2008 год.

Один мой друг, рассказывал мне о трех типах опыта. Личный… я думаю пояснять не нужно. 5%. Косвенный – получаемый от созерцания происшествий случившихся с окружающими людьми. Это 15%. И, наконец, информационный. Получаемый нами из средств массовой информации, кино и литературы. Составляет 80% от общего числа получаемого опыта.

Суть нашего разговора, была в том, что посредством фантазии и системы переживания, мы трансформируем два последних типа опыта (косвенный и информационный) в личный.

Назвать меня актером довольно сложно. Но мне приходилось быть в объективе камеры. В основном я работал в документальных фильмах, некоторые из которых были посвящены периоду Великой Отечественной Войны.

Сегодня я буду говорить о моем ЛИЧНОМ опыте, полученном в 42-ром году, под десятком метров каменных пород.

Поезд вез меня в Джанкой. Все были возбуждены, ожидая чего-то необычайного. Мы громко разговаривали, смеялись, знакомились. Наверно атмосфера была примерно такая же, как и 67 лет назад, в товарняке, увозящем солдат к месту дислокации 1-вого батальона, 95-го пограничного полка, закрепившегося к северу от Аджимушкая.

В Джанкой мы приехали рано утром. Долго ждали машин, которые впоследствии доставили нас к подземным каменоломням в черте города Керчь (кто не знает – это самая восточная точка Крыма, вокурат между Черным и Азовским морями).

Кабель дизельного генератора, который, почему-то, создавал ассоциацию с нитью Ариадны, вел под землю, где находилась съёмочная площадка. Переодеваться мы взялись сразу, быстрее хотелось окунуться в процесс магии сложного грима и сказочно выставленного света (тем более что для многих из нас это был первый фильм). Но так как костюмеры еще не успели приспособить к гимнастеркам знаки отличия, в катакомбы мы спустились только в галифе и сапогах.

Попытка остановить наступление противника на линии Турецкого вала провалилась. Командование Крымского фронта вынужденно было принять решение об отступлении с территории Керченского полуострова. Прикрывать отступление, было поручено полковнику Ягунову, под командование которого поступили несколько сотен курсантов военных училищ, бойцы 276-го стрелкового полка НКВД, а также 95-ТЫЙ ПОГРАНИЧНЫЙ ПОЛК.

Формулировка приказа была предельно проста: «Высоты 95,1 — 133,3 Аджимушкай – Колонка, удержать, во что бы то ни стало. Держаться до особого распоряжения». «Особого распоряжения»…

…«Особого распоряжения" отряд полковника Ягунова так и не дождался.

Каждого из нас преследовало странное чувство. Спотыкаясь о камни и протискиваясь между завалов, мы нервно посмеивались над грубыми шутками проводника. Его, как и меня звали Стасом, и с виду он выглядел довольно отчаянным парнем. Несколько замеченных мной шрамов и татуировка с символом анархии на правом предплечье свидетельствовали о насыщенной молодости, а речь о редком уме, энциклопедической памяти. До того как Стас пришел работать в музей, был чернокопом, потому о второй мировой на этой земле он знал все. "Протяжность штолен где-то километров 25, так что не доведи вас Бог отходить от кабеля. В прошлом году, вон два пацаненка, из местных, сюда полезло, так даже тел не нашли. Коридоров тысячи. Заблудитесь. Оно вам надо?". Мы отрицательно помотали головой, и с опаской глянули на окружающие проходы. Именно от них и исходило то непонятное, что нас тревожило. Из кромешного мрака каждый ощущал на себе пристальный взгляд. Этот взгляд не рассматривал, не изучал. Он был тяжелым, лишенным эмоций… тупым как дуло нагана, образца 39 года.

16 мая 42 года немцы овладели Керчью, и сопротивление ушло под землю. По разным данным в катакомбы спустилось от десяти до двадцати тысяч военных и мирного населения. Первое время подземный гарнизон предпринимал удачные вылазки, но запасы продовольствия и боеприпасов быстро иссекали. Суточный паёк на человека составлял 25 граммов муки, 10 граммов сахара, 5 граммов комбижира (не спрашивайте, сам без понятия, что это такое), 5 граммов табака. Позже остались только сахар и табак. Но это пол беды. Не было основного – воды. Рыть колодец в каменной породе было тяжело. Тем более, если враг слышал, что под землей ведется некая деятельность, он долго не думал, а взрывал над этим местом заряд большой мощности, провоцируя обвал. Потому практически все попытки получить воду таким способом повлекли за собой человеческие жертвы.

Немцы оказались очень находчивым народом, подходя к вопросу уничтожения подземного гарнизона. Кроме того, что в катакомбы сбрасывались авиационные бомбы, были привезены устройства, часть, из которых служила для того чтоб нагнетать в катакомбы ядовитые газы, а часть для того чтоб качать из Черного моря воду, заливая ней людей.

Все носились по съемочной площадке. Кто-то по делу, а кто-то чтоб чувствовать себя к делу причастным. Я прижался к стенке, чтоб никому не мешать и попытался глубже завернуться в шинель(там, кстати, не Ташкент, хочу вам сказать!!! Температура градусов десять, плюс очень высокая влажность. Мы постоянно мерзли, дули горячий чай и коньяк. Но что интересно, во всей той массе материала который я перечитал, готовя этот номер, не было ни слова о холоде). Я заметил, что наш проводник, присел неподалеку от меня на корточки, и что-то вынимал из взъерошенной нашей обувью земли. "Стас, нашел что-то?" — спросил я его негромко, присаживаясь рядом и протягивая пачку сигарет. "Да так, ничего особенного – ответил он подкуривая, и начал как пазл слаживать фрагменты костей, которые доставал из вспушенной земли – Вот коленная кость, вот верхняя часть голени, нижней нет… Оставим для нее место. Вот пятка…". Стас увлеченно продолжал говорить, а я повел взгляд по полу. Я в первый раз обратил внимание на несметное количество бугорков и продолговатых предметов, выпирающих из земли, которые я интуитивно принимал за корни растений. Идиот!!! Какие растения?!! Здесь даже моха нет!!! Меня дернуло, и по телу побежала мелкая дрожь. Я снова очень сильно ощутил на себе взгляд. Подняв голову, я начал всматриваться во тьму коридора напротив которого находился. По черному полотну мрака побежали невнятные, сивые кривые. Я также заметил, что вокруг стало очень тихо. Хотел повернуть голову, чтоб понять, почему вся съемочная группа остановила работы, почему Стас молчит, но… как бы объяснить…

Я поворачивал голову, то есть я это физически чувствовал!!! Вправо, лево, верх и вниз, я даже встал!!! Но то что я видел оставалось неизменным. Передо мной был темный коридор, а сивые кривые в нем были силуэтами людей. Тысяч людей. Я смотрел на них, а они на меня. Взгляд их был тяжелым, лишенным эмоций… тупым как дуло нагана, образца 39 года.

Чувствую что проваливаюсь, грудь мою сжало, дышать нечем.

Задыхаюсь… теряю сознание… кто-то подхватил под руки и потащил к выходу. Пришел в себя. Мне дали противогаз. Вопли, раздирающие стоны… Кто может, идет, кто не может, ползет, кто упал и только скулит. Слышу песню. "Интернационал". Бегу на звук. Три лейтенанта. Обнялись. Поют. У каждого в руке наган. "За товарища Сталина" Выстрел. "За Родину" Выстрел. "За любимую партию Ленина-Сталина" выстрел. Три трупа неподвижно лежат на полу. Какой-то полусумасшедший, схватился за автомат и начал палить в кого попало.

Может в Аджимушкае, никто не писал о холоде, потому что не мог понять – то ли температура здесь десять градусов и влажность высокая, толи у смерти дыхание такое… ледяное.

Спустя какое-то время подземному гарнизону удалось восстановить связь с внешним миром. Об этом и повествовалось в эпизоде, ради которого меня туда привезли. У меня было предложения три, но сидя на гриме я постоянно прокручивал их в мозгу, проигрывал ситуацию с разных сторон. Встал я от гримера бледным лейтенантом с парой тройкой царапин и сухими потрескавшимися губами. (достал и надел пилотку) Поправил пилотку… Кстати о пилотке! Мой отец ушел на пенсию в звании майора, мать передавала погоду для полетов на одном из военных аэродромов. То есть на военных я по жизни насмотрелся, но именно пилотка всегда не давала мне покоя. Ну, согласитесь – глупый головной убор!!! Ни от солнца, ни от дождя, ни от прочих погодных явлений толком не защищает. Вот, только за два дня съемок я так к ней привык, что, снимая ее, приходило чувство, что верхняя часть черепной коробки срезана… словом неуютно без пилотки стало.

Но сейчас не об этом. На меня смотрели две камеры. Одна брала крупный, вторая общий план.

Вот я свое и отвоевал…

Я долго уламывал ребят остаться на ночь в катакомбах…

Костер не издавал звуков. Здесь это было просто неуместно. Я засыпал на оружейном ящике в обнимку с карабином, в полном боевом обмундировании. Место в пять сантиметров выше виска пекло, патрон посвященный мне хоть и был холостым, да вот пороховой выброс, голову все таки достал. В дреме начали приходить картинки. Поначалу невнятные и размазанные, потом все более реальные. Мне снилось, что после того как мне продырявили голову, меня взяли за ноги и утащили в один из глухих коридоров. Я лежал там какое-то время, пока не была сброшена очередная бомба. Ударная волна обрушила потолок, и я был погребен. Но что-то в моей груди еще оставалось живым. Это "что-то" росло, ломало ребра грудной клетки, пробивало камень, стремясь вверх, к тому миру, который я мечтал еще раз увидеть на протяжении всех пяти месяцев, 170 дней, 4080 часов в составе подземного гарнизона, 1-вого батальона, 95-го пограничного полка. И вот вдохнув горячий степной воздух, улыбнувшись сухой, крымской траве, тряхнув с себя пыль, раскрылся маленький голубой цветок.

Из моей груди прорастут цветы, очень скоро.

Мои песни и стихи не вспомнишь даже ты.

А мою гитару повесят на чьей-то стенке, для декора.

Щелчок затвора – последнее, что услышу в жизни.

Я отдал дань отчизне!!!! Предавшей меня…

Тот, кто выше, решил собрать плоды.

Дал добро, и война затеяла сенокос.

Не рви цветок в крымской степи.

Может – это я.

Может – из моей груди он пророс.