Накануне восьмого марта нас послали. За женщинами на линию фронта. Редакции очень нужны были истории тех, кто там живет. Сообщили об этом резко и неожиданно, как среди ночи в ладоши хлопнули. Надо и все тут. Мы с оператором в «восторге». «Вот засада. Правда?» Задание не то, чтобы сложное, но какое-то нервное. Дедлайн и канун праздника. Выдвигаемся седьмого утром. Это воскресенье, а значит в прифронтовых поселках женщин уже поздравляют минимум сутки. Логично? Я бы тоже расслабилась, если бы не съемка.
Представляю: люди жарят шашлыки, смакуют водочку, жмурятся от удовольствия на первом мартовском солнышке. И тут суровый нежданчик из внешнего мира: какой-то мужик бежит с камерой к «накрытой поляне», а баба тычет микрофоном в рот, в котором только что соленый огурчик подружился с печеной картошечкой. «Ты думала куда поедем? У тебя есть план?», — удар под дых от оператора. «Есть ли у нас план мистер Фикс?» Ну, конечно, сто тысяч планов. Главное -импровизация. Рулим в любимую Талаковку. На блок- постах уже узнают:" А, это вы? Опять едете? И что снимать будете?". "Женщин". "А в Марике что, уже женщин нет?" Да, полно. Просто нам особенные нужны. Сельские, стойкие, бесстрашные. Которые и огород обрабатывают, и над пенсией не рыдают, и снарядов не боятся. Обычные украинские женщины.
Подъезжаем к одинокому дому на окраине. Вокруг электрическое жужжание, бескрайние поля и дорога вдаль. Перспектива туманная, в прямом и переносном смысле. Этого уютного одиночку с черепичной крышей знаю хорошо. Снимали, когда боевики подстанцию рядом разгромили. На стенах ещё отметины от осколков. Хозяйка тогда в ванной пряталась, но из родных пенатов не съехала. Так и живёт "под прицелом". Нам подходит идеально.
"А, нет!", -машет руками на меня, как на нечистую силу. "Не готова я. Без прически, без праздничного платья -не буду. Вы же лахудрой не снимаетесь?" Ну, это от освещения зависит. Бывает еще какой лахудрой. Сама смотреть боюсь. Но праздник женщине не порчу, не уговариваю. Понимаю — не станет раскрываться. Хотя, ее историю по прошлому обстрелу помню. Муж раньше на этой подстанции работал, поэтому дом на отшибе построили. Удобно: рабочее место прямо за калиткой. Она учительница, на пенсии. Никуда не уезжала, даже когда осколки в огород летели, стекла в окнах лопались и стены дрожали. Отчаянная и бесстрашная, но несговорчивая.
В Гнутово встречаем Людмилу -людям милую. Пальто темненькое, клетчатый платочек на голове и холщевая сумка в руках. Лицо в морщинках, глаза молодые, а улыбку в ладошку прячет. "Не надо меня снимать, переднего зуба нету". Но какое-то не твердое "не надо", не уверенное. "Мне 70 - девятого марта будет. С дедом и дочками будем праздновать. Дочки из сел приедут"
Детьми гордится, их у нее пятеро. Больше сорока лет дояркой проработала. "За нами автобус в пять утра приезжал. Кожного дня. И мы на ферме отработаем, а потом в городы к себе". Руки темные, с распухшими пальцами. "Очень страшно ,когда стреляют. Аж душа заходится. Мы с дедом в хате сидели. Куды бежать? У нас погреба нет. Сидим, друг на друга пялимся. Так спокойнее. Если убьёт -то вместе. А вы это, меня снимаете, ой!". Лицо в ладошки окунула, смущается, только глаза выныривают. "Ой, это ж меня в телевизоре покажут. Все ж увидят. Скажут, что ты там Людка наболтала?".
Убегает от нас, потом вдруг возвращается. "Пусть солнышко будет, как сейчас, и чтоб пенсия хорошая, и здоровье, куда без него. А и еще, чтоб тихо было. Вот что я женщинам скажу". Сама в ужасе от своей смелости, головой качает, как будто удивляется: "Неужели это я?". Через минуту видим уже ее спину. Идет по грунтовке — маленькая, худенькая, чуть кособочась из -за тяжелой сумки, смотрит вперед, от ветра не отворачивается. Домой спешит побыстрее. Дед там голодный сидит. Без жены есть не будет, а мы ее праздными разговорами отвлекаем.
