Аркадий Бабченко: «Моя любимая страна»

Возвращается Бабченко. Он кричит на бухгалтера — она просит у него чеки и билеты для отчета. Он говорит: иди-ка ты наxуй. Уходит к себе в кабинет. Я иду за ним. Он показывает фотографии обгоревших, безногих людей, людей без носов и глаз, людей, разбухших на солнце как тесто, людей, пробитых пулями, живых, мертвых. Показывает царапину на голове и сквозную дырку в штанах: осколки. Потом его начинает вести как-то в сторону. Ты что, пил? Нет, я не пил. Он наклоняется ко мне и спрашивает: от меня пахнет трупами? Понюхай. Что? Я чувствую, что от меня пахнет трупами, ты чувствуешь? Я в машине с трупами ехал. Нет. Ты врешь, Лена. Я не вру. Я сейчас. Я иду к заместителю главного редактора. Говорю: Бабченко нехорошо. Надо довезти его до дома. Да, говорит замглавного, сейчас.
Мне 27, я еду на Донбасс. Звоню маме из самолета — раньше позвонить боялась. Я думала, мама будет плакать и кричать. Она говорит: я надеюсь, ты записала мои координаты и положила их в паспорт? Паспорт оберни в целлофан, носи его с собой, но не в сумке, а в одежде. Постарайся выходить на связь раз в день хотя бы по смс. Пей воду. Ищи тепло, держись больниц, избегай военных машин. Ты взяла антибиотики? Нужно раздобыть жгуты.
Мне 34, мама болеет ковидом, я приехала ее лечить. Мы сидим у телевизора и слушаем Путина. Путин говорит: Россия признает независимость ДНР и ЛНР. «Сколько эта трагедия может продолжаться? — спрашивает он. — Спасибо за внимание». Я иду курить и быстро покупаю стиральную машину. Думаю: хорошо, что успела закончить ремонт. Думаю: xуя я практичная, мерзко. Рублю пиздeц, говорю маме. Мама спрашивает: что будет? Я говорю: введут войска в Донецкую и Луганскую область, но теперь уже официально. Будет больше войны. Мама говорит: зато русских защитят. Там знаешь, сколько русских? Я говорю: мне нужно в Москву. Я имею в виду: я еду в Донецк. Мама говорит: возьми фотографию деда. Отреставрируй ее, напечатай большую, хорошо? Хорошо. Я кладу фотографию деда за отворот паспорта.
Я в Москве, сплю, и мне снятся яркие сны. Они слишком яркие, мне почти больно, но как же красиво. Я встаю, иду курить. Возвращаюсь в комнату. Моя девушка сидит на кровати с телефоном. Я не могу прочитать выражение ее лица. Ты что не спишь? Бомбят Киев. Что? Бомбят Киев и все крупные города Украины. Мы бомбим? Мы бомбим.
Я сплю еще два часа, заставляю себя спать. Одеваюсь, еду в редакцию. Мне говорят — ты готова? Конечно, готова.
На самом деле невозможно подготовиться к тому, что мы фашисты. Я не подготовилась к этому никак.
Елена Костюченко.
«Моя любимая страна».

Это была не машина, вертолет — из-под плащ-палатки торчала обгоревшая оторванная культя, и я никак не мог определить, что это — рука, нога или остаток головы. И еще муха. Жирная зеленая муха с трупов, которая носилась по вертолету, и я все боялся, что она залетит мне в рот.
Запах горелых людей еще год слышался мне во всем — в котлете по-киевски, которую я так и на смог съесть в редакции, в зубной пасте, в волосах моего ребенка…
Помнишь, Лен, лет пять назад? В Вильнюсе? Мы с Айдером говорили тебе — лично тебе, лично мы — что это долбанное недообразование движется к фашизму, и его надо остановить, желательно уничтожить, пока оно не наворотило беды. Страшной, дикой, непоправимой беды.
А ты говорила нам, что повинны мы любити всех п…сов, злодеев и вбивць, бо всі люди це браття на землі
Что русских жалко также, как и украинцев.
Что русские — такие же жертвы путинского режима, как и украинцы.
После того разговора ты перестала со мной общаться.
Теперь, когда твоя страна наворотила все-таки беды, ты говоришь — к этому нельзя подготовиться.
Нет. К этому можно было подготовится.
Мы с Айдером почему-то подготовились.
Орали матом, в уши вам блажили, на коленях умоляли.
Вы просто не хотели.
Не хотели слышать.
Не хотели готовиться.
Сейчас ты — одна из немногих, кто все-так услышал.
А большинство так и носятся, малахольные, с прекрасной россией будущего.
Так вот. Лен. Послушай еще один мой совет.
Вы — фашисты. Да. Это так. Это ты поняла.
А теперь пойми еще одну вещь.
Они вас — убьют. Всех. ЛГБТ. Оппозиционеров. Евреев. Инакомыслящих. Всех не таких.
Ты подпадаешь под все категории.
Так вот. Садится в тюрьму и там бессмысленно и бесплатно умереть — это плохая стратегия борьбы с фашизмом.
Хорошая стратегия — перестать говорить «мы».
И начать говорить «они».
Перестать говорить «Моя любимая страна»
И начать говорить «Это ебаное нодообразование, которое должно быть уничтожено».
И ты удивишься, каким простым тогда становится ответ на вопрос.
Хочешь победить фашизм?
Уезжай оттуда.
Приезжай к нам.
Будешь с нами машины гонять.
Например.
Твой антифашисткий Дед.