В любом пропагандистском сюжете выдумок, постановочных кадров, режиссерских находок и прочих искажений хватает для того, чтобы его по крайней мере не воспринимать всерьез. А история с тем самым броненосцем «Потемкиным» (сегодня, кстати, годовщина того самого восстания) – классический пример такой пропаганды, которая сегодня получила неожиданное развитие.

По стандартной версии в редакции Эйзенштейна все началось после того, как матросики заметили, что «мясо то с червями». После этого они побросали за борт офицеров из-за застреленного товарища-большевика, подняли красный революционный флаг и уплыли в Румынию.



Версия Сергея Эйзенштейна несколько отличается от задокументированной в многочисленных судебных документах и военных архивах.


Мясо, как мясо


История с борщом, таки, действительно имела место. Но перед этим вечером заговорщики уже приняли решение о восстании. Хотя было все не так просто. Дело в том, что революционеры готовили всеобщее восстание на флоте, которое должно было состояться немного позже. Во главе организованных революционеров «Потёмкина» стоял унтер-офицер Григорий Вакуленчук. Он был членом партии социал-революционеров (тех самых эсеров), а не большевиком.


Вакуленчук смотрит на вас как на повара

Но одесские анархисты через своего человека на борту – матроса Панаса Матюшенко – повернули ситуацию в выгодное для себя русло. В городе уже началось восстание и им очень была нужна поддержка военных моряков.


Матюшенко смотрит на вас как на Вакуленчука

Накануне в машинном отделении броненосца было принято окончательное решение, по ходу которого случился даже мордобой между эсерами и бундовцами, которые заняли сторону анархиста Матюшенко. Наших было больше, поэтому назавтра решили выступать, а эсеры пошли мазать зеленкой синяки.

Когда подали борщ, то попробовать его решился только помощник кочегара некто Резцов. «Борщ вкусный и жирный» — такую оценку он дал обеду. Судовой врач Смирнов подтвердил, что пища, таки, качественная, и тут же полетел за борт. Офицеры попытались вписаться и полетели туда же. В суматохе был застрелен Вакуленчук. Ходили слухи, что с ним расправились матросы из одесских бундовцев. После этого на броненосце был поднят сигнальный флажок «Наш» (означает, что корабль готов к боевой стрельбе). По иронии судьбы он действительно был красного цвета. Впрочем, с такими же красными флагами на мачтах за «Потёмкиным» гонялись корабли проправительственных сил.

216498_600.jpg
Каноніческая версия

Этот борщ раздора, кстати, съели сразу после того, как побросали офицеров за борт.

По итогам броненосец увели в Румынию, где сдались властям. Корабль румыны вернули, а бунтовщиков – нет. Хотя многие из них, возвратившись в Россию, таки попали под суд. Попался и Панас Матюшенко, который вернулся из Европы с грузом бомб и паспортом на чужую фамилию. Он был единственный, кого приговорили к смертной казни и привели ее в исполнение по этому делу.

Что характерно, этот самый Матюшенко умудрился даже встретиться в Женеве с Лениным. По результатам этой встрече Ильич получил в табло, о чём позже вспоминала Крупская, которая их разнимала.

Кстати, во Львове улицу Матюшенко, на которой я какое-то время жил, под шумок переименовали, хотя официальная украинская историография называет бунт на «Потемкине» (который проходил под малиновым козачьим флагом) предтечей украинской революции. Конечно, в глаза бросаются русские фамилии командиров и офицеров и украинские вожаков восставших, что объясняется тем, что украинских крестьян просто охотнее брали во флот в силу большей образованности, наличия необходимых навыков и географической близости к Черному морю. Поэтому анархист Панас Матюшенко вполне органично вписывается в пропагандистский Пантеон национально правильных героев, воевавших «під малиновим козацьким знаменом».

Что характерно, в Киеве я сегодня живу недалеко от улицы Вакуленчука, которую не переименовывали, и под закон про декомунизацию он тоже не попал.

Мораль – большевистская пропаганда много приписывала себе заслуг, но восстание на «Потёмкине» к большевикам имело очень опосредованное отношение. Но, по всей видимости, оно имело еще более опосредованное отношение к «украинской революции».