Когда ее предали в первый раз, она еще не была Ритой. Ее звали Рица. Хозяева купили ее, как фокстерьера. Обнаружив, что она самая обычная здоровенная дворняга, недолго думая, просто выгнали на улицу и купили другую собаку. Щенок бегал по двору – хорошенький, веселый, добрый. Люди подзывали, угощали. А щенок улыбался. Имя обболталось – и она стала Ритой. Нашелся человек, забрал – и у нее появился новый хозяин. Впрочем, через какое-то время он переехал. А Рита осталась. Ее предали во второй раз. Был и третий хозяин. Бросил и он. Потом ее подобрал мужичок, оборудовавший мастерскую в подвале. Она стала там жить. Съехал и он. Дал соседям 100 гривень и попросил заботится. Рита осталась жить в подвале. Там она ночевала, там пряталась. Вся ее жизнь проходила в одном дворе. Она знала тут всех – и все знали ее. Так себе была жизнь. Рита щенилась два раза в год. Ее щенков топили прямо посреди двора. Иногда ее били. Но кормили. Иногда гладили. Она считала этот двор своим. И людей – своими. И даже пыталась их охранять. Но ее лай кому-то не понравился. Ее затолкали в машину и выбросили за городом. Она вернулась. Рита шла неделю. И вернулась – в свой двор, в свой дом, к своим людям. Люди смеялись: «Пришла-таки, стерва!» И Рита улыбалась им. Худая, с разбитыми в кровь лапами, грязная – она была рада им. Но ее улыбка была уже другая – зубы с одной стороны были выбиты.
Потом она заболела. Стала выпадать шерсть, появились язвы. Ей по-прежнему выносили много еды – у кого что осталось - но стали сторониться. Правда, некоторые пытались даже лечить – мазали отработанным маслом, солидолом, еще какой-то гадостью. Но она просто становилась еще грязней. Люди гнали ее от себя, боялись заразиться и испачкаться. Оставался подвал.
Когда я переехала в этот двор, Рита была жалкой. Почти лысая, с красным воспаленным телом, сгорбленная, худая из-за паразитов всех видов, изнуренная постоянными родами. У нее всегда был поджат хвост – к самому животу. И уши всегда были плотно прижаты. Значит, били. Заметив, что на нее пристально смотрят, она убегала. Просто от взгляда.
Я подлечила ее и отвезла на стерилизацию. Соседи, кстати, помогли. И Рита вдруг расцвела! У нее выросла шерсть – да какая! Шелковая, блестящая. Она растолстела, поднялся хвост. А уши! Оказалось, что единственное, что походило в ней на фокстерьера – это полувисячие треугольнички по бокам снова улыбающейся физиономии. Рита, счастливая, целыми днями носилась по двору. От нее уже не шарахались – какое там! Люди говорили: «Посмотрите на Ритку! Какая она красавица!» И с гордостью добавляли: «А какая умница! Нашла дорогу, когда ее завезли»… И продолжали здороваться за руку с тем, кто завез.
Шли годы, и двор жил своей жизнью. В нем умирали и рождались люди. Появлялись кошки и собаки. Кто-то уезжал. Кто-то приезжал. И всегда была Рита. С ней свыклись и собачники, и собаконенавистники, и те, кому было все равно. Казалось – она была тут всегда. Когда пытались вспомнить – сколько же ей лет, одни говорили — 10, другие — 15, а третьи спорили: «Да ей уже 25!» Дискуссии на эту тему обычно велись в местной наливайке. Там у Риты были «дружбаны» — местные пьянчужки. Она приходила к ним общаться, у некоторых принимала угощение – конфетку – и часами сидела, слушая разговоры. Она играла с детворой, шугала бомжей, ловила крыс, просто валяла дурака на футбольном поле – у нее была здесь большая жизнь.
Потом началась война. Люди пошли освобождать подвал от всякой рухляди – Риткин подвал. Людям было нужно укрытие. И Рита участвовала. Она помогала, как могла. Правда, она поняла все по-своему, но трудилась без устали. Со всего квартала она тащила в подвал припасы – большую кость, рыбий хвост, кусок колбасы. Люди пытались это все выбрасывать. Но не тут-то было. Уж свой подвал Ритка знала прекрасно – ее тайников найти так и не смогли. И позже, во время налетов, Рита спускалась в подвал вместе с людьми, доставала клад…Все ж не так страшно, когда косточку грызешь. И людям веселей.
Теперь Рита уже не жила в подвале. Люди пустили ее жить в подъезд. У нее появился теплый матрасик под батареей, свои миски. Она была уже «наша Рита». Каждое лето ей собирали деньги – на Нексгард, еще на какие-то нужды. И люди сдавали. У нее даже появился свой маленький фонд. Казалось – все собачьи беды остались в прошлом. Да не случилось.
Рита, Рита, несостоявшийся ты фокстерьер, ловец крыс и друг алкоголиков… чем же так ты нагрешила в прошлой жизни, чем так разгневала бога в этой? Ты лежишь передо мной, вот прямо сейчас – искалеченная, переломанная. Ты даже не поднимаешь головы, когда я захожу в комнату. Ты больше не улыбаешься. Ты больше не веришь людям – ибо ничего, кроме боли от них не чувствуешь. Ты терпишь их лишь потому, что бежать больше не можешь. И даже при виде меня ты начинаешь дрожать. Я таскаю тебя по клиникам, колю, лечу – ты понимаешь лишь, что я делаю тебе больно. Ты живешь в квартире, с тех пор, как с тобой случилась беда. Но для тебя мой дом - тюрьма. И, когда тебя выносят на улицу, стараешься если не убежать, то хотя бы уползти. Я не знаю – сколько так будет. И будет ли по-другому вообще.
Ритку переехал сосед-таксист. Человек, живший с ней в одном подъезде. Просто сдал назад, не посмотрев в зеркало, переехал, развернулся и укатил, не замечая ни собачьего крика, ни бегущих за ним людей. То есть, заметил, конечно. «Я не обязан останавливаться, если сбил бездомную собаку», — так он сказал потом соседям, так сказал и полиции. Он искренне не понимает, что сделал плохого. И очень зол и обижен на то, что я написала заявление. Нашлись у него и сторонники. Те самые алкаши, с которыми столько лет дружила Рита. Он просто им налил. Так Риту опять предали.
Рите сделали несколько сложных операций. Я забрала ее к себе. И к Рите вдруг пошли люди. Из нашего двора и из других. Приходили, звонили, помогали. Останавливали на улице, в аптеке, в магазине. Спрашивали. Под моим окном стояли дети. Эти дети родились, когда Рита уже была. И мира без нее у них никогда не было. Дети приходили не из любопытства. Слишком серьезные у них были лица. Мне несли деньги – кто много, кто совсем немножко. Почти 50 человек. Если учесть, что в доме 12 квартир, то это много. Каждый день мне помогают ее выносить на улицу – самой мне ее не поднять.
Бывшие «дружбаны» говорят сейчас с обидой и даже ненавистью: «Что вы с ней носитесь? Это всего лишь бездомная собака. Такие деньги! Да дешевле усыпить! А одна тут так плакала! За собакой!»
Я знаю, почему они злятся. Они завидуют. Завидуют Ритке. Правда. За ними никто не заплачет. О них не спросят. Их не возьмут в приличный дом доживать. Их не любит никто. И не полюбит уже никогда… Да вот только от этого знания не легче. Ни мне, ни Рите. Просто, если она поправится… Нет. КОГДА она поправится, я ее уже к ним не пущу. Еще сделают со зла какую-нибудь гадость. Пусть помнит их друзьями. Предателей в ее жизни и без них с избытком.
Меня часто спрашивают – почему я помогаю собакам? Может, потому, что в детстве прочитала «Белого Бима» Троепольского. И поняла – как это – быть собакой в мире людей. История одной собаки определила мою жизнь. Почти никто из помогавших мне людей не был собачником. Для них это был «первый раз». И почти все сказали, что поменяли взгляд и на людей, и на собак. И что теперь мимо не пройдут. И, я надеюсь, что у кого-то из них это не останется словами.
Я совсем не Троепольский. Но вот подумала – может, правдивая история собаки Риты хоть немножко резанет кого-то, как меня когда-то Белый Бим. И помогут еще кому-то. Биму, Рите, Жульке или Шарику. И в мире будет на одну собачью улыбку больше. И тогда в этом мире стоит жить.
