То была давняя пора, когда был еще порядок на земле и люди следовали небесным законам, поэтому дома в деревне, где поселился Хом, стояли как положено: на пригорках, обнесенные плетнями с поливянными горшками на тычках, рядом зеленели грядки огорода, а сами дома белостенные, под серыми крышами из луговых трав, и вокруг в изобилии произрастали цветы подсолнуха, что следуют за солнцем, как чиновник следует за справедливостью – не сходя с места. Что правда, времена древние, когда люди не только жили по законам небес, но были ими довольны, уже давно минули, и оттого большинство домов стояло кособоко, сползая в овраги, побелка потускнела и пообваливалась, обнажив глинобитные стены, а на дворах копились кучи гноя, источая запах, что не числится в перечне угодных Небу.
Хома в деревне долго считали странным. Ему это не нравилось, поэтому свой дом он построил так же, как и все, и даже больше – пузатые стены, символизирующие достаток, и в тех стенах окна, похожие на дыры. Наличники украшены красными петухами, чтобы уберечься от пожара, а на ставнях небесный судья Ашу поражает клинком дикого кабана – символ свирепости и беззакония. Правда, поскольку байдуры всегда толковали небесный закон превратно, кабан был раскормленным и смирным, а сам небесный судья был одет в обыкновенную рубаху и даже не носил девятихвостой шапки. Клинок в его руках больше напоминал тесак, оттого сцена приобретала весьма бытовой характер.
На дверях же у Хома по старинной традиции был изображен Байда с саблей и копьем. Голова его была выбрита кроме полосы на лбу, словно у брата. Художник видел сущность, а не реальность, поэтому душа Байды стояла рядом и играла на двенадцати струнах мироздания, а над душой стоял монах в черной накидке и благословлял его деяния.
Бейхун удивился, что какой-то монах указывает князю, и тогда Хом рассказал такое. Невдалеке от деревни стоял монастырь, и настоятелем в нем уже двадцать лет был монах по имен Мой. Человек он был учености невероятной, оттого рассорился со всеми духовными владыками Сачкочуани и даже земель государя Неба и Земли. Жили монахи в строгости и послушании, праздности не знали, чем и заслужили уважение окрестных жителей. Многие просили у монастыря покровительства. Со всеми захватчиками распорядитель Мой умел находить общий язык и, как говорят, людей оружия уважал больше, чем людей слова. А сам он был таков, что во всех делах имел железную руку и зоркий глаз, слыл хитрым и лицемерным, обманщиком и двуязычным аспидом – в общем, прирожденным дипломатом. Вел же себя так: гнулся дугой и выискивал, куда воткнуть нож.
А чтобы поддерживать на своих землях порядок, завел Мой оружных людей, называемых божьими пасынками. Они ходили по деревням, проповедовали смирение, а как увидели Хомовы художества, то наказали домалевать над князем монаха, и многие после того уверились в могуществе их слова.
Тогда Бейхун спросил, где находится этот монастырь.
***
Жил в той деревне крестьянин по имени Кохий и ничем он от других не отличался. Девять лет назад пришли в деревню лихие люди, назвались воинами короля Хиси и сказали, что будут теперь деревню защищать от врагов. В первый день они зарезали корову и на спор порубили плетень. На второй день они изнасиловали хозяеву малую дочь и убили племянника, который вздумал за нее вступиться. А на третий день Кохий пошел в монастырь и заключил такой договор: он передает свое бренное тело Богу, а душа его и так принадлежит Господу, и распорядителем тела, души и хозяйства просит стать обитель святости и целомудрия. И многие соседи его поступили так же. В ту же ночь пришли в деревню божьи пасынки и лихих людей пьяных перерезали. И защищали деревню в продолжение всей смуты, а за это крестьяне дарили монастырю треть урожая и чинили дороги.
Когда пришел мир, стало Кохию жалко своего урожая, ведь забирали у него лучшую треть, а приданое дочке нужно большое – порченая она да еще и тронутая немного после случившегося. Ум у Кохия был короткий, а язык длинный, вот и стал он помалу говорить, что распоряжается монастырь телами крестьян так, как угодно ему, а не Богу, и многие к нему прислушивались.
А соседка его была старая вдова, родичей у нее не осталось, и по хозяйству она ходила сама. Оттого даже монастырь с нее много не брал по ее бедности. И вот утром видит Кохий, кормит соседка приблудную кошку кислым молоком, радуется сердцем. Но тут проезжали мимо божьи пасынки, увидали такое и стали кричать:
– Что ж это ты, старая! Тварь приблудную кормишь, а для Бога у тебя краюхи хлеба нет! А ну, показывай, что припрятала!
Упала вдова на колени и начала причитать, что нет у нее ничего, но те не слушают, а только двери ломают. Не выдержал Кохий да и закричал:
– Люди добрые, да что ж это делается! Божьи люди нищих грабят, а жирных кормят!
Как услыхали это божьи пасынки, то достали сабли и пошли на двор к Кохию. Но тут случился у них на пути странный человек: невысок да статен, а глаза голубые, – и говорит:
– Ах вы хамы, рты у вас черные! Ставите себя выше князя, псы безродные! Крадете у богов справедливость, а у крестьян хлеб! Прочь отсюда!
Взмахнул рукой, и у божьих пасынков сабли сами из рук выпали. Испугались они и побежали в монастырь.
***
И вот в час Дикого Барана, когда на Небе подписывают указы о распорядке событий на земле, к воротам монастыря подъехал всадник на черном коне, и был он статен и голубоглаз. Спешился и сказал:
– Я хочу поговорить с настоятелем.
Монах-привратник осмотрел приезжего да и пропустил внутрь. Но тут, какая незадача, проходил по двору один из божьих пасынков, что ссорился в этот день с Кохием из-за старой вдовы. Увидал он гостя и как закричит:
– Держите его! Это бес, что нас сегодня околдовал в деревне!
Набежали монахи, а гость – хвать! – выдернул у одного посох и прыгнул через невысокую ограду, что отделяла загон для скота. Охрана похватала оружие – и за гостем, да куда им – тот уже стучит каблуками по коридорам. Ловили до заката, но так и не схватили.
***
А тем временем настоятель Мой услышал на дворе переполох и подошел к окну посмотреть. Он всегда предпочитал видеть все лично, чтобы знать, кого наказывать. На этот раз он ничего не понял – видел только, что ловят кого-то, а как повернулся обратно – в дверях стоит человек, держит руку на сабле. Мой испугался, но виду не подал, а сказал:
– Мир тебе, человек. Что ищешь ты в покоях смиренного монаха?
А тот усмехнулся и ответил:
– Пришел посмотреть на монаха, который ставит себя выше князя.
Поглядел Мой на лицо гостя, потом на сапоги – а сапоги были роскошные, мягкой выделки, со змеями и драконами по голенищам, и замазаны зеленью, даже один листок пристал – и понял, что деревья, растущие под стенами монастыря, надо вывести. А еще понял, что убивать его сейчас не будут.
– Не я ставлю – Господь.
– Ты уверен? Взгляни на мой меч и скажи еще раз, что монах выше воина.
Гость вынул саблю, и Мой стал сомневаться в своих выводах о жизни и смерти, а Бейхун вспомнил, как рассказывал Хом: когда к монастырю подошли варвары и, вызвав Моя на переговоры, стали поклоняться своим идолам, то настоятель кланялся вместе со всеми. А варваров потом настигла божья кара, и все они умерли в одну ночь страшной смертью.
Сейчас Мой кланяться не стал, а просто спросил, чего нужно гостю. Тогда Бейхун вложил саблю обратно и сказал:
– Отпусти мне грехи, святой отче. Я убил человека.
Настоятель Мой отметил, что в глазах гостя, голубых и наглых, раскаянья нет, а есть бездна, и опять подумал, что жить будет еще долго.
– И еще во мне сидит бес, – добавил гость.
Мой вздрогнул, потому что только вчера он думал об одном деле, в котором помочь ему мог только бес, и перебывал от тех размышлений в глубокой грусти, ведь не Господа же просить о такой малости.
– Что за бес тебя смущает? – осторожно спросил он.
– Бес корысти. Очень ему хочется отведать священного золота, что хранится в монастырских подвалах, а где его искать – он не знает. И слушать его противно, а что делать – ума не приложу.
Мой опять переменил мнение о своей судьбе, но лицом этого не показал, а сказал:
– А готов ли ты на службу, чтобы избавиться от беса?
Гость рассмеялся:
– А ты хорош, монах. Чем может служить простой воин святому человеку?
Мой запнулся и еще раз осмотрел лукавое лицо гостя:
– Хорошо, подумаем, что можно поделать с твоим бесом.
– И еще, крикните слугам, чтобы перестали ловить моего товарища – умаялись ведь, наверное.
Так настоятель и сделал, и лишь потом понял, что так просто подчинился приказу вора, к тому же вора неизвестного. А потом отпустил Бейхуну грехи.
А что из этого вышло дальше, читайте.
***
В тот же вечер настоятель Мой сидел и размышлял о сущности небесных знамений. То, что посетивший его гость был не простым, он понял. Неясно было, к чему все эти уклончивые фразы – из уст воина! Начал с угроз – а потом попросил отпустить грехи. Будто проверял.
Мой не раз общался с людьми оружия и знал, что для них самое главное – слава и честь, под которыми они разумеют число загубленных душ и вес золота, звенящего у них в кошельках. А гость – он ведь смеялся над законами своего братства. Если он бес – то бес очень странный.
После таких размышлений справедливые чиновники обычно пишут доклад в столицу, но Мой был горд и не признавал над собой никого, кроме Господа, да и того с оговорками, поэтому он сел писать стихи.
О настоятеле Мое говорили, что он даже дьявола может привести к раскаянию, и нельзя сказать, что это настоятелю не нравилось. Поэтому он решил беса использовать, а дальше – как сложится.
***
А люди в провинции Сачкочуань в ту пору делились так. Все, кто держал саблю, или пистолет, или ружье, или жезл из парчи и перьев, считались людьми оружия и образовывали единое сообщество, в правила которого входило драться между собой по приказу свыше и грабить людей сохи по велению сердца. А все прочие считались людьми сохи и грабили себе подобных лишь по наущению дьявола, а в прочее время пахали землю. Еще были люди знатные, но те были наполовину боги, то есть грабить их позволялось лишь с божьей помощью. Поэтому воины уважали людей духовных, и всякий отряд считал должным возить с собой одного монаха или священника, чтобы тот объяснял им грешность бытия и благословлял наезды на княжеские земли.
Вот так делились люди в провинции Сачкочуань. А еще, правда, были хамы, ремесленники и прочие подлые люди, которые резали всех подряд и не следовали честным правилам дележа. Но, согласитесь, – они нарушают стройность мироздания, и лучше бы их не было. Поэтому о них говорить не будем.
***
Вечером того же дня Хом сидел под своим домом и пил пиво из чашки с соломинкой, пока его работники загоняли скотину в хлев. Тут подъехал Бейхун со своими товарищами. Один из них, варвар по крови, ростом и даже лицом походивший на Бейхуна, выглядел уставшим, но довольным.
«Убил настоятеля», – со вздохом подумал Хом и спросил об этом Бейхуна.
– Нет, поступил к нему на службу, – ответил Бейхун и добавил. – А этого монаха на картине замажь.
– Странный ты человек, – сказал тогда Хом. – Меняешь волю на картину.
– Воля пройдет, а картина останется, – возразил Бейхун.
Тут Хом подумал, что все это время не понимал своего побратима, что он за человек, к чему носится по свету, зачем смотрит так странно. Конечно, как мы знаем, в Бейхуне сидел бес, и это объясняло все, но Хом был любопытен и хотел знать больше. Тогда он спросил Бейхуна:
– Зачем? К чему тебе этот монастырь.
Бейхун помолчал, посмотрел на обеденный стол и сказал так:
– Жизнь человека подобна куску смальца на раскаленной сковороде: бегает по жизни от одной стенки к другой и тает, а стены ничем не различаются между собой, потому что сковорода круглая.
– Тогда зачем жить?
Бейхун промолчал и больше ничего стоящего в тот день не сказал.
***
А восставшие из братства Дырявого Сапога тем временем собрались в доме Пайтеры и принялись рассуждать о концепции своего движения и поставленных целях. Большинство соглашалось, что без покровителя ни одно начинание не удастся, но расходились в том, кого выбрать покровителем. Под государеву руку идти было страшно. Можно было податься к королю Хиси, как делали уже не раз, да пять лет назад Пайтера и другие его соратники отличились в тех землях так, что тамошний урядник Ваюй обещал их всех повесить, и сделал бы он это непременно. Владыка же Осама был сильно скуп, настолько, что все награбленное отбирал в казну.
Думали долго, а потом решили написать конфессию князю Ци, которому Пайтера раньше служил и чьи земли лежали по соседству, и поручили сделать это ученому монаху Мьясили, который был у них за духовного авторитета. И написали следующее: просим принять нас, вольных воинов, блюдущих семьдесят два небесных завета, под свою руку и взять на себя заботу об осиротевшей матушке — родной земле, а покорным слугам своим дать сто тысяч дукатов на поддержание слабых их сил. Насчет ста тысяч спорили долго, хотели сначала попросить сто сорок пять тысяч, чтобы по справедливости, но потом решили, что сотня – число божеское и все будет по правде.
Конфессию Пайтера зашил в дырявый сапог и отправил с кривым слугой к князю Ци, и был в том несомненный намек. В ответ князь Ци прислал печеную тыкву, а когда Пайтера ее разрезал, то внутри ничего, кроме сладкой мякоти, не нашел. Один воин по имени Большой Мух так громко рассмеялся, увидав это, что Пайтера его зарубил, а остальные сделали вид, что ничего из ответа не поняли.
***
Бейхун прослужил у настоятеля Моя три месяца и два дня, и государевы люди за это время его найти не смогли. А делал он вот что.
Рядом с монастырем Моя было несколько храмов, и монахи, жившие в них, проповедовали, в сущности, то же самое, но делали это неправильно, печаля сердце небесного владыки и неся беды на свои земли. Настоятель Мой уже не раз порывался пролить свет истины на их заблуждения, но уши храмовников были заткнуты бананами тщеславия, и от всех увещеваний происходило у них лишь крайнее раздражение.
Бейхун же трудился не зря. Что именно творил он, мы рассказывать не будем, лишь отметим, что в деле были замешаны неправедные настоятели, распутные монахи, страдающие крестьяне, заезжие воины, беспутные девицы, продажные чиновники, справедливые инспекторы, белые лебеди, ручные ястребы, варварские набеги на отдельно взятые деревни, сошедшие с небес люди, вылезшие из-под земли боги, бесы в коробочках и даже один заморский купец в шерстяном паллии, а также фамильные мечи, серебряные кубки, золотое спокойствие, аметистовые перстни, топазовые фибулы, мельхиоровые браслеты, бронзовые мечи, медные лбы, «бараньи шапки», указы, доносы, доклады, депеши, деловые записи и дневники, подменные барсуки, священные кошки и съеденный заживо суслик – в общем, все то, что во множестве встречается на страницах иных повестей, служащих расслаблению характера и обострению зловредной язвительности, но не должно встречаться на страницах повестей истинно благочестивых.
Поэтому не будем об этом.
***
В день Священного Колодца, когда простой народ заливает водой катки и святит кислую похлебку, а люди знатные гадают на зеркалах, в монастырском зале церемоний собрались настоятели соседних храмов числом шесть и с ними по трое доверенных лиц, и никогда бы они этого не сделали, если б не вежливое приглашение настоятеля Моя и убедительные советы Бейхуна. Настоятели сидели и с удивлением рассматривали друг друга, ведь соседей своих они помнили больше не по лицам, а по письмам, и сами можете представить, какими казались им эти соседи. А собрались они для того, чтобы разрешить тяжкие проблемы, нависшие над их землями, и устранить путаницу в толковании святых книг.
Кресла настоятелей стояли кругом, но у кресла Моя ножки были выше, и никто не возмущался.
Первым заговорил один из приезжих настоятелей, невысокий, грузный и жадный до выпивки:
– Тяжкие времена настали для нас. Буря черною пеленою закрыла небо и затмила разум многих мудрецов. Нет слов от Господа нашего, и нам решать, как быть дальше.
Все согласились и принялись сочинять странную бумагу, называемую Письмом Небу, хотя адресатом ее была Земля. И написали такое:
– Бог един. Принято единогласно.
– Бог всемогущ. Принято единогласно.
– Бог вездесущ. Принято единогласно.
– Бог – в каждом из живущих. Принято единогласно.
– Бог – в каждом из нас. Принято единогласно.
– Бог может говорить устами своих рабов. Принято единогласно.
– Бог говорит нашими устами. Принято единогласно.
После принятия этого судьбоносного документа стали решать процедурные вопросы, как то: чьими именно устами Бог говорит сегодня. Много шумели, ничего не решили, и Мой предложил гостям разойтись по кельям и обдумать ситуацию. А Бейхун обошел стены, проверил замки на дверях и поставил у келий охрану.
На следующий день другой настоятель сказал:
– Сердца наши полны печали. Мы не послушались голоса разума, а ведь посредством разума с нами говорит Господь, – и предложил выбрать Гласом Божьим Моя. Все согласились, что Мой – человек достойный, обладает пятнадцатью добродетелями и лучше других подходит на эту должность.
Моя нарекли Гласом Божьим и Отцом Мудростей, подписались в том и приложили печати. Согласились, что Глас Божий является авторитетом во всех богословских спорах и, априори, наилучшим способом может распоряжаться окрестными землями. Постановили. Но когда речь зашла о том, что Глас Божий может по своему усмотрению передавать земли от одного храма другому, то снова начали шуметь и даже разбили одну вазу. Тогда Мой сказал, что гости устали, и предложил им разойтись по кельям и обдумать создавшуюся ситуацию. А Бейхун обошел все стены, проверил посты и заглянул в каждую келью, увещевая гостей мудрыми словами. И еще на ужин им дали вдвое меньше, чем вчера.
На следующий день один из настоятелей признался, что ему было виденье: заговорили стены монастыря и рекли, что хозяин их есть хозяин всех земель и волен распоряжаться ими по своему усмотрению. Прочие гости согласились и прибавили, что и им было такое же видение.
Постановили, что все храмовые земли находятся в распоряжении Гласа Божьего, который также является распорядителем всех войск, расписались в том и приложили печати. Тогда Мой сказал так:
– Глаза мои полны слез, а сердце – жалости к простому народу. Нет сил у меня для охраны земли родной от захватчиков, посему принял я решение пойти под руку правителя Семи Городов и в том написал письмо, под которым вы должны подписаться.
Не выдержал тогда один из настоятелей и произнес речь в защиту веры, из которой следовала нечестивость правителя Семи Городов, бесовское происхождение Моя, его родителей и слуг, а также нежелание прочих настоятелей подписываться под богопротивной бумагой. А потом схватил со стола маринованную утку и предложил разойтись по кельям и обдумать сложившуюся ситуацию. И прочие последовали его примеру.
А позже Бейхун подошел к Мою и раздраженно заметил, что никакого уговора касательно Семи Городов у них не было.
– Ах, я уже старый человек, – ответил Мой. – Если я не пойду под чужую руку сам, то меня могут съесть и выкинуть на двор, а такие мысли вредят моей селезенке.
Бейхун молча вышел, хлопнув дверью. Потом он обошел все стены, заглянул на кухню к божьим пасынкам, зашел к гостям в кельи и вел с ними долгие богословские диспуты. А еды гостям в тот вечер не дали совсем.
А Мой подумал, что пора бесу убираться в свои адские палаты.
На следующий день голодные настоятели собрались в зале церемоний и один из них сказал так:
– Когда месяц назад ваш слуга Бейхун говорил с нами о единомыслии и единодержавии, то речь шла о единомыслии Божественном, а единодержавии – байдурском. А теперь мы считаем себя глубоко оскорбленными и постановляем, что письмо к правителю Семи Городов писать мы не будем, и да пребудет с нами Небо.
Мой аж побледнел от злости и хлопнул в ладоши. Тут в залу ворвались люди, но были то не божьи пасынки, а слуги гостивших в монастыре настоятелей, и в руках у них были сабли и веревки. А люди Моя лежали сонные по двору, и вязали их, как куропаток, на одну веревку.
Обернулся Мой к Бейхуну, а тот сказал:
– Вчера вы изъявили боязнь, что в преклонные годы вас могут съесть. Ваши гости изрядно проголодались в кельях. Я думаю, у вас будет о чем поговорить.
Плюнул на пол, посмотрел на левое плечо и исчез, оставив настоятелей есть растерянного Моя.
Так оно и случилось.
***
Прощаясь, Бейхун сказал Хому такое:
– Когда придут к тебе слуги храмов и будут спрашивать обо мне, то передай настоятелям: вы посмотрели друг другу в глаза, пожмете ли вы друг другу руки?
Хом нахмурился и сказал:
– Сдается мне, что ты сможешь спросить у них это сам, – и незаметно кивнул на одного из Бейхуновых товарищей.
Бейхун виду не подал, попрощались они с Хомом – и только пыль на дороге взметнулась. А через день спохватились настоятели и послали за Бейхуном погоню, но нашли только тело шпиона, что был когда-то его товарищем.
продолжение следует ЗДЕСЬ
