Когда опустят обратно в питерскую гнилую землю эту жутковатую бабку, навевающую болотный морок на всю страну крыльями огромных бесформенных балахонов. Люди примутся удивляться: мы же сами, по своей воле и за свои деньги ходили на её концерты, слушали хриплый бессмысленный речитатив — и нам он казался пением. Сидели у телевизоров, даже приводили к ним своих детей, чтобы и они смотрели на кривляния дрессированных пугачёвских обезьян, выряженных в страусиные перья и стилизованные фуражки.
В одночасье рассеется морок, растворится под солнцем зловонный болотный пар, изображавший сценический туман. Потухнут фальшивые кристаллы, оказавшиеся болотными гнилушками и сушеными светляками. Под солнцем начнет корчиться, оставшись без хозяйки бабкина свита: кто теперь расставит по ступенькам того, что называлось «российской эстрадой», весь этот выводок бездарных уродцев? Посмотрят друг на друга злыми, красными от непривычного света глазками, и примутся грызть друг друга, смешно подергиваясь хилыми ножками в переливчатых лосинах.
И растает вечно висевшее и никем не замечаемое над кремлём плотное облако болотного зловония, расходясь от бетонного сарая Дворца съездов. И поползут из-за кремлевской стены странные существа, мгновенно высохшие, как рыба-корюшка, раздирая себе грудь костянистыми пальцами, ломая их о массивные кресты в драгоценных каменьях.
А в далёком Кронштадте, странный лысый человек с густыми, как сапожная щетка усами, выйдет из-под сводов Морского собора, одетый в златотканный адмиральский френч. Наберет полную грудь воздуха, шагнёт в воды Маркизовой лужи, и там, под водой, выпустит его уже пузырями из жаберных щелей на массивной шее, беззвучно вздохнув:
— Наконец-то.
