Девочки выросли

Феминизм — одновременно острая и табуированная тема. Как рак, например. Тема есть, а говорить о ней буквально неприлично; хуже, чем о политике. Обязательно найдутся идиоты, которые станут рассказывать, что это все выдумали мировые фармацевтические, или какие-нибудь еще, корпорации. Найдутся и другие идиоты, которые одной своей манерой ведения дискуссии отпугнут адекватных собеседников. Кто-то вступит с красочной историей о том, как дальний родственник мучился, как справлял естественные нужды и что именно кричал в бреду. Табуированные темы вообще легко портят людям настроение.

У меня накопился немаленький опыт участия в и наблюдения за фем-дискурсом. И я хочу попробовать, как очень часто просят, нормально объяснить, в чем проблема. Я никак не претендую на то, чтобы полностью и глубоко осветить все аспекты феминистического движения, проблем женщин, проблем мужчин, проблем общества. Прочитав текст ниже, вы не поймете, что нужно или запрещено делать, и почему; но, с большой вероятностью, вы — если захотите — найдете новый ракурс, под которым некоторые вещи покажутся вам заметнее. Как показал мой личный опыт, тут как с грибами: заметите первую шляпку в траве — сразу увидите больше. А дальше сами сможете решать, что съедобно, а что — не очень.

Короче.

Понимаете, девочки выросли. В понятных обществу терминах, у девочек появились деньги.

Произошло это не за одну ночь, и не за одно столетие. Рост — постепенный, но неостановимый процесс. Одуванчики ломают асфальт даже в тех странах, где асфальт не кладут в лужи.

Как вы думаете, почему в мире женских монастырей значительно больше, чем мужских? Неужели женщины более религиозны? Нет, ведь в тех религиях, где вообще существует понятие «монастыря», женщины не могут занимать церковные должности — отправлять службы, наставлять верующих, и так далее. «Отец» — общепринятое обращение к любому церковному служителю, «матушка» — только к монастырским настоятельницам.

Нет, монастыри не собирали iстiнно верующих девиц, решивших вдруг посвятить себя служению. Исторически они выполняли ту функцию, которую сейчас выполняют приюты, shelters. Давали убежище и возможность элементарного физического существования женщинам, которым больше не было места в обществе.

А попрощаться с местом в обществе было очень легко. Например, можно было овдоветь. Прав наследования у женщин не было — отсюда, кстати, традиция «приданного»: только подаренное родителями на свадьбу женщина могла оставить себе после смерти мужа. И отсюда же, кстати, традиция среди мусульманских женщин носить много украшений: после «устного развода» или мужниной смерти из дома нужно было уходить, в чем была; поэтому надо быть в большом количестве золота, которое можно обменять на хлеб для детей.

Родители, конечно, если были живы, могли забрать молодую — или немолодую — вдову к себе в дом. В мусульманской культуре старший из живых родственников покойного мог «жениться» на вдове покойного, взять в гарем, который и так уже был набит мамками-няньками-племянницами; гарем вообще не про секс. Но так «везло» далеко не всем. Заработать денег женщина просто не могла. Запасы, приданное, рано или поздно кончались. Второй раз выйти замуж было практически нереально: приданное за бывшую в употреблении женщину должно было быть невероятное.

Дорога была одна — в монастырь. В место, где тебе дадут, где спать, что есть, и чем себя хоть как-то занять.

«Построил монастырь для своей матери, дочери, племянницы, жены». Проблема касалась и королей, и богатейших аристократов. Большее пожертвование приносит будущая послушница в сундуке — лучшие условия получает.

Почему бы на это пожертвование не выстроить, вместо монастыря, дворец, да с садом, да с мускулистыми лакеями, и не жить дальше? Да потому. Не положено. Родила непохожего, надоела мужу, убили мужа на войне, скосила мужа оспа — давай до свиданья.

Ситуация стала меняться с появлением мегаполисов. В мегаполисах на голову населения приходилось больше ресурсов, чем целое село за одно поколение наработает. Чтобы Шерлок Холмс эффектно разрывал чеки от богемского герцога, миссис Хадсон должна была приносить Шерлоку говядину с горчицей и топить камин. Возникла потребность в обслуживающем персонале — и под рукой оказался целый класс, прекрасно справлявшийся с обслуживанием и желавший наконец получать за это хоть какие-то деньги, а не побои.

Где-то на этапе мегаполисов обострилось и понятие согласия на секс. Это рабынь/крестьянок хозяин/феодал мог валять как попало и где попало; а свободный обслуживающий персонал разделился по квалификациям: горничная взбивает подушки и чистит костюмы, конюх ухаживает за лошадьми, повар готовит еду. Не все из этих людей были готовы спать с хозяином только потому, что хозяин платит. И некоторые это артикулировали.

У женщин появились такие интересные права, как право собственности и право распоряжаться собственным телом. Оказалось, что двух этих прав достаточно для того, чтобы начать осознавать себя отдельно от мужчин.

Для полноты метафоры давайте назовем это время переходным возрастом. Подросток начинает осознавать себя как личность, отдельную от родителей. Он чувствует свою независимость: в конце концов, можно прожить жизнь и не выйдя замуж, и без монастыря. Жить в своей или нанятой квартире, покупать себе еду, книги, общаться с другими людьми, когда захочешь. Крутяк вообще!

Главный вопрос переходного возраста, если помните — «какого черта». Почему им можно, а мне нельзя? Они мне не отчитываются, когда приходить и уходить. Они со мной не советуются, что покупать или не покупать. Почему я должен (должна) отчитываться, советоваться, докладывать и просить разрешения?

И пошли суфражистки. Пошел подростковый бунт. Почему-то у нас слово «подростковый» носит негативную коннотацию — но нет, это не негативно, это прекрасно, это бунт взросления, это треск асфальта под упертым одуванчиком, это опыт выражения своих желаний. Вы сексом когда-нибудь занимались? Если вдруг занимались, то знаете, что обозначение своих желаний — первый шаг к их удовлетворению. Это же работает и в других, пусть и менее значимых, сферах жизни.

Переходный возраст закончился, все выжили. Женщины смогли получать образование — это открыло им дорогу в профессии, отличные от миссис Хадсон. Это сейчас мы можем себе позволить относиться к образованию абы как — институт общественно-обязательного высшего образования тому способствовал; об этом отдельно. Но еще сто лет назад доступ к образованию означал примерно плюс двадцать лет к продолжительности жизни. О качестве что и говорить. Там был парадокс причины и следствия (доступ был открыт скорее для тех, у кого и со старта были неплохие условия), но парадокс хотя бы теоретически стало можно обойти. Кто считает, что парадокс обойти невозможно — готова одолжить зайца и черепаху.

А после переходного возраста девочки выросли. Окончательно.

Девочки вытребовали, а скорее — купили, избирательное право. «Купили» потому, что это избирательное право у них появилось только из-за того, что появились и деньги. Есть категория населения, которая может поддерживать или не поддерживать трудовым рублем некоего политика — зачем, зачем же отказывать населению в таком праве?

Девочки точно так же вытребовали/купили право на трудоустройство. Неожиданно оказалось, что стране приятно, если налоги платит не 50%, а 100% трудоспособного населения.

В этой покупке прав прекрасно то, что сделка купли-продажи проходит на равных условиях. У девочек появились деньги на покупку билетов в кино? Джеймс Бонд резко перестал бить своих герлфрендов по лицу. У девочек появились деньги на покупку книг для своих детей? Вот вам Пеппи, вот вам Гермиона. У девочек появились деньги на одежду? Привет, угги и худи. Это несексуально — но нам уже не обязательно подчинять все аспекты своей жизни чужим представлениям о сексуальности. У девочек появились совсем свободные деньги? Можно тратить их на косметику, можно — на спорт, на еду, на что хочешь. Появились новые «девочковые» сферы.

Сейчас мы, девочки, заняты тем, что покупаем себе еще два права: право распоряжаться деторождением, и право работать.

Мы хотим рожать или не рожать, пятерых или ни одного, от донора или от мужа, необычного ребенка или обычного, и чтобы никто в это не вмешивался — это все происходит внутри нас, и это не дело общества. Это не потому, что бабушка хочет увидеть правнуков, и не потому, что пора, и не потому, что залетела — а потому, что могу.

И мы хотим работать. Зарабатывать мы уже можем. За это спасибо. Теперь — работать: не вдохновлять, не украшать офис, не искать мужа, а работать. Заниматься тем, чем хотим, без лишних ограничений, без осуждения или даже поощрения, самореализовываться, достигать успехов и создавать неудобства. Как все.

Вот в этом «как все» — проблема. Которую я обещала обозначить в самом начале. Тонкий вопрос форумулировки: не «как мужчины», а «как все». Да, мы хотим декрет, и пару лишних выходных в месяц, и чтобы кто-то сильный занес тяжелые сумки. Но неужели этого не хотят и мужчины? Побыть с ребенком, не идти на работу, если невмоготу, нанять доставку тяжелых продуктов? Чтобы дверь не захлопывали перед лицом, а придерживали; чтобы не грузили, когда плохое настроение; чтобы оценивали по заслугам, чтобы не комментировали внешность, чтобы можно было надеть то, что нравится, и не опасаться чужих комментариев?

Да все это хотят. Вне зависимости от пола. А осуждают за это желание почему-то только женщин.

Атата.