Abstract
Об умении сидеть на троне и править, символизировать и править, а также уходить с должности вовремя и не вступать на неё вообще
предыдущая часть здесь
— Уж поверь мне, майор, если люди собираются вместе, чтобы поговорить о свободе, равенстве и братстве, ничем хорошим это не кончится...
...Заговорщики существовали в действительности, это несомненно. Среди них были простые горожане, решившие, что с них довольно. И безденежные юнцы, возражавшие против того, что миром правят старые денежные мешки. Некоторые присоединились к заварушке только ради того, чтобы познакомиться с девушками. И конечно, хватало идиотов, безумцев..., имеющих свое собственное, нереальное, но непоколебимое представление о мире и выступающих на стороне тех, кого они называли Народом. Ваймс провел на улице почти всю свою жизнь; ему довелось встречаться и с приличными людьми, и с дураками, и с мерзавцами, готовыми украсть пенни у слепого нищего, и с теми, кто тихонько совершал чудеса или творил немыслимые преступления за закопченными окошками маленьких домов… Всяких людей он встречал, но с Народом ему так и не удалось познакомиться.
Народ, радеющий о благе Народа, всегда ждет разочарование. Очень скоро выяснится, что Народу вовсе не свойственно испытывать признательность к своим благодетелям, равно как не свойственны ему дальновидность и послушание. Зато Народу присущи глупость и нежелание что-либо менять, а любые проявления разума его пугают. Таким образом, дети революции всегда сталкиваются со старой, как мир, проблемой: сменив правительство, они обнаруживают, что менять надо было не только правительство (это-то само собой), но и народ.
(с) Терри Праттчет "Night Watch"
Для Испании, между тем, сложившаяся ситуация не предвещала ничего хорошего. Своими самонадеянными поступками Наполеон надолго загнал её в идеологическую ловушку. Если в остальной Европе национализм ассоциировался с либеральными преобразованиями, то в Испании он стал восприниматься, как нечто чуждое, навязываемое завоевателями. Люди любят двухцветные картинки: и либералам было трудно разъяснить, почему они защищают те же ценности, что и враг, но при этом выступают против захватчиков – упрощённое мышление тут же сигнализировало об их неискренности, двурушничестве. И пропаганда консерваторов, естественно, этим успешно пользовалась.
Пока Фердинанд сидел в французском плену, Высшая Хунта его именем организовывала борьбу против французов, а заодно писала законы. Да такие законы, что французы бы позавидовали объявленным свободам. Даже конституцию в 1812-м приняли – со всеобщим прямым голосованием, однопалатным парламентом и полным набором прав человека. Правда, пошли и проблемы: в колониях началось неуместное брожение, они тоже собрали свои хунты. Севильские либералы почувствовали себя очень неудобно: их либерализм начал конфликтовать с имперскими привычками. Вроде бы американские хунты повторяли ровно то же, что и метрополия, но факт, что колонии пытаются сами что-то решать, был гордым кастильцам неприятен.
Впрочем, моральные страдания либеральной хунты вскоре приобрели чисто академический характер: освобождённый из французского плена символ, надежда и вот это всё Фердинанд, вернувшись домой, первым делом объявил, что видал он все эти конституции в гробу, ни на что подобное он не подписывался, аз есмь самодержец и государь всего великого, малого, белого, красного, грузинского и бискайского полусладкого, а кто не согласен – добро пожаловать на подвал к стенке. Желающих не нашлось, но факт, что Фердинанд оказался «не отцом родным, а сукою»(с), очень обидел борцов за независимость Испании.
Фердинанд VII Бурбон (1784–1833), король Испании (1808, 1813–33). Наличие на картине коня подталкивает к нелестному сравнению — и не в пользу монарха
Что намного хуже для Фердинанда, большинство среди обиженных составляли не кто-нибудь, а армейские офицеры, герои войны, а среди глубоко обеспокоенных нарушениями прав и всего такого – оказалась Британия. И относительно скоро у них оказался повод для действия. Фердинанд, не желавший смириться с потерей колоний, собрал в Кадисе нехилое войско для отправки в Америку. Вот они и взбунтовались, не желая воевать против тех, с кем в глубине души были согласны. Восстание возглавил Рафаэль дель Риего, 25-летний масон, подполковник и, что характерно, уже ветеран, который 1 января 1820-го года по причине отсутствия ёлочки повёл свой батальон в хоровод по Андалузии.
Рафаэль дель Риего-и-Нуньес (1784-1823). Будущая икона испанских республиканцев. Красавчик, да?
К чести Фердинанда стоит сказать, что, будучи трусом, дураком он не был, и когда 7 марта толпа, условно называемая революционной армией, собралась под окнами его дворца (вероятно поздравить с приближающимся праздником дня рождения великого украинского поэта), он не стал изображать принципиального деспота, а быстро пошёл и подписал Конституцию, благо текст был доступен в спецхране библиотеки.
Либералы сформировали правительство и устроили реформу. Реформа была хорошая, радикальная, современная... в общем, не предусматривала никаких автономий и привилегий. Испания для испанцев, каждый гражданин – испанец и имеет равные права. Совсем равные.
– Fueros! – привычно ответили бывшие арагонские графства и подняли бунт. Либеральные войска, естественно, задавили гидру контры на корню.
Тут же в Мадриде восстали республиканцы, считающие новую конституцию недостаточно либеральной. Войска расстреляли и их.
Инквизицию, было возвращённую Фердинандом на радость правоверным, опять изгнали и начали, недвусмысленно покачивая дулами ружей, присматриваться к церковным землям. Экономика, не получая привычной подпитки от колоний (колонии-то ушли, не последнюю очередь благодаря пресловутой доктрине Монро), отчего-то стала похрипывать, а у армейских либералов на всё был один ответ: «Шльопну, контра»(с).
В общем, когда в 1823-м, по решению Веронского конгресса (именно того, из-за которого Британия выпала из европейской обоймы) Луи XVIII получил мандат «европейского концерта» на «восстановление легитимного правительства Фердинанда VII», мало кто поднялся на защиту либерального строя. 100 тысяч «сыновей святого Луи» перешли Пиренеи и прошли победоносным маршем до Мадрида. Правительственные войска не оказывали особого сопротивления, перед решающей битвой Риего захвачен в плен предателями (Дюма выводит капитана Мондего, выдавшего себя за испанца, на роль человека, показавшего путь французам).
Восстановленный в своих естественных правах Фердинанд, даром что самодержец, опять показал себя человеком предусмотрительным, и шашкой махать не стал – немного повесил Риего, а остальных амнистировал. Видимо чувствовал, что нельзя расстреливать свою армию, даже если она тебя не любит.
Удивлённые до беспамятства либералы поняли, что восстание – проигрышный вариант, и пошли традиционным, привычным для монархий путём придворной интриги. Дело в том, что мудрый не по чину монарх, как всегда, имел одно уязвимое место – наследственность. Что-то у него не складывалось то ли с жёнами, то ли с судьбой, и от четырёх браков у него было аж двое детей – и обе дочери. Согласно священному для всех Бурбонов салическому закону, по которому первым прокатили ещё Эдуарда Плантагенета перед Столетней войной, женщины престол не наследовали (ибо нечисты, что неясно?). А последняя его жена, Мария-Кристина Бурбон-Две-Сицилии (нет, это не блатная кличка, это фамилия у неё такая), по старинной испанской монархической традиции доводившаяся ему племянницей, власть очень даже любила.
Мария-Кристина Бурбон-Две-Сицилии (1806–78), королева Испании (1829–33), регент (1833–40). Либерал по необходимости
С другой стороны, у Фердинанда был младший брат, как водится дурак ультра-роялист, да такой, что даже далеко не либеральный король регулярно реагировал на его высказывания фейс-палмом. Звали его дон Карлос, и был он инфантом, то есть безответственным ребёнком... пардон, официальным наследником престола. Своего старшего брата он считал недопустимо мягкотелым, и всё рассказывал, что вот он бы...
Вообще, это, опять-таки, была ещё одна странная череда совпадений, которые наводят на мысль о какой-то закономерности, потому что аналогичная ситуация сложилась и в соседних странах. Во Франции, как уже говорилось, на смену бездетному ультра-роялисту Луи XVIII пришёл младший брат Карл, доведший свою страну до новой революции. В родственной Португалии конфликт между относительно либеральным домом Педро, королём Бразилии, и домом Мигелем, его ультра-консервативным братом, в 1828-м привела к долгой гражданской войне. Фердинанд, как мы уже не раз говорили, был неглуп, и при всей своей консервативности подобной судьбы для Испании и собственной династии не хотел.
В придворных играх нельзя оставаться нейтральным (подтверждено лордом Эддардом Старком), и при наличии консервативного соперника Мария-Кристина волей-неволей присоединилась к крылу либеральному, став его главной опорой в верхах.
А страну продолжало лихорадить. С одной стороны королю, дважды взятому в плен, повсюду виделась гидра революции, отчего под арест шли все, кто осмелился косо посмотреть на портрет монарха. С другой, консерваторы тоже были недовольны тем, что Фердинанд не вернул им СССР былые времена, когда Испания звучала гордо (в результате Каталония опять восстала, с предсказуемым результатом).
В первую очередь это касалось колоний... точнее их отсутствия. От всей громадной империи остались только Куба с Антильскими островами да Филиппины, что, конечно же, позволяло по-прежнему надувать щёки, но уже не приносило ни финансового, ни морального блаженства. Фердинанд и рад был бы послать войска для возвращения Мексики и Новой Гранады под свой скипетр, но подлые империалисты (то есть Британия и США) завели свою шарманку насчёт свободы, равенства и самоопределения, объявили, что Старому Миру нечего совать нос в Западное полушарие, а заодно продефилировали несколько раз эскадрами на виду основных испанских портов. Фердинанд, не отличавшийся особой смелостью и настойчивостью, дал заднюю, и спустя несколько десятилетий всё ценное имущество в бывших испанских колониях так или иначе контролировалось британским бизнесом. Англия наконец-то победила своего извечного соперника по морским делам.
Кто знает, как бы всё сложилось дальше с таким королём... Но молодая жена таки уломала Фердинанда изменить закон о престолонаследии, передав права на трон новорождённой дочери Изабелле. «На всякий случай», – наверняка было сказано при этом.
И тут в 1833-м Фердинанд внезапно умирает в возрасте 49 лет (три конспирологические теории подставьте по вкусу). Мария-Кристина объявляет себя регентшей при малолетней дочери. Дон Карлос из Португалии отвечает, что он – легитимный президент король, а в Мадриде власть захватили узурпаторы и, внезапно, хунта. Чтобы финансировать мероприятие выпускаются официальные бумаги государственного займа (даже самые заядлые реакционеры уже понимали, что без денег даже самое справедливое дело не выиграть), их курс на парижской бирже – главный индикатор успеха восстания. В Испании дона Карлоса поддерживает партия с характерным именем апостоликос, то есть клерикалы во главе с иезуитами — духовниками претендента. Поддерживают, что правда, тихо-тихо, чтобы не расстреляли.
Дон Карлос принадлежал к тому замечательному роду людей, из-за которого самодержавие в Европе вымерло как класс. С глубокого детства взращённый в убеждении, что абсолютная власть монарха – это единственный справедливый строй, благословленный Господом, он не считал нужным особенно стараться что-то делать и ради удержания этой власти, и ради благосостояния подданных. А зачем? Если Господь милостив – всё будет хорошо и так. А если что-то плохо – значит народ разгневал Его, значит сам виноват, грешить надо меньше, а молиться – больше. В решающие моменты войны он гордо сидел, сложа руки, и ждал, пока всё произойдёт само собой. В моменты личной опасности отказывался бежать, так что его в буквальном смысле слова брали на закорки и тащили в горы. Зато у него отлично получалось символизировать, ибо в плане благочестия с ним мало кто мог потягаться.
Дон Карлос Мариа Исидро де Бурбон (1788–1855). По жизни легитимный, видно с первого взгляда
В общем, не было бы никакой перспективы у Легитимного, однако с привычным рыком Fueros, paillardari! восстали всё те же: баски, Арагон и Каталония. Регулярные войска легко их разбили, но тут дон Карлос, уже сидя глубоко в... горах Наварры, сделал единственное в своей карьере правильное решение – назначил главнокомандующим ветерана антифранцузской герильи, генерала с неудобоваримым баскским именем Томас де Сумалакарреги. Тот в течении нескольких месяцев отбросил кристинистов назад за пределы восставших провинций и уже готовил штурм Мадрида, но дон Карлос, желая избежать кровопролития при взятии столицы, повернул армию в сторону моря. Там Сумалакарреги словил шальную пулю и умер от раны. Общественное мнение, естественно, возложило вину за это на дона Карлоса, завидовавшего, должно быть (по крайней мере, так все считали), единственному яркому человеку в своём окружении.
Томас де Сумалакарреги (Tomás de Zumalacárregui) (1788–1835) в красивой шапочке. И даже у лошадей наши морды(с)
За кристинистов вступилась Британия, в которой к власти как раз пришли виги, снабдила оружием и выкупила облигации госзайма. Либеральное правительство отделило церковь от государства, конфисковало церковные земли и договорилось о мире с бунтующими провинциями на условиях сохранения их любимых fueros. Регентша нашла способного генерала – Бальдомеро Эспартеро, и тот отогнал карлистов обратно в горы. В 1839-м году дон Карлос окончательно сбежал во Францию, где его поместили в почётное заключение в Бурже, откуда он продолжал демонстрировать своё благочестие и твердить о легитимности. Бумаги карлистского займа упали до мусорного уровня, хотя периодически слухи о новых восстаниях в Испании вызывали панику на бирже (на чём, как мы помним, и подловил Данглара благородный мститель граф Монте-Кристо).
Казалось бы, можно выдохнуть... Ага, как же!
Победившие либералы пришли к регентше и спросили:
– Ну, как насчёт Конституции?
– Какой Конституции? – удивилась Мария-Кристина.
– Ага, – сказали либералы и удалились.
В следующий раз они пришли с небольшим, но очень вооружённым отрядом в мундирах.
– Ах, эта Конституция! – сразу же сообразила Мария-Кристина. – Я уже и запамятовала. Вот она, уже подписанная.
– Ага, – опять сказали либералы, а потом добавили, – Спасибо за сотрудничество. До свиданья... В смысле, совсем до свиданья. Ваш пароход в Лондон отходит завтра.
Что ж, по крайней мере семь лет правления очередная гордая итальянка на испанском троне получила. У многих не было и такого.
Однако, беды на этом только начинались. Либеральный парламент избрал регентом героя войны генерала Эспартеро, и очень скоро выяснил то, что уже 20 лет было известно их бывшим колониям в Америке – из хороших генералов не всегда получаются хорошие правители. Эспартеро понимал демократию очень своеобразно: демократия – это когда я отдаю распоряжения, а парламент их утверждает. Несогласных поставили к стенке. Два восстания подавили с особым цинизмом, но с третьим уже не совладали, и через полтора года после торжественного вхождения в королевский дворец герой войны отправился следом за Марией-Кристиной в гостеприимный Лондон. Вот так Испания на своей шкуре испытала то же, что Англия при Кромвеле в 1649-м, а Франция при революции 1789–93-го, на время превратившись в классическую латиноамериканскую страну.
Don Joaquín Baldomero Fernández-Espartero y Alvarez de Toro, князь Вергара, герцог ла Викториа, герцог Морелла, граф Лучана, виконт Бандерас, он же генерал Бальдомеро Эспартеро (1793–1879), регент Испании (1840–43), премьер-министр (1854–58). Он познакомил Испанию с понятием диктатура, а потом со словами «народ должен перепробовать все блюда» ушёл в отставку
Формально регентство было отменено, и королевой стала 13-летняя Изабелла II. Несчастный ребёнок, рождённая в качестве инструмента для удержания власти, капризная, избалованная, безвольная, некрасивая, она всё своё правление оставалась игрушкой в часто меняющихся руках – настоящее издевательство над именем своей знаменитой предшественницы, создавшей Испанию из обрывков на ветру за 350 лет до того. В 18 её заставили выйти замуж за очередного дважды кузена Франциско Бурбона, имевшего, согласно грязным сплетням, немного неподходящую для исполнения монаршего долга сексуальную ориентацию. Брак предсказуемо был неудачным, а многочисленных и не очень живучих детей молва упорно приписывала наличию во дворце красивых гвардейских офицеров.
В общем, совершенно неподходящий человек для наступивших времён. А времена были такие, что ого-го! В середине XIX-го века испанцы внезапно обнаружили, что живут в стране, имеющей одну из самых больших площадей в Европе, но с населением в несколько раз меньшим, чем в соседних Франции и Британии. Что население это не просто подавляюще сельское, но абсолютно нищее, в то время как земли массово не обрабатываются из-за бесхозяйственности и отсталых технологий (со своим Георгом III, копающим бурячки, в Испании не сложилось). Что в стране совершенно нет промышленности, и всё фабричное производство – импорт (в первую очередь, конечно же, из Британии). Что отсутствует внутренняя торговля, так что в отсутствие притока средств из колоний налоги взимать практически не с чего (крупные землевладельцы, как на подбор, все льготники). Что в течение десяти поколений люди привыкли получать всё: справедливость, указания, объяснения, цели и средства – от вышестоящих, а теперь срочно и, главное, самим надо решать, что справедливо, а что нет, почему страной должны править эти, а не те, зачем делать то, а не это. А люди не привыкли спорить и на любое несогласие со своей точкой зрения тут же реагируют замкнутостью и злостью, а то и хватаются за ножи.
И что хуже, никто, кроме политических самоубийц, не мог сказать открыто: Граждане! Какое величие?! Какая империя?! Мы в полной Ж..! Над нами смеются по всём цивилизованном мире, наша страна стала символом отсталости!
Вместо этого произносились всё те же мантры о том, что мы ещё ого-го, мы всем покажем, вот только сейчас преодолеем, и как рванём! В таком шизофреническом режиме Испания и проходила ускоренный курс цивилизационного развития.
Первое, что успели выяснить испанцы – что винтовка даёт власть, но не порождает понимания и стабильности. Правда, искушение всё равно было сильным, и попытки переиграть всё силой не прекращались.
После недолгой диктатуры Эспартеро к власти пришли «умеренные» – модерадос. Ну, что значит умеренные?.. Делать что-то ровно с той скоростью, чтобы тебя не выгнали прямо сейчас. Просить кредиты у Британии за чашечкой чая, чтобы польстить послу. Заводить инфраструктурные проекты (ту же пресловутую «железку» – фетиш столетья) так, чтобы себя не обидеть. Рассказывать, что радикалы и консерваторы ничего не смыслят в реальной политике и чаяньях народа. Убеждать тинейджера-королеву, что испанцы её обожают и боготворят.
Незаметно все свыклись, что в стране, усиленно гордящейся величием своих предков, много что зависит от мнения иностранных послов, в первую очередь – британского. Инвестиции тоже были британскими, оттуда же приезжали инженеры строить современные угольные шахты и железную дорогу, прибывал фабричный импорт. С воцарением во Франции Наполеона III за сферы влияния в Испании, как за какую-то ничтожную колониальную страну, началась борьба между Великими державами. Луи-Наполеон считал себя вправе бесцеремонно вмешиваться в дела соседней страны на том простом и неоспоримом основании, что его жена – испанка (впрочем, будто ему нужны были поводы...). Изабелла, безвольная и не отличавшаяся дальновидностью, постоянно меняла министров, то призывая из Лондона авторитарного прогрессиста Эспартеро, то возвращая власть модерадос, то склоняясь перед очередными диктаторами, называвшими себя старинным красивым именем каудильо – военный вождь.
В 1868-м она достала собственную страну настолько, что очередная военная хунта, пришедшая в результате молниеносного переворота, названного «Славной революцией» (La Gloriosa), выслала её в Париж, где Изабелла и прожила ещё 36 лет, даже найдя по такому случаю общий язык со своим бедным, пострадавшим ни за что мужем.
Изабелла IIII (1830–1904), королева Испании (1833–68) с младшими дочерьми и с мужем Франциско (1822–1902)
Наличие вакантной позиции монарха в далеко не самой маленькой стране Европы, возбудило политиков, уже вошедших во вкус Realpolitik, а среди них и нашего старого знакомца, любимца публики – Бисмарка. Он, в пику Наполеону, стал усиленно сватать на испанский трон одного из кузенов прусского короля, Леопольда Гогенцоллерна, что характерно, без особого желания как со стороны как Вильгельма, так и самого Леопольда, чей бездетный старший брат только-только стал королём Румынии (здесь время уточнить, на каком европейском троне ещё не сидел какой-то немецкий принц). В конечном счёте, Леопольд отказался, но Бисмарка это не остановило, и он даже сам процесс переговоров сумел преподнести в настолько хамском тоне (подделав телеграмму от французского министра), что Вильгельм пошёл на конфронтацию с Францией. Чем это закончилось, мы уже знаем. Вот так Испания в очередной раз стала важным, но, увы, пассивным фактором европейской политики.
Леопольд Гогенцоллерн (1835–1905). Променял испанский престол для себя на румынский – для своего сына.
Кто сказал «Ух ты, Карл Маркс в форме»?
Тем временем Куба решила, что им удобней дружить с США, чем с непонятным правительством на другой стороне Атлантики, и провозгласила независимость. Нет, никаких Че Гевар и Фиделей – восстание организовали плантаторы, желавшие сохранить сахарный бизнес в условиях запрета работорговли и усиленного налогового пресса со стороны метрополии (кстати, в их рядах совершенно случайно воевали бывшие конфедераты из США, ведь связи были очень сильны – именно отказ от проекта покупки Кубы в качестве нового рабовладельческого штата стал одной из причин гражданской войны в США). Может их вдохновил герой однодолларовой купюры, а может наслушались рассказов конфедератов и решили устроить у себя благословенную страну, в который каждый свободен и имеет не менее трёх рабов. А может прослышали о либерализме, победившем в метрополии, и понадеялись, что этого либерализма хватит ровно на кубинскую независимость.
Предсказуемо, испанский либерализм закончился на кубинском вопросе. Мы, конечно, за идеалы равенства и свободу, но при чём здесь Куба? Да и вообще, что это за народ такой, кубинцы? Да мы вас Ave Domini петь научили, бездушных тварей. Мы – культурная общность, объединённые языком и религией! И вообще, там могилы наших дедов уже без малого 400 лет, вот!
Кубинская война длилась ни шатко, ни валко десять лет, ограничиваясь даже не темпами маршей и решительностью штурмов, а неспособностью революционеров договориться, кто из них главный, и скоростью вымирания присылаемых из метрополии регулярных войск от малярии, тропической лихорадки и прочих естественных союзников аборигенного населения. Лоялисты, впрочем, прибегли к новейшему достижению анти-партизанской борьбы того времени – войной на истребление, с зачистками, концлагерями, ответственностью селения за каждого жителя и прочим геноцидом (минус 300 тыс. человек). В конце концов креолы устыдились своей неверности и склонили головы пред величием испанской короны. Ненадолго.
Возможно метрополия справилась бы с бунтом и скорее, но проблем хватало и дома. На вакантное место Изабеллы, по причине отказа немца, пригласили сына итальянского короля – Амадео I. Под его честное королевское слово Ротшильды и Париба, то есть британский и французский «государственные кошельки» выдали баснословные кредиты. Выяснилось, однако, что слово это мало чем подкреплено, поскольку statesmanship is more than entertaining peasants(c). В общем, Амадео очень быстро помогли потратить и эти деньги, и ещё большие на праведное дело – войну.
Амадео II (1845–90), кратковременный король Испании. Понимал за косплей, а большего королю и не надо
Дело в том, что за телодвижениями уже не самой молодой Изабеллы внимательно следил в бинокль – па-бам! – дон Карлос, внук дона Карлоса (и сын дона Карлоса заодно; не заморачивались они там с именами, а может не хотели менять название партии – карлисты). Отец его в своё время уже устроил Вторую Карлистскую войну, настолько невнятную, что её иногда и войной не считают. Дон Карлос-внук решил попытать своего счастья и в 1872-м году поднял восстание в Наварре. Очень скоро его поддержала Баскония и Каталония, привычно требуя свои fueros, которые методично ущемлял Мадрид. Началась очередная Карлистская война, в которой обе стороны никак не отличались гуманизмом и сдержанностью.
Карлисты знали толк в духовных скрепах. Своим символом они выбрали «бургундский крест» – флаг знаменитых испанских терций. Чо, дедывоевали
Тем временем юный король успел потратить не только основной кредит, но все транши перекредитования, наивно выданные ему Париба (Ротшильды съехали с темы раньше, записав Испанию в стратегические потери). Поглядев, что проценты по кредитам составляют уже половину государственного годового дохода, Амадео сказал «Я так не играю» и отрёкся от короны. Офигевшие от такого неожиданного хода испанские политики не нашли ничего лучшего, чем провозгласить республику.
Получилось так себе. Карлисты наступали с севера, началась кровавая осада Бильбао, послужившая поворотным моментом войны. На юге, опасаясь традиционных для республиканцев поползновений в сторону унитаризма, один за другим поднимали бунты крупнейшие города, объединённые идеологией кантонизма, иначе говоря, сторонники конфедерации. Новое правительство, не желая объявлять дефолт, устроило в отбитых карлистских провинциях севера такой грабёж, что даже Ротшильд заявил: я, конечно, хочу получить деньги назад, но мы потеряем куда больше, если будем ассоциироваться в общественном мнении с таким беззаконием.
Первая Республика даже не успела провести президентские выборы, а парламентские были бойкотированы всеми, кроме правящей партии. Меньше чем через два года после провозглашения, в результате бескровного военного переворота при согласии большинства сил, включая правящие, в Испании была восстановлена монархия, а на трон взошёл молодой сын Изабеллы Альфонсо XII.
К счастью, молодой король не был похож на мать, как того опасались все, включая монархистов. Он мудро не лез в то, в чём не разбирался, а отдал управление страной правительству, назначение которого зависело от него косвенным образом (по британской схеме, очевидно признанной самой лучшей... или просто викторианский флёр повлиял на европейских провинциалов...), а сам же принялся за то, что у королей всегда получалось лучше всего – символизировать. Делал он это, не в пример другим, активно: ездил по стране, общался с людьми, не боялся посещать поражённые холерой области. В общем, чего ещё желать от короля в такую эпоху?
Альфонсо XIIXII (1857–85), король Испании (1874–85) с женой Марией-Кристиной Австрийской
Армия наконец-то одержала решающую победу над карлистами и в очередной раз разбомбила непокорную Барселону. В назидание прочим Каталония и Баскония были лишены своих вольностей, а южным кантонистским городам наоборот были выданы льготы. Закончив войну в метрополии, армия отправилась на непокорную Кубу и там положила конец восстанию, попросту задавив бунтовщиков массой. Кризис, с самого начала века не отпускавший Испанию, закончился. К сожалению, ненадолго.
За время взросления в парижской эмиграции Альфонсо успел стать знатным (во всех смыслах слова) ловеласом, причём лишённым некоторых присущих викторианскому обществу предрассудков, предвещая приход развратной эпохи эвардианства. Однако, корона требовала жертв – и молодой альфонс Альфонсо женился, в будете смеяться, на своей кузине Марии де лас Мерседес (впрочем, будем честны, к тому моменту в аристократической Европе не осталось персон с более дальней степенью родства). Брак, вероятно, был бы счастливым, не умри жена через полгода от тифа (это такое маленькое напоминание любителям порассуждать о старых добрых временах). По совету друзей министров Альфонсо посватался к её младшей сестре Марии-Кристине, но та умерла от туберкулёза в процессе переговоров. Как образованный европеец конца XIX-го века Альфонсо вряд ли поминал Божью Волю, но что-то фаталистическое явно сказал. В конце концов ему подыскали не такую близкую родственницу, тоже Марию-Кристину, родственницу австрийских царствующих Габсбургов, и та последовательно родила ему двух дочерей (европейское свободомыслие ещё не дошло до понятия контрацепции). Параллельно неугомонный монарх осчастливил двумя детьми свою официальную любовницу Марию-Арманду.
Мария де лас Мерседес и её сестра Мария-Кристина (не путать с той, что Австрийская).
Тут, однако, боевой путь Альфонсо закончился, так как его в возрасте 28 лет свалило убойное сочетание туберкулёза и дизентерии. Через несколько месяцев Мария-Кристина, названная регентшей, родила мальчика, тоже названного Альфонсо, «самого счастливого и возлюбленного правителя в мире», как сказали о нём 8 лет спустя. При нём-то империя и ушла в Страну Беспроцентных Кредитов окончательно.
продолжение здесь
