В любом пропагандистском сюжете выдумок, постановочных кадров, режиссерских находок и прочих искажений хватает для того, чтобы его по крайней мере не воспринимать всерьез. А история с тем самым броненосцем «Потемкиным» (сегодня, кстати, годовщина того самого восстания) – классический пример такой пропаганды, которая сегодня получила неожиданное развитие.

По стандартной версии в редакции Эйзенштейна все началось после того, как матросики заметили, что «мясо то с червями». После этого они побросали за борт офицеров из-за застреленного товарища-большевика, подняли красный революционный флаг и уплыли в Румынию.



Версия Сергея Эйзенштейна несколько отличается от задокументированной в многочисленных судебных документах и военных архивах.


Мясо, как мясо

История с борщом, таки, действительно имела место. Но перед этим вечером заговорщики уже приняли решение о восстании. Хотя было все не так просто. Дело в том, что революционеры готовили всеобщее восстание на флоте, которое должно было состояться немного позже. Во главе организованных революционеров «Потёмкина» стоял унтер-офицер Григорий Вакуленчук. Он был членом партии социал-революционеров (тех самых эсеров), а не большевиком.


Вакуленчук смотрит на вас как на повара

Но одесские анархисты через своего человека на борту – матроса Панаса Матюшенко – повернули ситуацию в выгодное для себя русло. В городе уже началось восстание и им очень была нужна поддержка военных моряков.


Матюшенко смотрит на вас как на Вакуленчука

Накануне в машинном отделении броненосца было принято окончательное решение, по ходу которого случился даже мордобой между эсерами и бундовцами, которые заняли сторону анархиста Матюшенко. Наших было больше, поэтому назавтра решили выступать, а эсеры пошли мазать зеленкой синяки.

Когда подали борщ, то попробовать его решился только помощник кочегара некто Резцов. «Борщ вкусный и жирный» — такую оценку он дал обеду. Судовой врач Смирнов подтвердил, что пища, таки, качественная, и тут же полетел за борт. Офицеры попытались вписаться и полетели туда же. В суматохе был застрелен Вакуленчук. Ходили слухи, что с ним расправились матросы из одесских бундовцев. После этого на броненосце был поднят сигнальный флажок «Наш» (означает, что корабль готов к боевой стрельбе). По иронии судьбы он действительно был красного цвета. Впрочем, с такими же красными флагами на мачтах за «Потёмкиным» гонялись корабли проправительственных сил.


Каноніческая версия

Этот борщ раздора, кстати, съели сразу после того, как побросали офицеров за борт.

По итогам броненосец увели в Румынию, где сдались властям. Корабль румыны вернули, а бунтовщиков – нет. Хотя многие из них, возвратившись в Россию, таки попали под суд. Попался и Панас Матюшенко, который вернулся из Европы с грузом бомб и паспортом на чужую фамилию. Он был единственный, кого приговорили к смертной казни и привели ее в исполнение по этому делу.

Что характерно, этот самый Матюшенко умудрился даже встретиться в Женеве с Лениным. По результатам этой встрече Ильич получил в табло, о чём позже вспоминала Крупская, которая их разнимала.

Кстати, во Львове улицу Матюшенко, на которой я какое-то время жил, под шумок переименовали, хотя официальная украинская историография называет бунт на «Потемкине» (который проходил под малиновым козачьим флагом) предтечей украинской революции. Конечно, в глаза бросаются русские фамилии командиров и офицеров и украинские вожаков восставших, что объясняется тем, что украинских крестьян просто охотнее брали во флот в силу большей образованности, наличия необходимых навыков и географической близости к Черному морю. Поэтому анархист Панас Матюшенко вполне органично вписывается в пропагандистский Пантеон национально правильных героев, воевавших «під малиновим козацьким знаменом».

Что характерно, в Киеве я сегодня живу недалеко от улицы Вакуленчука, которую не переименовывали, и под закон про декомунизацию он тоже не попал.

Мораль – большевистская пропаганда много приписывала себе заслуг, но восстание на «Потёмкине» к большевикам имело очень опосредованное отношение. Но, по всей видимости, оно имело еще более опосредованное отношение к «украинской революции».