Abstract
О дипломатическом искусстве переводчиков, о показательной сборке-разборке калаша, а также о любви прекрасных дам к изящным манерам и хождению строем
If they tell my story
I am either gonna die on the battlefield in glory or
Rise up
(с) Lin-Manuel Miranda "Hamilton"
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СДЕЛАЛ США
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. КАК СПРАВЕДЛИВО РАЗДЕЛИТЬ НАСЛЕДСТВО
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. УВИДЕТЬ ПРАГУ И УМЕРЕТЬ
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. МОЖЕМ ПОВТОРИТЬ
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ПОЛЕ БИТВЫ – ЛАКЕЙСКАЯ
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. БИЛЕТ В ОДИН КОНЕЦ
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. БЕСПЛАТНО, САМОВЫВОЗ ИЗ ФРАНЦИИ
В Велли-Фордж, зимнем лагере Континентальной армии в сезон 1777-78, находилось около десяти тысяч человек, и он был третьим по величине городом в североамериканских колониях... на время пребывания в нём солдат, конечно же. Уже этот факт даёт представление о том, насколько густонаселёнными были будущие штаты. Когда в конце февраля барон дё Штойбен прибыл туда для вступления в должность, солдаты как раз доели лошадей и теперь переходили на отвар из мелко нарезанных ремней. Лагерь был прикрыт редутами и обнесён валами, но часовых на них не было. Чтобы не выходить на мороз, солдаты испражнялись прямо перед своими дверями. Около 2000 человек уже умерло от дизентерии, бесчисленное количество дезертировало – причём с выданным им оружием, а 3000 не могло выйти в поле из-за отсутствия обуви. И лишь насильственно произведённая вакцинация (последнее слово науки, которое ещё не признало большинство врачей в Европе) спасла оставшихся в живых от эпидемии оспы.
Лагерь в Велли-Фордж. Далеко-далеко на заднем плане фон Штойбен, только вы его вряд ли сможете рассмотреть :)
Фон Штойбен был наслышан об этих бедах, но воспринял их с юношеским задором. В конце концов, под Бреслау они когда-то копали траншеи прямо через кладбище для умерших от чумы – что его могло напугать после этого?
Главнокомандующий лично выехал навстречу бывшему личному адъютанту Фридриха Великого, который с такими проблемами добирался на край света, чтобы спасти Правое Дело от надвигающегося поражения. Увы, Вашингтон не знал ни французского, ни немецкого, поэтому после формальных приветственных фраз, переведенных Дюпонсо, они просто молча ехали бок о бок. Издалека они, вероятно, производили немного комичное впечатление: карикатурно длинный и худощавый американец в треуголке поверх парика и располневший под старость бочкообразный немец в роскошной бобровой шапке, с седыми волосами, заплетёнными по прусской моде в косу.
Фон Штойбен искоса присматривался к своему новому начальнику. Он был наслышан о нём, причём диаметрально разного: в рассказах Вашингтон представал как военным гением, живущим исключительно ради Патриотического Долга, так и некомпетентным бездарем, ведущим восставшие колонии к неминуемой трагедии. Фридриху и самому было интересно, за что этот вирджинец, бывший подполковник британской армии, командовавший полком в Войну Короля Джорджа (как называли в колониях Семилетнюю), заслужил и свой высокий пост, и такую необычайную смесь любви и ненависти. Старик с некрасивым одутловатым лицом и выпяченной челюстью, сидящий на коне так, будто проглотил швабру, с отсутствующим взглядом и отчётливо выраженным нежеланием произнести хоть одним словом более необходимого – он всё равно подавлял чем-то неуловимым, но знакомым фон Штойбену. Он помнил это чувство – оно возникало у него в присутствии его любимого короля в давние времена Spezialklasse der Kriegskunst.
Вашингтон проводил новоявленного капитана Континентальной Армии до небольшой избы из необработанных брёвен и, сухо кивнув на прощанье, направился в сторону каменного здания, бывшей фермы, в которой находился штаб. Один из адъютантов генерала объяснил, что теперь фон Штойбен имеет возможность инспектировать лагерь в любое время на своё усмотрение. На вопрос, каковы его официальные полномочия, тот ответил, что никто этого пока не знает, нужно провести некоторую бумажную работу, а все писцы сейчас заняты. Так что располагайтесь и ни в чём себя не ограничивайте.
Есть два типа людей: одни, получив подобные предписания, стали бы ждать понимания того, что именно им разрешено делать. Фон Штойбен относился ко второй категории – и невнятные фразы адъютанта принял за разрешение делать всё, что ему будет угодно. А угодно ему было многое.
Уже утром он в компании своих помощников начал обходить лагерь. Сначала снаружи, осматривая укрепления и подходы. Потом изнутри, заглядывая в избы к солдатам и младшим офицерам, оценивая готовность оружия, проверяя часовых (точнее, их отсутствие), и, главное, задавая через Дюпонсо невежливые вопросы вроде «сколько раз в день вы едите?» или «сколько человек в вашем взводе?.. А на самом деле сколько?».
И так две недели, пока «готовились документы». Фон Штойбен был знаком с армейской бюрократией трёх стран, поэтому прекрасно знал, что документы появятся ровно в тот момент, когда это будет угодно командующему. А пока что его инспектировали не менее тщательно, чем он инспектировал лагерь в Велли-Фордж.
Каждый вечер Вашингтон приглашал его на ужин в свой дом. Сам он по большей мере молчал, зато фон Штойбен себя не ограничивал ни в еде, ни в разговорах. Офицерские жёны очень скоро были покорены этим забавным пруссаком, который неуклюже пытался делать комплименты на ломаном английском, но срывался и переходил на французский. Что характерно, ревности у их мужей он не вызывал, потому что и для них всегда была припасена грубоватая, но искренняя солдатская шутка, способная развеять напряжение за столом их не самого разговорчивого хозяина.
Через две недели такой игры в гляделки Вашингтон вызвал капитана в штаб посреди дня и напрямую задал вопрос:
– Что вы скажете о моём лагере, барон?
– Ich würde diesen Haufen Scheiße sogar mit einer Gruppe von Regimentshuren zerstören! – улыбнувшись во все оставшиеся у него 24 зуба, ответил фон Штойбен.
Дюпонсо поперхнулся и про себя проклял прусскую прямолинейность, но, повинуясь вопросительному взгляду генерала и тщательно подбирая слова, перевёл:
– Капитан нашёл в лагере ряд уязвимых точек... Он говорит, что смог бы его взять даже с полком лёгкой пехоты.
А фон Штойбен уже сооружал на столе макет лагеря из тарелок, салфеток и ножей.
– Hier, – ткнул он вилкой в тарелку, символизирующую редут. – Diese Stelle ist nicht von Artilleriefeuer gedeckt... Слепое... Wie sagt man?
– Слепая зона, – перевёл Дюпонсо.
И так далее в течении получаса.
Вашингтон, как всегда, сидел с непроницаемым лицом, лишь время от времени задавая уточняющие вопросы. Дюпонсо, более чуткий к чужому настроению, обливался потом и ждал, когда же генерал сорвётся и выгонит их на мороз за замечания, унижающие его способности как командующего. Но ничего сказано не было. Когда фон Штойбен завершил свой анализ, Вашингтон поблагодарил его за советы и отослал дальше исполнять свои обязанности. На вопрос, какие именно, ответил всё той же фразой насчёт бумажной волокиты.
Фридрих опять понял это как поощрение инициативы и на следующий день принялся наводить в лагере прусские порядки. И если вы подумали о палочной муштре и покраске бордюров белой известью, то это зря. У капитана фон Штойбена были другие представления о том, с чего начинается порядок.
Начинался он с туалетов.
Фон Штойбен прошёлся от одной части к другой и, прибегая к помощи Дюпонсо, экспрессивных немецких выражений и безотказного языка жестов, заставил изумлённых солдат выкопать в промёрзшей земле нужники подальше от жилых кварталов, а когда на шум выбежали офицеры, припахал их следить за тем, чтобы работы были выполнены правильно и без отлынивания.
Всё это он умудрялся делать настолько живо, временами отвешивая какие-то шутки на немецком и заразительно хохоча над ними же, что с ним даже не пытались спорить. Во-первых, безделье утомило всех, а у работы был явный смысл. Во-вторых, весь лагерь уже знал, что их новый капитан был шишкой в армии самого Фридриха Великого, и он приехал в Америку, чтобы их всех спасти. И в-третьих, он всё это делал с таким задором, что ему не хотелось возражать. Барон дё Штойбен дал уставшим людям главное – цель.
В тот же вечер он пригласил всех младших офицеров, которых встретил по дороге, к себе на ужин. Учитывая скудный паёк, который те получали, это было очень кстати. За столом фон Штойбен начал травить байки о своей службе в Пруссии, о русском плене, о пьянках с французскими офицерами в Страсбурге, периодически перебивая переводивших его слова Дюпонсо и дё Франси и начиная новую историю. Рассказы о русских морозах как-то незаметно перешли в комментарии к Вольтеру и Катону, а потом в объяснение принципов тактического взаимодействия на уровне взводов и рот на пересечённой местности. А когда у младшего командного состава, тщательно запоминающего порядок передвижение взводов-вилок по столу, уже начинала кружиться голова от избытка информации, фон Штойбен внезапно затянул какую-то немецкую песню весьма фривольного содержания, и вскоре вся компания принялась распевать её на разные голоса, демонстрируя неплохую слаженность.
И так практически каждый вечер.
Именно так в понимании фон Штойбена и формировалось главное в армии – чувство принадлежности к единой касте, которым и славились прусские военные. Уже на второй вечер к младшим офицерам присоединился миловидный адъютант Вашингтона по имени Джон Лоренс, одновременно состоящий в весьма обязывающей должности сына и наследника Генри Лоренса, президента Конгресса. Фридрих прекрасно понимал, какую функцию исполняет этот мальчик, и про себя усмехался. Он, конечно, не мог знать, что именно тот напишет своему отцу в Йорк или скажет Вашингтону, но...
Подполковник Джон Лоренс (1754–82), адъютант Вашингтона, яростный аболиционист, дипломат и смелый военный, под конец войны по-глупому погибший в сражении с отступающими британцами
Через вечеринки у эксцентричного барона прошёл практически весь лейтенантский состав армии, находящейся на зимних квартирах в Велли-Фордж, и последствия у этого были куда более долгосрочными, чем это могло казаться изначально. Фактически фон Штойбен создал для молодых офицеров образ того, каким должен быть настоящий командир – и этот образ очень разительно и приятно отличался от элитарной замкнутой британской традиции, царившей в Континентальной армии до того. Со временем эти лейтенанты вырастут и сами станут генералами, а некоторые даже больше (один из лейтенантов, позже написавший о тех временах восторженные мемуары, носил имя Джеймс Монро).
Разговоры на таких сборищах очень скоро перешли в стадию некой интимной доверительности, и пока молодёжь делилась своими мнениями о девушках и скакунах, фон Штойбен взял да и ляпнул Джону Лоренсу:
– Вы не представляете, как приятно находиться в обществе равных себе по рангу...
– Но как же, барон, вы ведь были генералом?
– Да какой из меня нахрен генерал... Я обычный полковник. Да и не прусский, а имперского ополчения... А, да неважно...
Через день об этом знал и Вашингтон, и президент Конгресса. И нет, фон Штойбен сделал это не случайно. Он прекрасно понимал, что при таком обилии иностранных офицеров новость о том, что у Фридриха Великого не было никакого генерала и адъютанта с таким именем, рано или поздно дойдёт до ушей начальства. И он сознательно сливал свою легенду, готовя почву для принятия неприятной правды.
Однако, не офицерами едиными. На солдат фон Штойбен произвёл не меньшее впечатление. Фигура пруссака на красавце-скакуне, с огромным псом, следующим за ним по пятам, его громкий голос и неиссякаемая энергия очень скоро превратилась в нечто, вызывающее мистическое восхищение. В очередной раз обложенные с наворотом непонятными немецкими фразами, рядовые восхищённо переглядывались и бегом кидались исполнять приказы, переведенные его очкариком-секретарём. А потом обменивались мнениями:
– Не, а вы видели, какой у него большой пистолет?
– Не то слово. Настоящий бог войны!
(Если что, это я цитирую воспоминания очевидцев).
Чувства, кстати, были взаимными. Фон Штойбену понравилась американская армия, неумелая, непривычная, расхлябанная и... инициативная. Это было не как в Европе. Здесь мало было отдавать приказ – требовалось объяснить каждому солдату (!), зачем то или иное движение было нужно. Зато когда они понимали... И опять-таки, это непонятное слово нация.Фон Штойбен по-прежнему не сильно просёк, что оно значит, но на свой прусский разум рассудил так: нация – это когда здоровые вменяемые мужики добровольно идут в армию и служат в ней за харчи, потому что... А хрен его знает почему. Но служат.
Фон Штойбен напрасно считал, что Вашингтон пытается оставить его без дела. Наоборот, фальшивый генерал прибыл очень вовремя и послужил важной фигурой в шахматной партии, которую командующий Континентальной Армией вёл на параллельной доске с войной – партии политической. Буквально перед появлением Фридриха Вашингтон узнал о готовящемся против него заговоре с участием Истинных Вигов, значительного количества конгрессменов, Горацио Гейтса и – что намного серьёзней – его первого заместителя, генерала Чарльза Ли. И проблема была в том, что сам заговор разрушить было довольно просто, но следовало это сделать так, чтобы не разрушить армию – в конце концов, у них оставалось буквально несколько месяцев до начала новой кампании, и опытными офицерами разбрасываться было бы глупо.
Генерал-майор Чарльз Ли (1732–82), второй человек в Континентальной Армии после Вашингтона. Британец, происходивший из знатной семьи потомственных военных, воевал в Семилетней войне (в Америке), после чего участвовал в боевых действиях в Португалии против испанского вторжения и в Польше во время русско-турецкой войны. Будучи убеждённым вигом, с началом революции немедленно присоединился к Континентальной Армии и, по всей логике, должен был стать её главнокомандующим – если бы не британское происхождение
И пока фон Штойбен учил американских солдат правильно копать нужники, Вашингтон тихою сапою продвигал его на должность генерального инспектора армии – очень важную позицию, позволявшую её обладателю переформатировать части, перемещать офицеров и менять всё, от устава до порядка размещения в лагере. В общем, пока армия не выходила в поле, генеральный инспектор был в ней вторым после главкома – и подотчётен только ему же. И Фридрих уже сделал всё, чтобы обеспечить себе поддержку со стороны Конгресса, солдат, младших офицеров и даже Горацио Гейтса, а доклады Джона Лоренса своему отцу и Вашингтону представляли из себя поток сознания, исполненного щенячьим восторгом относительно «Прусского Гения». Но сходу назначить чужака на такую должность... Нет, всё следовало делать осторожно.
И аж через месяц после прибытия в Велли-Фордж капитан дё Штойбен наконец-то получает прямое приказание: с завтрашнего утра в его распоряжение предоставляется сводная рота из лучших солдат армии с целью отработать на них методику обучения всех остальных 8000 человек. Настал момент истины, и барон был к нему готов. Он понимал, насколько невероятная задача перед ним стоит, но он помнил и главную педагогическую истину – учеников нужно было озадачить и озаботить.
Нельзя сказать, что американская армия была неопытной. В конце концов, война шла уже третий год, и большинство солдат прошло через ряд побед и поражений, наступала и отступала, устраивала засады и попадала в них. И это не считая ветеранов Войны Короля Джорджа и бесконечных стычек с индейцами. Проблема была не в отсутствии опыта, а, скорее, в его неупорядоченности. У каждого полка, а то и роты, был свой уникальный опыт, исходя из которого они сами избирали стиль войны (демократия же) – а это делало практически невозможным слаженные действия больших масс на поле битвы. И, как мы уже знаем, Истинные Виги, считали, что так и должно быть, что «уникальный национальный характер» американцев делает их непригодными к открытому сражению. Поэтому – партизанщина и только партизанщина!
О тактике партизанской войны, которую устроили американцы, сказано немало, но не стоит увлекаться – рано или поздно наступал момент, когда нужно было нанести врагу поражение врагу здесь и сейчас, не рассчитывая на их усталость и нежелание воевать дальше. Без войска, способного выстоять в прямой открытой битве, выиграть войну было невозможно.
Сводная ветеранская рота, собравшаяся на плацу Велли-Фордж солнечным мартовским утром, видала уже не одного командующего. Некоторые из них служили ещё в британской армии, и были готовы к худшему. Они были убеждены, что офицер – это такой asshole, который посылает тебя на смерть, сидя на коне позади строя.
И тут их взору предстаёт зрелище, потрясающее и захватывающее своей нереальностью. Их капитан, чьё пузо угрожающе нависает над поясом, о котором говорят, что он в Европе был генералом, герцогом и владельцем дюжины замков, который, по слухам, убил на дуэли русского императора и трижды разбил в бою короля Джорджа, слазит с коня (Shit! Пора отсюда валить!), отбирает у ближайшего солдата ружьё и собственноручно демонстрирует все операции сборки-разборки калаша заряжания, стрельбы и прочистки ствола с такой скоростью, от которой отпадает челюсть даже у бывалых охотников.
После этого их инструктор берёт в руки угрожающий стек с серебряным набалдашником и выдаёт краткий приказ на немецком. Очкарик-секретарь быстро переводит:
– Сложить оружие.
На поднявшийся ропот капитан, не моргнув глазом, отвечает новой фразой, немедленно донесённой переводчиком-франуцузом до солдат:
– Стрелять любой дурак умеет. Вы сначала научитесь ходить.
После чего, как распоследний сержант, выдёргивает из строя каждого солдата по очереди и показывает, как находить взглядом грудь правофлангового, как ставить ноги при перемещении обычным и двойным шагом, как двигаться по диагонали и как поворачивать напра-налево – корректируя ошибки символическими, но всё же заметными ударами стека. Через два часа солдат отпускают по избам, освобождая от ежедневной рутины. На следующее утро – всё то же самое, плюс поворот взвода вокруг оси. Потом разворачивание из колонны в линию и обратно. Потом отступление. И так целую неделю.
Естественно, сразу ничего не получается, и ветераны начинают открыто роптать: нафига нам эта шагистика? Мы воевать собираемся или на параде выступать?
На это инспектор отвечает длинной тирадой на непонятном языке – только попеременно краснели колонисты-потомки французов и немцев (а иногда и с восхищением присвистывали: во даёт!). В окончание своей воодушевляющей речи Штойбен добавляет единственное ругательство, которое знал на английском, Goddamit! Перевод не потребовался, и занятия продолжаются.
Поскольку плац Велли-Фордж находился на открытой местности, за этим цирком из-за ограды наблюдает половина лагеря. И барон, зная это, устраивает настоящее шоу: его непонятные ругательства становятся всё более витиеватыми, он принимает театральные позы и угрожающе размахивает стеком, а потом оглушительно хохочет вместе со своей ротой над неуклюжими движениями очередного студента. Да уж, в Велли-Фордж стало не скучно – и это тоже была часть замысла по поднятию морали.
Среди зрителей, естественно, были и офицеры, особенно молодые. И глядя, как всего лишь через неделю занятий сводная рота выполняет на плацу манёвры, которые не снились даже «варёным ракам», они присвистывают: «Офигеть! А так было можно?».
Через неделю им стало не до разговорчиков: барон собрал всех офицеров, поставил в строй и принялся гонять точно так же, как перед этим гонял простых новобранцев. Теперь уже солдаты, стоящие за оградой, веселились, наблюдая, как их командиры сбиваются, выполняя простейшую последовательность движений. Это было жестоко, но эффективно – как и всё в прусской системе. Единственное, в чём было легче с офицерами – те не задавали лишних вопросов. Им и так было понятно, к чему это всё: они всего лишь реализовывали те фигуры, которые недавно видели на столе у фон Штойбена в виде салфеток и ножей, а через неделю им предстояло отправиться по своим ротам и научить тому же всю армию. Чтобы успеть до сезона военных действий, другого варианта не было.
Схема перестройки из колонны в боевую линию методом разворота вокруг оси
Пару раз поглядеть на это шоу приезжал и сам Вашингтон. Как всегда, ничего не говорил, и даже взгляд его не выражал ни одобрения, ни осуждения. Из-за плеча Вашингтона фон Штойбена чуть ли не влюблёнными глазами пожирал коротышка-креол... как его.... как бишь зовут этого недошотландского Hurensohn... А, Александр Гамильтон!
Фридрих, памятуя проблемы, причинённые ему слухами о гомосексуализме, решил на всякий случай держаться от него подальше. Впрочем, зря. Гамильтон был вполне гетеросексуален (что через 20 лет он, на свою беду, докажет всей Америке), просто он в детстве не доиграл в солдатиков (у него и игрушек-то не было), поэтому сейчас восхищённо наблюдал, как настоящий генерал передвигает настоящих солдат, и получал от этого кайф.
Ненависть фон Штойбен завоевал лишь среди некоторых офицеров высшего звена, которым не нравилось, что чужак так активно суёт нос не в своё дело и подрывает их авторитет. Но пока что барону на это было наплевать – его судьба была в руках Вашингтона и Конгресса. По правде говоря, он и сам был на грани того, чтобы признать Вашингтона прусским офицером. Не равным Фридриху Великому, конечно, но хотя бы вровень с принцем Генрихом или фон Швериным. Тот стал осторожно привлекать неформального инспектора армии к штабным совещаниям, и капитану после изнурительной работы на плацу приходилось часами отвечать на вопросы о линейной тактике, о применении иррегулярных войск, вроде Фрайбатальоне (идею привлечь индейцев он очень одобрил, приведя в пример австрийские части из хорватов – «белых индейцев», как он их охарактеризовал для американцев).
В начале мая Континентальная Армия уже была способна двигаться на поле боя, как европейская. Фон Штойбен, по правде, сам офигел от результатов: да, американские солдаты были упрямыми и своевольными – почти как Фрайбатальоне, но и не менее сознательными. Достаточно было им объяснить, зачем это всё...
На 6 мая 1778 года был назначен Генеральный Смотр, на который приехала половина Конгресса. Кроме аттестации фон Штойбена была и куда более важная причина: всего неделю назад пришло известие, что Луи XVI официально подписал союзный договор с Молодой Республикой, и теперь французская армия находилась на пути в Америку. Конгрессмены, ввиду такой перспективы, хотели сами увидеть, что могут предъявить своим союзникам.
И армия не подвела. В течение нескольких часов они проделали на глазах изумлённой публики все возможные манёвры, включая перестройку под артиллерийским огнём и ввиду вражеской кавалерии. Конгрессмены были в восторге, не говоря уж о милых дамах. Под конец шоу Генри Лоренс задал Вашингтону прямой вопрос:
– Мы готовы?
– Армия готова к сражению, – кратко отбил тот и тут же добавил. – А барон дё Штойбен готов занять пост генерального инспектора.
– Джордж, но ведь он же не настоящий продюсер генерал!
– А хрен ли разница? Нашей Молодой Нации нужны специалисты, а не титулы.
В тот же вечер, на банкете в честь удачной презентации и заключения союза с Францией, Вашингтон объявил о присвоении барону фон Штойбену звания генерал-майора и введении в должность генерального инспектора Континентальной Армии. Теперь 47-летний пруссак находился всего лишь на одну ступеньку ниже от главкома.
Идея нации нравилась фон Штойбену всё больше и больше.
продолжение следует ЗДЕСЬ