия.

Мы не можем количественно разграничивать вклад отдельных открытий в наше научное знание.

Мы не можем всегда понимать, какие именно открытия нужно совершить для достижения той или иной цели.

Поэтому рынок науки невозможен, и ее должно финансировать государство, причем, гораздо в большей мере, чем сейчас.

Ссылки.

1. https://clintonwhitehouse1.archives.gov/White_Hous...

2. https://postnauka.ru/longreads/23700

3. "R&D in the 2015 Budget (revised)" (PDF). U.S. Office of Science and Technology Policy. May 2014. Retrieved 27 July 2014.