Российские либералы и охранители похожи в одном. Оба лагеря боятся назвать вещи своими именами.
В России хорошо быть патриотом. Выступать за скрепы и духовность, бороться с пятой колонной и радоваться квадратным километрам. А вот либералом быть куда сложнее. И дело даже не в том, что в этом случае ты оказываешься наедине с государственным Левиафаном, а в том, что сложно стоять, когда не на что опереться.
Современная Россия – это классическая история про закат империи. Период расцвета которой уже прошел, ресурсы существования – сомнительны, перспективы – туманны. Все смыслы дня сегодняшнего сосредоточены в прошлом, которое принято возвеличивать и превозносить. Отсюда – все апелляции к наследию предков, победивших бездуховность, пятую колонну и здравый смысл.
С консерватора эпохи Владимира Путина спрос невелик – знай себе клейми либеральную гидру, которая пытается лишить людей коллективных идентичностей, и славь посконность и домотканность. Это удобно с точки зрения капитализации – патриотизм легко профинансировать за счет государства, которое ты ходишь защищать на телевизионные ток-шоу. У охранителя за спиной – армия и большая советская энциклопедия, Достоевский и Иван Грозный. А вот российскому либералу не позавидуешь.
Потому что ему раз за разом приходится недоговаривать. Как минимум – окружающим. Как максимум – самому себе. Молчать о том, что все империи распадаются. Что интегральных смыслов у современной России нет. Что общих ценностей у бурята и дагестанца критически мало. Что настоящая федерация должна выглядеть совсем иначе. Что Москва платит Чечне дань за лояльность. Что как только у федерального центра кончатся деньги, то у региональных элит закончится лояльность. Что введение настоящей демократии неизбежно приведет к новому периоду центробежных настроений.
По большому счету, российский либерал раз за разом стоит на развилке. Либо он становится Горбачевым, реформы которого подвели черту под эпохой СССР. Либо в собственной борьбе с драконом и сам превращается в дракона, который отличается от предшественника в лучшем случае стилистически. Либо консервация существующего разложения, либо реформы – с обязательным принятием неизбежных последствий. Третьего не дано – выбор на этой развилке бинарен и компромисса не предусматривает.
Глубинная травма 1991-го кроется в основе всей российской культуры умолчания. Страх дезинтеграции столь велик, что и патриоты, и либералы предпочитают одинаково не касаться национального вопроса. Просто потому, что, коснувшись, можно обнаружить лоскутность современной России. А потому любой разговор о непохожести подменяют лозунгами о единстве. Разница лишь в том, что в охранительском лагере духовной скрепой принято считать героическое многонациональное прошлое. А в либеральном основой будущего полагают вненациональное либеральное экономическое процветание.
До недавних пор единственной отдушиной либеральной российской интеллигенции была разве что апелляция к западу. Стандарты быта, качество жизни – все это позволяло настаивать на том, что единственное будущее России – раствориться в коллективной Европе без остатка, купив франшизу на западную модель социального общежития. Но Крым закрыл и это окно возможностей. Потому что сакраментальный вопрос о принадлежности полуострова никто не отменял. И аннексия украинского региона лишь усилила ту самую культуру умолчания и недоговорок, что существовала в либеральной среде ранее.
И вот уже мы видим, как прозападные активисты в РФ твердят о том, что по Крыму нужен «новый референдум», «компромиссная модель» и вообще «не все так однозначно». А все потому, что самый очевидный вариант: вернуть, компенсировать и отстать – чреват не только электоральным поражением, но и персональным будущим. Статья 280 УК РФ.
Российский либерал не может позволить себе признать вслух главное – в нынешнем виде российское государство принципиально нереформируемо. Просто потому, что оно меньше, чем империя, но больше, чем национальное государство. Любой имперский реванш немыслим в рамках современной либеральной модели – придется вычеркивать из общественной жизни все то, что является спутником развитых эффективных государств. А внедрение самоуправления, демократии и многоголосицы чревато дальнейшей центробежностью.
Но вместо того, чтобы взглянуть фактам в лицо, очень многие в РФ продолжают думать, что достаточно убрать Владимира Путина и его окружение, чтобы изменить систему. Хотя «владимир путин» — это не более, чем функция. Любой, кто его уберет, либо сам станет этой функцией, либо вынужден будет вновь произносить сакраментальное «берите суверенитета сколько хотите».
Честность – это привилегия, которая обрекает на одиночество. Примерно такое, на которое была обречена Валерия Новодворская. Та самая, которая не стеснялась называть вещи своими именами, вызывая на себя прицельный огонь чужого острословия. Именно ее прогнозы и оценки были довольно точной диагностикой той реальности, в которой оказалась постсоветская Россия. Которая похожа на человека с онкологией, ругающего всех тех, кто говорит о необходимости операции. И в этой ситуации всегда крайним обречен оставаться диагност. По той простой причине, что он называет вещи своими именами. Впрочем, судьба пророка в отечестве была описана еще две тысячи лет назад.
С тех пор мало что изменилось.
