Две стопки золотых червонцев в банку с краской - и мой прадед обеспечил семье безбедное существование. «А нечего было зевать! Этот баран даже ничего не заметил», — так о пострадавшем графе говорили мои многочисленные родственники с папиной стороны. Поступок предприимчивого прадеда в семье всячески оправдывали и кражу считали почти геройским. «А если бы его поймали и он бы сел в тюрьму? Что тогда?». «Кто бы его поймал? Он же не на пьянку. О семье думал. На эти деньги булочную открыли. Самую лучшую в городе». Даже если это легенда и никто ничего не крал, историю о том, как бедный, но смелый маляр, по фамилии Марапулец, за одну минуту разбогател на два десятка царских золотых, рассказывали с придыханием.
От тётушек и бабушек на каждом празднике я узнавала все новые подробности «подвига» прадеда. Например, потерпевший был не какой-то абстрактный граф, а граф по фамилии Энгельгардт, и прадедушка некоторое время красил у него в доме ставни, двери и другие поверхности. В один прекрасный для прадеда день, граф возьми, да и открой сейф за картиной с морским пейзажем. А там — целое состояние: сотни царских червонцев. Его сиятельство разложил их на секретере стопками, чтобы посчитать, и вышел из кабинета. Прадедушка, как только увидел столько империалов, быстро сообразил: другого шанса осчастливить семью у него не будет. Семейный Робин Гуд сориентировался и молниеносно опустил несколько стопок червонцев в банку с краской. Дальше «свидетели» путались в показаниях: то ли дед скрылся с глаз пострадавшего графа сразу после комбинации с червонцами, то ли остался, докрасил и получил ещё денег за «качественно выполненную работу».
Впервые я услышала эту историю будучи шестилетней девочкой. С тех пор испытываю искреннее сочувствие к авантюристам любого рода и не огорчаюсь, , когда у меня в транспорте вытаскивают кошелек со всеми деньгами и банковскими картами. «Значит, им нужнее, чем мне. А вдруг булочную откроют?» Папины родственники всегда будоражили мое воображение. Их жизнь бурлила, как море во время шторма. Мой дедушка -фронтовик любил перекинуться в картишки со своими взрослыми детьми. Для нас, многочисленных внуков — это было лучшее шоу в мире. Молчаливый и спокойный дедушка раскрывался как цветок после дождя. Он играл так азартно, что становилось страшно за наших родителей. Сперва скручивал карты в трубочку, прикрывал их ладонью от любопытных глаз, а когда проигрывал — кидался ими в соперников и отчаянно ругал победителя. «Перестань, тут дети! Ты что корову проигрываешь?», — поддевала бабушка.
Владимир Саввич прошел все войну в штрафбате, а когда вернулся с фронта женился по большой любви на Ларисе Андреевне. У нее тогда уже было трое детей от первого брака. «Невестку с тремя хвостами» совершенно не принимала моя прабабка — акушерка. Из всех пятерых детей ( двое родились уже в браке с дедушкой) она обожала только моего папу. И всячески привечала его. По семейной легенде он был похож на ее младшего сына, который погиб в первые дни Второй мировой. Папа кормился у нее от пуза, отдыхал в теплом и уютном доме от итальянских страстей своего семейства и даже ( о ужас) «прятался под столом и читал» в то время, когда, после принятия фронтовых ста граммов, Владимир Саввич гонял по двору Ларису Андреевну, а братья и сестры папы бегали следом и пытались как-то уладить этот нехороший конфликт.
Вся мариупольская Слободка была в курсе происходящего, потому что скрывать эмоции в папиной семье было не принято. Жили максимально открыто. Правда, о дедушкиной тайне я узнала уже совсем взрослой. Бабушка была не первой его любовью. Юная телефонистка Тоня, дедушкина мечта и нежность, в бою была ранена в живот. Он принес ее в лазарет на руках. Был уверен, что обязательно спасут. А военврач даже смотреть не стал. Либо был занят другими ранеными, либо понимал, что уже ничем не поможешь. Тоня умирала тяжело. Она бредила и кричала от боли. Дедушка был рядом до конца. А когда закрыл ей глаза, ворвался в операционную лазарета и избил старшего по званию военврача. После этого его и отправили в штрафбат. А он дошел до Берлина и вернулся домой живым и целехоньким. Помню, как иногда тихим голосом он напевал несколько строчек незнакомой мне песни. Кроме как от него, я ее ни от кого больше не слышала: «Прощай, Антонина Петровна. Неспетая песня моя!»
