Праздновать 9 Мая – это теперь вообще непростая история. Во-первых, потому, что любой разговор о прошлой войне всегда будет упираться в войну современную. Во-вторых, потому, что это праздник, в котором этика напрямую сопряжена с эстетикой, и сохранить первое, не касаясь второго, – задача не из простых.
Пока что все более-менее понятно лишь с георгиевскими ленточками – им на смену в Украине пришел красный мак. Изобретение Моины Мишель — преподавательницы из университета Джорджии – изначально было символом траура по павшим в Первой мировой. Теперь оно расширило свои временные рамки и географию, заступив на символическое дежурство в Украине. Впрочем, не маком единым – еще в прошлом году Украина сделала красным днем календаря вдобавок и 8 мая.
Ничего случайного в этом нет — нацбилдинг может быть более-менее действенным лишь в том случае, если государство не отмечает один из ключевых праздников по системе «Вся страна+1». До недавнего времени в роли этого самого «плюс один» оказывалась Западная Украина, для которой война началась не в июне 41-го, а в сентябре 39-го – когда советские части по пакту Молотова-Риббентроппа вошли на территорию Галиции. История этих земель не укладывается в концепт Великой Отечественной – и потому Украина расширила рамки. Официально страна отмечает именно победу над нацизмом во Второй мировой.
Советский концепт о Великой Отечественной был призван сшивать воедино бывшие советские республики, вводить внешнюю ментальную границу, стирая внутренние окопы. А события «крымской весны» вкупе с войной на Донбассе эту самую карту ментальных границ перелицевали. Отныне, чем больше Москва будет пытаться походить на Советский Союз, тем сильнее Киев будет от этой реплики дистанцироваться. А любое «завтра» начинается с переосмысления «вчера» – оттого и победа не над фашизмом, а над нацизмом; не в Великой Отечественной, а во Второй мировой; не девятое мая, а восьмое; не танки, а оркестры; не георгиевская лента, а красный мак.
Более того – в Украине сегодня проходит период переосмысления самой себя и своих границ. Еще в апреле 2015-го Верховная рада приняла закон, приравнивающий бойцов самых разных организаций к числу тех, кто боролся за независимость страны в ХХ веке. В их числе – и ОУН-УПА. Такой шаг Киева тоже можно понять – любой нацбилдинг начинается с оконтуривания внешней границы, с создания системы общих терминов и смыслов для территорий, находящихся внутри пограничных столбов. И нет ничего удивительного в том, что Украина пытается свести разнородные числительные к какому-то единому знаменателю.
Ясно то, что годовщина Победы перестала быть объединяющим фактором во взаимоотношениях Киева и Москвы. сложно говорить об общих триумфах в тот момент, когда прежние союзники находятся в состоянии войны, пусть даже это война «гибридная» или необъявленная. Нынешний праздник обнаружил еще одно различие в подходах двух стран. Оно в том, что Москва ищет в прошлом ответы на настоящее, а Киев ищет в настоящем ответы на прошлое.
Россия не считает себя участницей войны, которая идет на Донбассе – как минимум, в официальной версии. Поэтому для российского обывателя украинские события – это самый что ни на есть исторический ревизионизм. С возвеличиванием роли националистов, с уходом об советского исторического концепта, с дистанцированием от ставшего привычным за десятилетия формата празднования Дня победы. Отсюда разговоры о «победившей бандеровщине» и «поднимающем голову фашизме». Москва всматривается в прошлое, чтобы объяснить собственному избирателю – что, собственно, происходит в Украине, с которой вроде как сражались бок о бок, а празднует которая при этом особняком.
А для Украины нет дискуссии о роли России в войне на Донбассе. И для Киева именно события новейшей истории являются ключом к пониманию Второй мировой. Ведь если Мюнхенский сговор – это плохо, то как быть с Крымом, который быть может и хотел в Россию, но точно в той же мере, в которой хотели в Германию судетские немцы? И как соотносятся разговоры про защиту прав немцев и защиту прав русских? В какой момент государство становится агрессором и как выглядит обыденность зла? Пока в Москве тычат Киев носом в учебники истории, Киев тычет Москву носом в ленты новостей.
Впрочем, вся дискуссия о том, как праздновать День победы, давно уже вышла за рамки собственно исторического спора. В последние годы концепт «Великой Отечественной» в России окончательно стал гражданской религией. А у любой религии есть свои символы веры и своя обрядовость. Отступление от которых даже в мелочах воспринимается как ересь.
Этот диспут о традиции и отступничестве повторяет любой другой религиозный спор. Западный обряд отмечания Победы в этом смысле воспринимается в России как эдакий «великоотечественный католицизм». То есть фундамент одинаковый, ключевые вехи схожие, но даты в календарях другие и иконостас мучеников разнится. С близкими иноверцами иногда можно даже общую службу провести, но границы двух вер четко очерчены и любое нарушение конвенции воспринимается как посягательство.
И именно потому украинское обновленчество воспринимается в Москве как вероотступничество. Как эдакое «великоотечественное униатство», когда обряд может быть и восточный, но самоосознание – западное. А то, что было когда-то «нашим», а потом стало «чужим», воспринимается всегда болезненнее, чем то, что изначально «нашим» никогда не было. Оттого в адрес Киева звучат те слова, которые в адрес Парижа или Лондона никогда не произнесут.
Время обладает способностью превращать реальную память в символическую. Поколения сменяются, цифры понемногу становятся статистикой, эстетика все чаще подменяет собой этику. Но два года назад к старой дискуссии о том, кто наследует у Советского Союза, добавилась новая – о том, кто наследует у проигравшей Германии. И именно на этот вопрос Киев и Москва вряд ли смогут найти одинаковый ответ.
