Гога очнулся в своей кровати с похмелья. Он приоткрыл глаза. Ему вроде что-то снилось. И это «что-то снилось» продолжало мелькать сквозь луч утреннего солнца, разбудивший его. Похмелье. Тяжелое похмелье.

- Ох, бля, — простонал он.

В его комнатке имелась маленькая раковина.

Гога поднялся (опять «ох, бля», — простонал он от боли в спине). Доплелся до раковины, споткнувшись об башмаки. Пустил воду и сунул голову под струю. Стало легче. Освежившись, он жадно стал пить воду. Напившись, еще поплескал на лицо. Утерся майкой.

Собрав разбросанную по полу одежду, медленно оделся. В комнате было темно, лишь редкие лучи света пробивались сквозь дыры опущенных штор. И один из них падал на его подушку. Комната общаги с окном и шифоньером. Классное местечко.

Гога вышел в коридор и направился к туалету. Усевшись на толчок, он поразился тому, что из него еще что-то вываливалось. Он не ел вот уже три дня.

«Боже, — думал он, — чего только нет у людей: кишки, рты, легкие, уши, пупки, половые органы… чего там еще… волосы, поры, язык, у многих зубы, да много чего… ногти, ресницы, пальцы, колени, животы… Все это так скучно. Почему никого это не угнетает?».

Гога подтерся грубой нарезанной кем-то бумагой — одно из чудес общаги. Без сомнения, уборщицы подтираются чем-нибудь получше. Подтянул штаны, спустил воду и вышел. Миновал лестницу и оказался на улице. Было часов десять. Выходной — все спят. Он пошел на юг. Похмелье было зверское, но Гога не унывал. Это означало, что вчера он оказался в нужном месте в нужное время. Порывшись в карманах, отыскал смятую сигарету. Остановился, осмотрел её. Сигарета оказалась целой, но со сломанным фильтром. В этом же кармане нашлись и спички. Он попытался зажечь. Он чиркал, но пламя не вспыхивало. Гога не отступался. Только с пятой попытки, очередная спичка зажглась, обожгя ему пальцы. Он прикурил. Затянувшись, закашлялся и почувствовал спазмы в животе.

-Эй, старый пердун! — Он резко остановился.

Мимо прошелестел автомобиль. В нем кто-то крикнул ему:

-Куда лезешь, под колёса!

Автомобиль скрылся. Сигарета все еще дымилась. Гога снова попробовал затянуться. Выпустил колечко голубого дыма. Колечко ему понравилось, и он побрел дальше. Так он шел под теплыми солнечными лучами и думал: «Вот иду. Курю сигарету. Нормально». Он добрался до сквера напротив продуктового. Сигарета без фильтра стала обжигать пальцы, и он с сожалением бросил ее. Зайдя в сквер, он отыскал укромное местечко возле памятника, изображавшего сидевшего мужика, глубоко погруженного в свои мысли.

Гога сел на скамейку рядом в той же позе. «Как в туалете», — подумал он. Сидеть так было неудобно, и он сполз на покошенную траву, прислонившись спиной к ноге памятника. Травинки стали жесткими и острыми, но от них исходил свежий дух. Дух умиротворения. Налетела мошкара и закружила над лицом. Они были такие крохотные, но и эти крохи что-то искали. У каждой мошки была своя траектория. Траектории пересекались, но насекомые никогда не сталкивались. Гога смотрел сквозь рой на небо. Оно было голубое и бездонное, черт бы его побрал. Он смотрел в эту голубую бездну и попытался что-нибудь постичь. У него ничего не получилось. Ни ощущения вечности. Ни Бога, ни — Дьявола. Чтобы найти Дьявола, нужно сначала отыскать Бога. Они ведь идут в такой последовательности, кажется. Гога не любил тяжеловесных мыслей. Тяжеловесные мысли могут привести к тяжелым ошибкам. Тогда он принялся было размышлять над самоубийством, но потом как-то отвлекся на мысли о том, как бы купить новую пару ботинок. Главная проблема самоубийства — это мысль о том, что там может оказаться хуже… В конце концов, Гога пришел к заключению: единственное, что ему сейчас нужно — это бутылка холодного пивка с очаровательными водяными капельками на стекле и влажной этикеткой.

Представляя себе желанную бутылку пива, Гога задремал. Его разбудили голоса. Голоса юных школьниц.

-Ооооо, смотри! Какой красавчик! — Они хихикали и шептались:

- Он спит возле памятника!

Что это было? Ничего подобного с ним раньше не случалось. Они назвали его «красавчиком». Это бодрило. Какая доброта! Гога наблюдал за ними сквозь прищуренные глаза, но не мог разобрать, сколько их точно. Видел только разноцветные футболки и джинсы: желтые, красные, голубые, зеленые пятна.

-Может, нам разбудить его? — Подошли ребята, их сверстники.

Девчонки прыснули, рассмеялись.

И тут началось. Это была смесь свиста, топота и ругани. Они орали ему:

-Эй, бомжара!

- Сачок! Оторви свою жопу от земли! — В него чем-то стали кидать.

-Ссыкун!

И он открыл глаза. Лица ребят — букет ненависти.

Наконец, они отстали. Вокруг остался какой-то хлам, которым они кидались в него: пустые пивные банки, коробки из-под сока. И бананы. Гога дотянулся, поднял ближайший банан, очистил и съел. Отличный банан. Он встал и подобрал апельсин, очистил и стал долька за долькой поедать фрукт, сначала высасывая сок, потом прожевывая мякоть. По ходу отыскал еще один апельсин, очистил и съел следом. И тут он заметил, что на его скамье расположился какой-то бомж. Он был намного старше Гоги. От него веяло чем-то дремучим и безжалостным, что напомнило ему отца.

«Нет, — подумал Гога, — я не буду таким».

Бродяга всё это время следил за ним. Глаза у него были крохотные и совершенно невыразительные. Гога попытался чуть улыбнуться ему в ответ. Бомж отвернулся. Потом Гога наткнулся на зажигалку, кто-то пытался достать его зажигалкой, а может, просто обронил. Он опробовал зажигалку, она работала. Он подошел к старику и показал ему свою находку:

-Эй, папаша, есть покурить?

Крохотные глазки бомжа уперлись в Гогу. Они были какие-то плоские, будто из них удалили зрачки.

-Тебе нравится Бандера, да? — вдруг спросил он очень тихо.

-Послушай, друг, — Гога пропустил вопрос мимо ушей, — почему бы нам не прогуляться вместе? Может, мы наскребем на бухло, а?

Старик закатил глаза. Гога увидел налитые кровью белки. Затем старик снова посмотрел на него:

- Не с тобой! — прошипел он.

- Ладно, тогда прощай…

Глаза старика снова закатились, и он повторил свой ответ, но уже громче:

-Только не с тобой!

Гога не спеша покинул парк и решил повернуть в знакомый двор. Там он нашел компанию стариков, играющих в домино. Большинство были пузатые, низкорослые, с титьками почти как у женщин. Гога приостановился, чтобы посмотреть игру. Все его хорошо знали, но делали вид, что заняты игрой. Очень много разговоров, скверный подсчёт очков, ужасная невнимательность, но они все равно продолжали играть. Почти как ритуал, обязанность. Никудышные игроки злились. Единственное, на что они были способны — это злиться. Злоба доминировала над всем остальным. Гога стоял и смотрел. Все казалось ему таким ненужным. Даже безобидное домино навевало грустные чувства. Никчемное занятие. Наконец, проигравшие сменились. Села новая пара.

- Привет, Гога, ты чего такой трезвый?

Это был старик Петрович, один из проигравших. Вечно жующий длинный гнилой мундштук со вставленной иногда зажженной сигаретой. Петровичу восьмидесятый год. Но он, отставной военный моряк старой закалки, казалось, всегда смотрит куда-то вперед, мимо вас, но, тем не менее, все видит — все замечает — поверх своих старомодных роговых очков. Одевался он в один и тот же костюм, бывший мундир. Старик приходил в местную пивнушку-наливайку каждый день ровно в полдень, выпивал пару пива и уходил. И его нельзя было ни ненавидеть, ни любить. Он был — как календарь на стене или колпачок для ручки.

-Так, повторяю, чего такой трезвый?

-Иду, — ответил Гога, указав на запястье, где должны быть наручные часы.

-А что уже полдень?

-Я думаю, да.

-Заигрался, — сказал Петрович.- Я с тобой.

И они пошли вместе, Гога и старый тощий Петрович. Старик попыхивал своим мундштуком с сигаретой. Он всегда держал его под парами. Мундштук была его продолжением. Или Петрович был его продолжением. Почему бы нет?

Шли они молча. Разговаривать было не о чем. Наконец, добрались до пивнушки. Зашли. Вроде все знакомые лица. Петрович пошел заказывать пиво, а Гога прошел к свободным местам.

- Как поживаешь, Гога? — спросил один из завсегдатаев.

- Хожу, дрочу, сру, — последовал ответ.

Ему стало неудобно перед Петровичом, никто не поздоровался с ним. Словно это был не человек, а пепельница на столе. Старик не привлекал их внимания. Гогу они замечали, потому что он был алкашом, никчемным и ненужным. Это давало им чувство превосходства. То, чего им не хватало. Петрович же вызывал пресные чувства, а этого у них было вдоволь.

В пивнухе было тихо. Все сидели и посасывали свое пойло. Мало кто мечтал ужраться в жопу.

Обычный субботний полдень.

Петрович перешел ко второй кружке, не забыл («я заплатил за твою вторую") позаботиться и о Гоге.

Его мундштук вонял никотиновой смолой неимоверно от непрерывного трехчасового курения. Расправившись со второй кружкой, Петрович ушел. Вместе с ним ушел и запах. Гога остался один на один с остальными посетителями.

Денек выдался неурожайный, время тянулось бесконечно долго, но Гога знал: если он высидит, то получит свое. Вечером в субботу намного проще, насчет халявной выпивки, естественно. Но идти было некуда. Смертельные промежутки — время от кружки до кружки. Завсегдатаи — да им нужно было просто посидеть где-нибудь, с кем-нибудь побыть. Общее одиночество, тихий страх — вызывали у них потребность побыть вместе, поболтать — это их успокаивало. А Гоге требовалось только одного — выпить. Он мог пить сколько угодно, и ему все было мало. Успокоения не наступало. А другие… Они просто сидели и время от времени болтали о чем попало. Пиво у Гоги выдохлось. Добить его он не мог, иначе должен был забрать вторую, оплаченную для него Петровичем. А дальше денег у него не было. Оставалось ждать и надеяться. Как профессиональный алкаш, Гога знал основное правило — никогда не проси первый. Его жажда была темой для насмешек, и любое требование, исходящее от него, убивало в них радость одаривать.

Гога окинул взглядом пивнуху. Четыре-пять завсегдатаев. Пара-тройка новых возле стойки. Мало и неперспективно. И ему, наконец, пришлось идти за второй, оплаченной. Он отступил от стойки и случайно наткнулся на человека с кружкой пива. Повернувшись, чтобы попросить прощения, он получил удар в зубы. Потом очутившись на стуле в подсобке, сидел, шевеля языком шатающийся зуб. Он удивился, почему стала мала кепка, и нащупал на затылке шишку. Наверное, упал. Барьер оказался выше, чем он думал. Тут было необычно тихо. И вдруг — на какое-то мгновение — ему показалось, что он единственный в этом мире, кому удалось выжить. Сегодня обстановка здесь какая-то враждебная, сделал он вывод и незаметно выбрался из пивнушки на солнечный свет. "И это все разнообразие? — Подумал он. — Обычный субботний день"…