1.2.1. В одной далекой-далекой галактике. «Наши мертвые нас не оставят в бою» (с)
(...)
Наши согласились. Я не знаю почему. Наверное, для армии, еще подламывающейся в коленях, тогда было важнее вернуть своего, чем копить материалы для неизбежного в будущем Нюрнберга. Я не собираюсь оценивать их правоту — тогда так решили и все. Им тогда было виднее, чем мне сейчас.
- Эге... — с хитрой улыбкой сказали россияне, которых там нет, получив наше согласие на их условия. — А если вы нас наебете, хахлы? Впарите нам каких-то вокзальных бомжей взамен настоящих трупов. Вы-то своего в лицо знаете. Если чо, то мамку его позовете на опознание, а наших-то там нет, и мамок у них тоже нет! Откуда мы знаем... Ну, в общем, мы вам тут натворили, наворотили, нахуевертили выше потолка, побили посуду, спалили сарай, утопили кота в колодце. Но вы тут разгребайте наши проблемы как хотите. Главное — не нойте, а выходите на конструктивные решения. И старайтесь, чтобы мы вам поверили. Вы же любите над павшими хыроями вдоль дорог стоять? Ну вот и решайте проблему, панятна? Все, время пашло.
Мой внутрений еврей, услышав как москаль торгуется над своими же, абсолютно бесстыдными в любых моральных системах исчисления условиями сделки, снял каску, потом кипу, потом пейсы, вытер ими лицо и перекрестился. Потом надел в обратном порядке пейсы, кипу, каску, и скрипнул зубами.
Подумаешь — какая мелочь. Еще одна точка невозврата. Сколько их уже было. Так чего же они хотят? Сущую мелочь, сделать вид, что все прекрасно.
Видимо, в процессе торга мертвецами у кого-то на нашей стороне сорвало крышку вместе с фуражкой, и некроторговцев послали нахуй, обяснив примерно так: конечно, мать героя будет страдать из-за того, что у него нет могилы. Но вместо могилы мы назовем в честь героя школу, улицу и поставим в центре села памятник. Под который дети района трижды в год будут возлагать цветы.
- Почему трижды? — недоуменно спросили ихтамнеты.
- Первый раз на день рождения воина, второй раз — на День Независимости, а третий раз — в День Победы над российскими оккупантами. Чтобы наши дети со школы знали, что надо не только хорошо жить, но и хорошо умирать, а воинская слава — это память а не прах. А ваших вы вам вернем в Гааге. С биркой на ноге и с документами в папке.
Мне тогда показалось, что эта история из разряда городских легенд и военных баек, уж больно гнусно все выглядело даже для россиян. Но после того, как под постом отписался читатель: «Під Дебальцево „Донбас“ своїх загиблих при штурмі Логвіново на живих сєпарів міняв... Десь навіть відео обміну було колись...» я, наконец-то, поверил. На той стороне дна нет, а если есть — то покатое.
Наши мертвые побеждают их мертвых. Они стоят намного дороже чужих мертвецов, продолжая сражаться за нас по ту сторону смерти. И, иногда, дороже живых врагов. Потому что даже на том свете есть правда, бигме.
***
1.2. Лисичанск.
Тут я проснулся окончательно. Ну, как окончательно — ровно до такой степени, чтобы считаться неспящим. Вообще, в зоне АТО «неспящие» — это вроде «андедов», «немертвых» в ролевых играх. Эти немертвые фантастические воины как бы умерли, но ходят и совершают всякие пакости, а наши неспящие воины — они тоже как бы спят, но ходят, и совершают полезную работу.
Обычно люди, состоящие в одной команде, совпадающей по фазе с циклом сна и работы, находятся на одном уровне частичного присутствия в реальном мире, поэтому легко находят общий язык — хотя для посторонних могут выглядеть странно. Пожимая Коле на прощание руку я понял, что он развоплотился намного больше нас троих.
- Спать? — сочувственно спросил я Колю. Коля посмотрел на меня как на идиота, но озвучивать диагноз не стал, а только вздохнул и помотал головой.
- Куда там, — сказал Коля, и выбросил банку энергетика. Затем открыл еще одну. — Только вы много не пейте. Вредно. Как врач говорю.
Какая, все-так несправедливость, что можно сделать за кого-то его работу, поделиться едой или подвезти до места. А вот поделиться бодрячком или поспать за кого-то нельзя. Недоработала в этом месте природа, недоработала.
Благослови, Боже, ваши лечилки и убивачки, Девяносто Третья. И дай Он вам, наконец-то, нормально выспаться.
2.1. Дорога. Страна обочин.
За Полтавой по мосту ходили двое военных, одетых в доспехи, как при загонной охоте на Алиена. На жаре это выглядело мучительно. Мне показалось, что держатся они вертикально исключительно за счет жесткости бронежилетов.
- Охраняют, — сказал Сверчок, сбрасывая скорость на мосту. — Мост стратегический.
Я внутренне согласился. Народ здесь сложный, могут спиздить даже мост. Однако, можно было бы наладить какое-то поливание патрульных из шланга, что-ли? Или каких-то подчасков с опахалами за нимии пустить? Места-то наглухо тыловые. За бортом было +37 и лезло к сорока, на касках можно было жарить яешню. Я порадовался за себя, за ветерок из окна, за то что вот едем себе, а не стоим, и тут Сверчок начал тормозить, прижался к обочине и встал намертво.
- Костя, прием. — сказал командор в рацию. — Становись сзади, Все, пиздец, ехать опасно. Я посплю десять минут. Потом поедем.
Ах вы мои тайм-кокотки! Выйду на секундочку, перезвоню через пять минут, посплю десять, через полчаса буду в офисе, в этом году поженимся! Я внимательнее посмотрел на Сверчка, и понял, что он развоплотился по «неспящей» шкале окончательно. Четверо суток погрузки, сутки за рулем и наш командир стал бесплотным, как туман. Одно полушарие, судя по всему, наглухо спало, второе мигало на "5% charge". Слышно было, как в Юре что-то остывает, искрится и пощелкивает.
- Можете здесь посидеть, — прошелестел Сверчок и полез за сиденье, на спальное место. — Я быстро, десять минут и едем.
Сидеть с вооруженным человеком, который решил быстро поспать, я не решился, и полез с верхотуры ДАФа на трассу, где уже стоял Значок, выбравшийся из конвойного джипа.
- Как там наша баня сзади едет? — спросил я Костю.
- Это пиздец. — сказал Костя. — Вам там не страшно в ДАФе?
- Мы же ничего не видим, — честно ответил я. — Поэтому и не страшно. Ты сейчас ничего мне не рассказывай, ладно? Потом расскажешь. Если… то есть, когда мы приедем.
Мы со Значком перекрестились в разные стороны — он справа налево, я — слева направо, потому что у нас многоконфессиональная страна. Это дороги у нас хуевые, а с конфессиями — полный порядок.
Циркадный цикл сна в среднем длится час сорок — два часа, поэтому сверчковские «десять минут» я оценил примерно в час, и предложил Значку занять время философской беседой об имманентности войны в человеческой культуре, территориальных и социальных приматах при выборе партии, сублимации милитарных наклонностей в спорте и играх, и о том что все кацапы — пидарасы. Костя согласился, но перед тем как начать диспут, я слазил в ДАФ за туалетной бумагой, сделал шаг за обочину и чуть не наступил на чью-то мину. В плохом смысле. После которой подошву раненой ноги надо долго вытирать о траву, иначе в общую машину не пустят. Блять! Ну можно же было отойти подальше, неизвестный минер!
Милая и спокойная страна, где на обочинах тебя поджидают только ужасы в виде кучи говна! А ведь всего несколько сотен километров, и начинаются края, где срать лучше прямо на дороге. А ехать желательно по ее центру, потому что случается говно, на которое может наступить даже машина. И непременно правым колесом, над которым в штурманском кресле сидит потное тело с грешной душой внутри.
Вообще, об эволюции (или деволюции, э?) дорог от Киева до АТО мог бы рассказать пилот, Сверчок. Он бы рассказывал день, ночь, и еще день, и еще ночь, заламывая руки, завывая в небо и оскаливая зубы, вечно, бесконечно, с надрывом, тоской и яростью, как одинокий демон, пока сам Станиславский из могилы глухо и скорбно не отозвался бы: «Верю!»
Эта дорога научила меня смирению и понимаю того, что надо ценить то, что имеешь, и не ревновать к большему.
Каждый раз, когда я говорил «какая хуевая дорога!», послее нее начиналось настолько хуевая дорога, что предыдущую хуевую дорогу я вспоминал с теплотой и благодарностью. Можете не верить, но когда мы на обратном пути пересекли границу Запорожской и Днепровской областей — это там где Юра Голик кладет новый асфальт — в машине наступила тишина и невесомость. Я даже захотел, как Хлебовводов у Стругацких, на ходу выйти из машины и посмотреть под колеса — убедиться, точно ли мы едем, или уже ебнулись на почве жары и недосыпания, а мельтешаший мимо пейзаж — результат головокружения?
Но больше всего мотивирует к дорожно-христианскому смирению братское пожелание на крайнем блок-посте: «Пацаны, на обочины не заезжайте...»
- А чо, есть чо? — совершенно по-наркомански интересуемся мы.
- Ну, такое… — неохотно отвечают на блок-посте. — Смотрели вроде недавно. Что нашли — убрали. Но все равно, лучше не заезжайте… И фарами не светите, постарайтесь засветло добраться. Берегите себя.
Берегите, блять, себя… Хорошо, будем беречь. Итак, с чего начинаем бережение? Дорога по ширине примерно равна ширине ДАФа, плюс по двадцать сантиметров с каждой стороны. Состоит дорога из ямок, которые находятся на дне ям, которые находятся на дне ямищ — эдакая матрешка навыворот в антипространстве. До войны не было умных дорогу сделать, сейчас нет дурных ее чинить. Фары включать нельзя. То есть можно себя обозначить для бум-слева, но тогда можно и по обочинам ездить — два раза не пропадать. ДАФ котом лезет в сумерках по ямам, фыркая пневматикой и стараясь не поцарапать свой нежный пузик. Потому что если поломаться и встать в чистом поле на ночь глядя, то не исключено утро стрелецкой казни. Перед особенно грандиозной ямой, явно королевой-маткой этого улья, ДАФ задумчиво останавливается.
- Вон те заросли мне что-то не нравятся, — говорит с заднего места Значок. — А по ним объезжать придется. Слушай Лук, раз уж ты спереди и обутый, выпрыгивай из кабины, возьми какую-нибудь палку и пошурши в тех кустах. Только броник в будке возьми. На всякий случай — хуй его знает что там в тех зарослях.
Сука. А я ведь мог когда-то стать тебе родственником, двоюродный мой брат-каин по оружию! Я натягиваю перчатки и обреченно тяну на себя рукоятку двери.
- Сидеть! — страшным голосом говорит Сверчок. — Заебали уже шутить. Камедиклаб. Из машины не высовываться. Я фары включу на секундочку и переберемся через колдобину. Если прилетает — выпрыгивайте из машины и ищите укрытие.
Мне сразу становится веселее, а Значку грустнее, потому что пока я не выберусь из машины — он тоже не покинет место в кабине, иначе как через мой труп. ДАФ осторожно, как толстый кот в холодную воду, забирается в яму — сначала одной лапой, потом второй, потом задней... потом правой передней выбирается из нее, совершенно по-кошачьи чихает пневматикой, цепляется второй передней — и даже кажется, что он подтягивается... Радуйся Мария, Матерь Божья, благословенна Ты меж женами и плод чрева Твоего...
Дороги, говорите, у вас хуевые? (...)
