Abstract
О жестокой Фортуне и власти чистогана, о двух источниках и двух составных частях политической реформы, а также о том, почему иметь миллион и отдать миллион – это уже два миллиона.
предыдущая часть здесь
...Et animam refove, quam creasti
Ut castigationibus emendata
Se tua sentiat medicina salvatam
Per Christum, Dominuum
Qui vivit et regnat
Per omnia saecula saeculorum
Amen
(с) Sir Tim Rice "Evita„
Сказать, что Принц-Регент был непопулярным – это ничего не сказать. Мода модой, но в царской особе привыкли видеть немного другие черты, а долги, брошенная и изгнанная из страны жена, отданная на воспитание гувернанткам дочь, пирушки и нежелание заниматься государственными делами вызывали понятное раздражение избирателей – в основном, напоминаю, людей состоятельных и рассудительных.
Беда не приходит одна, и вскоре она постучала в королевскую семью с довольно неожиданной стороны. У Георга III, уже безумного и слепого, в молодости было чрезвычайно обострённое чувство долга – как государственного, так и супружеского. Он, как видно, знал толк и в устойчивости династии, и в том, о чём во времена королевы Виктории было не принято говорить вообще – и за 22 года молодой король и прекрасная королева Шарлотта породили на свет 15 детей, 9 сыновей и 6 дочерей, что отчасти может быть объяснено как отсутствием надёжной контрацепции, так и отказом Георга от внеуставных отношений с горничными, гувернантками и случайно заблудшими в королевские покои прекрасными герцогинями. Более того, никто из детей не умер в младенчестве (двое последних сыновей, однако, умерли в детстве), что было по тем временами неописуемой удачей.
Однако, количество почему-то отразилось на качестве. Не то, чтобы дети были совсем уж плохими, но... То ли под влиянием духа времени, то ли в пику чрезмерно строгому отцу, но отпрыски стали вовсе не такими, как хотелось бы венценосному батюшке. О проблемах наследника мы уже писали, а из оставшихся половина не вступила в брак, предпочитая быть весёлыми холостяками или старыми девами, а у оставшихся браки не сложились или остались без династического «выхлопа». Потом подросшие дети почему-то стали умирать: собственно, смерть младшей дочери Амелии в 1810-м году и стала последним ударом, толкнувшим Георга III в окончательное безумие.
Принц-Регент при всех своих закидонах осознавал, что его будущее находится руках единственной дочери Шарлотты, которую, в пику нелюбимым Георгам, любили в народе, ожидая её скорейшего вступления на трон. Война поколений началась на новом уровне, и Шарлотта сумела выбороть своё право выйти замуж за Леопольда Кобурга, будущего короля Бельгии. Брак был счастливым, лондонская публика овациями встречала молодожёнов в оперной ложе, особенно когда выяснилось, что новобрачная ждёт ребёнка. К сожалению, сначала у Шарлотты случился выкидыш, но уже через несколько месяцев она вновь удалилась в поместье, чтобы под надзором лучших акушеров Британии родить наследника.
Шарлотта и её муж Леопольд
Судьба оказалась зла, а может Шарлотта просто оказалась жертвой невежества. Чтобы избежать проблем с родами чересчур большого ребёнка, врачи посадили её на жёсткую диету и устраивали частые кровопускания. В результате роды произошли с огромной задержкой, но сын оказался мертворождённым. Через несколько часов у матери открылось кровотечение, которое так и не смогли остановить.
Смерть молодой принцессы стала огромным шоком для всей Британии, не взирая на сословные и национальные различия. Траур длился две недели, в течении которых не просто были закрыты все магазины, биржи и ассамблеи, но и, по словам современника, «даже в самых гнусных притонах перестали играть в кости». Акушер королевской семьи, не рискнувший наложить щипцы для извлечения плода (рискованный и не апробированный на тот момент метод), вскоре покончил с собой. Смерть молодой и любимой принцессы и спровоцированный нею династический кризис дали толчок к интенсивному и поистине научному исследованию акушерства, таким образом спася жизни многим тысячам будущих рожениц, не только благородного происхождения.
Однако, трагедия трагедией, а престарелый Принц-Регент внезапно обнаружил, что его наследником является бездетный младший брат Фредерик, а следом – не менее бездетный Уильям, и далее по списку – весь, как на подбор, оставшийся в живых десяток братьев и сестёр, большинство из которых – неженатые и не желающие связывать себя узами брака. И тогда Георг продемонстрировал Европе, что британцы – нация меркантильных и бездушных существ: он объявил, что тот из его братьев, кто первым родит наследника, получит от короны кругленькую сумму. Престарелые Ганноверы повелись на разводку, выписали из Германии незамужних принцесс (а там этого добра было навалом) и вступили в своеобразную «гонку родов».
Участники регаты: Уильям, Эдуард, Эрнест Авугст и Адольф. Поздно опомнились, мужики...
Трудно сказать, чего в этой истории было больше, юмора или трагедии. Брат Уильям (будущий король Вильгельм IV) поначалу вырвался вперёд, но одна его дочь умерла через день после рождения (1819), сын родился мёртвым, а вторая дочь не прожила и трёх месяцев (1820), после чего он выбыл из гонки. У брата Эдуарда в 1819-м родилась дочь Александрина Виктория, но долго радоваться этому событию отцу не пришлось, так как через полгода он умер. Брат Эрнест Август на три дня отстал от Эдуарда, зато породил сына Георга, который долгое время жил в режиме «на подхвате» на случай, если что-то произойдёт с кузиной. Брат Адольф было вырвался вперёд, ещё за два месяца до Эдуарда поучаствовав в появлении на свет сына Георга, а в 1822-м ещё и дочери Августы, но до них очередь даже не дошла. Принцессам Елизавете и Мэри, включившимся было в состязание, не повезло с мужьями – они так и остались бездетными.
Высокая детская смертность в такой ответственный момент и проблемы с выживаемостью в далеко не самых бедных семьях послужили ещё одним толчком к использованию научного подхода. Среди прочего было опровергнуто странное заблуждение, будто акушеры не должны мыть руки, принимая ребёнка (до того считалось, что с водой будут заноситься инфекции). В общем, общему благу королевская блажь послужила.
Не тем, однако, был человеком Принц-Регент, чтобы просто так заплатить своим более удачливым братьям. Со смертью отца в 1820-м он забабахал себе шикарную коронацию (согласно популярному анекдоту, он так потратился на торжества, что саму корону пришлось одалживать у ювелира), а потом затребовал от Парламента права на развод. Жена его от такой наглости тут же умерла (естественно, все заподозрили отравление), но свежему королю это не сильно помогло, жениться ещё раз ему не удалось. А вскоре нездоровый образ жизни дал о себе знать многочисленными проявлениями всех возможных хворей, Георг IV из-за болей подсел на опиаты и последние годы своей жизни провёл в полусне, окончательно уйдя от решения жизненных проблем.
Естественно, при таком правителе никакой речи о престиже королевской власти и быть не могло. Впрочем, тори к тому моменту окрепли настолько, что в поддержке коронованных особ нуждаться перестали. За ними уже был авторитет Питта-младшего и сформированная идеология «старой доброй Англии», которая нуждалась не столько в сильной руке трона, сколько в представлении о монархии как смысле существования государства.
Ну, а виги в короле перестали нуждаться ещё ранее. Так был достигнут консенсус, который в будущем не смогла нарушить даже пользовавшаяся огромным авторитетом королева Виктория. Политика теперь вершилась в Парламенте и зависела от расстановки сил, а не от монаршей милости. И начиная с 1810-х обе палаты постепенно становятся ареной постоянных противостояний.
Чисто «континентальное» представление о британской политике. У нас-то всё проще: как король сказал – так и делаем, а тут “ конгресс какой-то... немцы тори какие-то... виги... голова пухнет»
А вообще-то коррупция в чистом виде, вы не находите?
Поддержка короля перестала быть определяющим фактором политической принадлежности, зато вместо него появилось сразу два других: вопрос избирательного права и вопрос свободы торговли. Именно по этим двум линиям и произошёл раскол британской элиты. Комбинаций, как вы понимаете, могло быть четыре, но одной из них (за расширение права голоса, но против свободы торговли) почему-то не было, и это позволяет подозревать, что некоторые политические процессы были не такими уж случайными.
Но прежде чем опускаться в прелестно пахнущее болото британских внутренишевых разборок первой половины XIX-го века, стоит всё же немного объяснить, что же так не поделили лорды и «добрые люди» королевства, чтобы скандалить на глазах у офигевшей публики.
С избирательным правом всё довольно просто. Система «гнилых местечек», согласно которой за некоторыми населёнными (а временами уже и не населёнными даже) пунктами произвольно было закреплено право делегировать представителей в Парламент, а за другим, успевшим стать многочисленными и влиятельными (в основном новым промышленными центрами вроде Ньюкасла) доставался очень искусно оформленный органический хрен с сертифицированным маслом, давно стала мерзким чёрным пятном на избирательной системе Англии, и в него презрительно тыкали все, кому не лень. Воспитанный просвещённым XVIII-м веком коллективный разум (тех, кто им умел пользоваться, конечно же) требовал логики, а окрепшая и осторожно выходящая под свет софитов промышленная буржуазия (в отличие от властвовавшей ранее торгово-финансовой) требовала права представлять своё мнение не в кофейне «У Джонанатана», а с парламентской трибуны. Естественными противниками такой реформы были, конечно же, те, кто считал, что «пошёл нахрен, мы здесь так живём и нам хорошо» традиции – превыше всего. Следует подчеркнуть, что степень расширения избирательных прав адептам реформы представлялась ну очень по-разному.
Вот от этого процветающего многолюдного города в парламент избиралось сразу 2 депутата. Собственность семейства Питтов, если что
А вот со свободой торговли так одним абзацем не разобраться.
Дело в том, что сравнение индустриальной революции в Британии с паровой машиной, давшей энергию для дальнейшего развития страны, даёт одну ложную ассоциацию – будто, словно любой автомат, эта революция была спланирована, имела схему, рычаги управления, разноцветные кнопочки и всё такое. Отнюдь, это был хаос! Действующие лица (а их были тысячи) действовали несогласованно, кто во что горазд, ограниченные только своей фантазией и капиталами (не такими уж большими по началу). Они были словно бактерии, попавшие в питательный бульон (точнее, выработавшие механизм, способный его потреблять) – всё вокруг было ресурсом, и пределов не наблюдалось. Поэтому их планирование бизнеса выглядело где-то так: «Я купил один станок, на вырученные от продажи продукта деньги куплю ещё три, потом ещё десять, потом пятнадцать... а потом... а потом... а потом я буду старый и уйду на покой, а бизнес оставлю сыну».
Манчестер около 1840-го года – «Коттонополис» (ваты там тоже хватало)
Совместный эффект предпринимательства и изобретательства дал им в руки оружие, диссентерские академии и романы Дефо – убеждённость в собственной правоте, сельскохозяйственная революция (за которую англичане не в последнюю очередь должны были благодарить Георга III, не гнушавшегося собственноручно копаться в бурячках) привела к всплеску рождаемости в сёлах – и тысячи дешёвых рабочих рук выплеснулись на растущий рынок, ну а естественных ресурсов Англии было не занимать (хотя леса на древесный уголь свели довольно скоро). Просперити!
И английский бизнес с упоённостью неофита бросился на усеянное граблями поле капитализма, где встретился с не более сознательной массой только что народившегося пролетариата. Пикантность ситуации придавало то, что каждая из сторон пришла на это поле со своими правилами, да и представляла разные миры (о чём в первой части статьи).
Первый же кризис перепроизводства выбросил обратно на улицы сотни, а то и тысячи здоровых и не связанных деревенской моралью мужиков. Собственников можно понять: для них эти люди были ресурсом – а с ресурсом не разговаривают, его используют или откладывают в сторону, если он пока что не нужен. У пролетариата же, ещё вчера вышедшего из села, был не менее железный принцип: хозяин должен заботиться о своих людях в любой ситуации – а взамен получать их верность.
Представители обеих сторон в те дикие времена ещё не изучали основы марксизма-ленинизма и оттого не знали, что суть их конфликта состоит в перераспределении прибавочного продукта. Поэтому аргументы их были куда более простыми. Одни ссылались на справедливость и на традицию ("всем давно известно, что рабочему положено платить 15 шиллингов в неделю – так было заведено в наших землях от сотворения мира"). Другие не менее справедливо возмущались тем, что какая-то сволочь, которая в жизни ничего не достигла, пытается качать права и рассказывать им, деловым успешным людям, кому и сколько они должны. Рано или поздно одна из сторон вспоминала Гитлера Бога, после чего дискуссия сворачивала в свою извечную канву: хочет ли Господь блага всем одинаково или избранным всё же больше, чем остальным? А потом приходил модератор...
Собственники пошли прямолинейным путём – стали увольнять особо буйных. Потом буйных стало слишком много, поэтому на работу преимущественно стали нанимать по определению безропотных и бесправных – женщин и детей (им и платить меньше можно – это ведь в рамках традиций, не так ли?). В условиях повальной безработицы, выбор был простой: не нравится – проваливай. Мужики, ещё вчера бывшие кормильцами семей, от такой несправедливости массово стали заниматься традиционным мужским занятием – бухать. Рабочие посёлки быстро превратились в филиалы Ада на земле, и заходить туда приличному человеку стало опасно для жизни.
Английский капиталист начала XIX-го века чувствовал себя в собственной стране приблизительно так же, как сегодня, скажем, американский инвестор в Афганистане. Вот они ресурсы, бери и пользуйся – но приходит какой-то бородатый мужик, говорит, что у них в кишлаке так поступать не принято, начинает объяснять, чьих племянников куда надо пристроить, просит помощи на храм мечеть и намекает на возможные неприятности с фабрикой. И фабрики таки начали гореть – это было так называемое "движение генерала Лудда", более известное, как луддизм. Собственники, в отличие от британской элиты редко обременённые грузом гуманитарных знаний, попросту вызывали войска; временами доходило до настоящих битв.
При чём здесь свобода торговли, спросите вы? А дело в том, что этой ораве рабочих надо было что-то есть, и сама Англия довольно скоро перешла на импорт зерна. Но тут подоспел 25-летний период войн с Францией, континентальная блокада, то, сё – и цены на зерно подскочили в разы. Для обеспечения стабильности собственного сельскохозяйственного производства были введены так называемые Хлебные Законы, устанавливавшие мощные заградительные пошлины для импорта и, тем самым, обеспечивая прибыльность аграрного хозяйства (бизнесом его язык не поворачивается назвать). Однако, война закончилась, в Европе впервые за многие столетия наступила долгая эпоха мира (об этом в следующей статье) – и, естественно, импорт стал намного более дешёвым. Дешёвый хлеб означал возможность платить рабочим меньше (ну, или не рисковать очередным бунтом из-за плохой погоды в графстве), то есть был выгоден индустриальной буржуазии, традиционно поддерживавшей вигов. Настолько же естественно дорогое зерно было выгодно тори – почти поголовно владельцами поместий, это зерно выращивающим. Итого, схватка началась вокруг вопроса об отмене Хлебных Законов.
Следует понимать, что в силу своего воспитания большинство английских джентльменов попросту не знало, откуда у них брались средства на жизнь. Деньги для них просто существовали, и знание об их происхождении было для них попросту лишним. В их сознании отсутствовала логическая связь между пыхтящей где-то в Йоркшире паровой прялкой и поступлениями от налогов. Зачатки экономического знания для них сводились к основам меркантилизма: надо, чтобы наши товары покупали за пределами страны, а к нам ввозили поменьше, потому что так из страны вымывается валюта. А если кто не хочет покупать наши товары – пошлём туда авианосец эскадру, и пусть попробуют не купить.
Конечно, к тому моменту Адам "отец экономической науки" Смит уже опубликовал свою книгу, но джентльмены если и читали что-то кроме газет (а для многих из них чтение было вообще постыдным делом, особенно если на тебе офицерский мундир), то разве что популярные романы, а уж никак не занудные рассуждения о – вы только представьте себе! – деньгах и товарах. Экономисты тех времён больше напоминали секту или группу фанатов, которые собирались в клубах и восторженно обсуждали произведения Смита, Мальтуса и Милля. Для того, чтобы пробить броню наивной неосознанности, требовалось другое оружие. И его дал биржевой спекулянт, математик, голландский еврей португальского происхождения, ещё один основоположник политэкономии – Давид Рикардо.
Давид Рикардо (1772–1823). Знание – сила, ложное знание – инструмент обогащения
К 1815-му году у Рикардо за плечами уже было 43 прожитых года, ссора с родителями из-за смены вероисповедания и шикарная биржевая афера, давшая ему состояние и вошедшая в историю: он распространил ложную информацию о победе Наполеона под Ватерлоо и, воспользовавшись паникой, по дешёвке скупил государственные ценные бумаги. Полученные деньги Давид среди прочего использовал на издание своей книги "Основы политической экономии и налогообложения", а также на покупку "гнилого местечка", давшего ему депутатское кресло в Палате Общин. Получив доступ к трибуне, Рикардо стал агрессивно продвигать свою идею, называвшуюся фритредерство – свободную торговлю без ограничений.
Он с цифрами в руках, доступно и подробно объяснял, почему британская экономика выиграет от снятия таможенных барьеров и в первую очередь – отмены Хлебных Законов. Идеи его были не бесспорны (а порою вообще ошибочны), но их произносил человек, только что заработавший миллион фунтов стерлингов (около 100 миллионов на сегодня), а это придавало им куда больший вес. Далеко не все понимали, о чём вообще идёт речь, но Рикардо попал в нужную струю: кроме маленькой, но сплочённой группы единомышленников его поддержала значительная часть вигов: как с целью получить преференции для "благодарных" предпринимателей, так и из чисто политических мотивов – чтобы обрушить долгое правление тори.
Рикардо успел немного – в 1823-м в возрасте 51 года он внезапно умирает от воспаления внутреннего уха. Но своё дело он сделал: дискуссия о реформе запущена, идеология сформирована, борьба началась.
Впрочем, в 1820-е, в правление Георга IV шансов у фритредеров практически нет: в Парламенте (особенно в Палате Лордов) торийское большинство, возглавляемое среди прочего не кем-нибудь, а героем войны, национальным символом и бесспорным авторитетом – фельдмаршалом Артуром Уэлсли, герцогом Веллингтоном.
продолжение здесь
