1 сентября 1939 года — траурная дата.

Не «22 июня» как нам пытаются навязать мышебратские историки, нет.

1 сентября 1939-го — Гитлер и Сталин поделили карту Европы и пошли жрать пирог каждый со своей стороны.

Не надо рассказывать, что «советские мирно заходили» и «никого не расстреливали». Это советское вранье.

Сажали в тюрьмы, пытали, отправляли по этапу, убивали.

Только про это, конечно, не рассказывают духовноскрепным мышебратьям. У них же «вайна началась 22 июня» и байки про «второй фронт, который англосаксы поздно открыли».

Только на бывших окраинах советской империи до сих пор живы люди, которые помнят советское вторжение в страны Балтии, в Украину, в Молдову, Беларусь, в Польшу.

В Одесской области помнят «раскулачивание» и потом — наступивший страшный голод. Помнят, как умирали родные и близкие.

Только Германия после Второй мировой подверглась денацификации, а СССР и его правопреемница Россия — избежала десталинизации и не искупила своей вины. Все наши беды сейчас — корнями оттуда. С 1 сентября 1939-го.

И очень удобно было советским историкам заменить мем Катынь на Хатынь, а 1 сентября назвать Днем Знаний. Только праздник ли это? И Украина — постсоветская и постимперская страна, которая закрывет глаза на начало Второй мировой? Или мы все-таки признаем, что это начало мировой трагедии.

«Засовывание головы в песок» обычно приводит к ГУЛАГам.

Ниже я хочу привести отрывок — как начиналась война в Бессарабии, которую «присоединили к СССР» в ходе Второй мировой войны. Это страшная книжка с картинками Ефросинии Керсновской, бывшей «раскулаченной помещицы», которая потеряла все с этим «присоединением к Стране Советов» и, в итоге, оказалась в ГУЛАГе, где выжила чудом — благодаря своей воле, здоровью и воспитанию. Книгу легко найти в сети по запросу «Керсновская „Сколько стоит человек“. Описанное ею начало оккупации Бессарабии напоминает мне Крым в начале марта 2014 года — та же русская техника, зашедшая так, что никто не ожидал и солдаты, которые только притворяются „вежливыми“, а на самом деле — убивают.

„Шел 1940 год...27 июня, вернувшись вечером с поля и управившись с хозяйством, я подсела к маме — попить чаю. Лампу не зажигали: за окном горел закат — любимое «освещение» моей мамы, и мы сидели у открытого окна, пили не спеша чай и слушали радио. Девять часов. Из Бухареста передают последние новости: «Из Лондона сообщают…» Вначале — о положении на фронте, весьма печальном для Франции: немцы без всякого сопротивления шагают на юг; в Савойю вторглись итальянцы, но были отброшены; в Греции…

И вдруг тем же монотонным голосом диктор продолжает:

— Советский Союз высказал претензию на территорию Бессарабии. Смешанная комиссия в составе ... генералов вылетает в Одессу для урегулирования этого вопроса…

Мама подносила ко рту чашку. Рука ее задрожала, и чашка со звоном опустилась на блюдце. Я помню ее растерянный взгляд:

— Как же так? Что же это будет?

До меня, кажется, не дошло то, что мы услышали. Или показалось чем-то несерьезным — очередной «уткой».

— Что будет — увидим. А пока что пей чай! — сказала я невозмутимо.

Теперь даже трудно себе представить, что сердце, которое должно было быть вещуном, ничего не возвестило. Как будто еще совсем недавно в балтийских республиках не произошло нечто подобное и как будто мы не могли догадаться, во что это выльется! Одно лишь несомненно: в этот вечер мы в последний раз уселись за стол безмятежно… Чай мы не допили и из-за стола встали в подавленном настроении. Мама расстроилась, а я… О, я не имела ни малейшего представления о том, что нас ждет. Ночью по Сорокской горе непрерывной вереницей шли автомашины с зажженными фарами. Мы думали, что это румынские. Нам и в голову не пришло, что в Бужеровке наведен понтонный мост и что это советские танки и бронемашины.

Не имела я ни малейшего представления о том, что в нашей жизни произошел крутой поворот и что все привычное, незыблемое оказалось уже где-то за чертой горизонта...

«Новости» явились сначала в виде советских самолетов. Один приземлился неподалеку от нашего поля. Еще несколько таких же небольших самолетов с ревом пронеслись, на бреющем полете, на запад“