предыдущая часть здесь
Abstract
О побочных эффектах от строительства дамб, влиянии пресуществления бренного на овеществление подсознательного и о четырёх главных средствах достижения своего стильных людей в красном
Собака бывает кусачей
Только от жизни собачей…
Ю. Мориц
– Ваше Величество! Прежде чем меня повесят, подойдите, пожалуйста, ко мне и поцелуйте меня в те уста, которыми я не говорю по-фламандски.
Шарль де Костер, «Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их приключениях — забавных, отважных и достославных во Фландрии и иных странах»
В далёкие времена падения Римской империи племена франков («а франк издавна означает свободный«(с)) пришли в Галлию из низовий Рейна. Там же находилась столица самого знаменитого из королей династии Каролингов — Карла Великого — Аахен, в которой он и был похоронен. Долина Рейна всегда имела особое значение для германских племён — не зря именно там было выковано и утеряно кольцо Нибелунгов («Золото Рейна»). Поэтому не удивительно, что при разделе Римской империи франков в 843 году старшему из внуков Шарлеманя Лотарю достались именно эти земли — с севера на юг весь Рейн, альпийские владения, Прованс и северная Италия с Римом в придачу (всё же римский император, как-никак). Очень скоро это королевство испытало на себе все прелести срединной позиции и было «съедено» будущими королевствами Германии и Франции, оставив по себе лишь название Лотарингия. На более чем 1000 лет земли Рейна стали театром непрекращающегося мочилова между немецкими императорами и французскими королями (и их наследниками), последнее из которых застали даже некоторые из живущих ныне.
Так или иначе, к концу XV века наследие Лотаря практически полностью было поделено между двумя сильнейшими домами Европы — немецким императорским и французским королевским. Исключений было два, и оба существенные.
Нижнее течение Рейна представляет из себя практически сплошное болото, а само побережье состоит из живописных, но совершенно бесплодных песчаных дюн. Слева, на юго-западе, оно было отделено от цивилизации могучим массивом Арденнских лесов, ныне полностью сведённых. Справа, на востоке, тянулись ещё более гадкие болота в низовьях Эмса и Везера, куда осмеливались ходить разве что редкие Беовульфы (выпить с местными троллями). Во времена Юлия Цезаря на левом берегу этого треугольника жило галльское племя белгов, так что всю эту землю иногда называли по ним. На правом берегу когда-то жили германские племена батавов и фризов, так что встречаются названия Батавия или Фризия для обозначения всей этой богом забытой местности. Но чаще всего люди не заморачивались и называли её попросту Низинными Землями — Low Countries, NederLand.
Земли эти были настолько неинтересны, что их даже никто не завоёвывал — и это в эпоху, когда междоусобицы начинались из-за груши на меже. Что говорить, последняя свободная община во Фрисландии была захвачена аж в 1498 году, когда само средневековье уже становилось прошлым. Да, у местных болот часто появлялся какой-то «хозяин» — граф или барон, но в своих владениях он старался не отираться... Да и что там было делать благородному человеку?
Вот так и жили...
А тем временем жизнь непроизвольно становилась всё легче и привлекательнее. В 920-м даже викинги смирились с тем, что грабить у местных нечего, и набеги прекратились. Короли и императоры занимались друг другом, и у народа нашлось время для творческого облагораживания местности. Лопата за лопатой, брёвнышко за брёвнышком — и лет за 300 сеть примитивных, но многочисленных дамб стала покрывать Низинные Земли характерным узором. В Средние века люди ревностно относились к правам на землю, и даже раннефеодальные бароны, очень условно отличавшиеся повадками от рэкетиров, сначала заставляли своих «подопечных» подписать договор о покровительстве, а уж потом приступали к грабежу взиманию оброка. Так что земля, отвоёванная у леса/болота/моря, по праву считалась принадлежащей тем, кто сумел это сделать... Ну, пока не подворачивался случай её «законно» умыкнуть. Но болот хватало, а уж моря было плугом не перепахать — и многие поколения батавов предпочитали копать канавы, но не платить налоги, в чём мне их упрекнуть сложно. В некотором роде вступил в действие механизм генетического отбора по упрямству в отношениях с государством.
Попутно оказалось, что как только совместная огромная дельта Рейна-Мааса стараниями человекообразных бобров перестала каждую весну превращаться в живописный набор кочек посреди талой воды, из относительно сухих участков земли получились отличные разгрузочные терминалы. С одной стороны есть гавани, в которые могли заходить корабли даже с мореходной осадкой, с другой — сеть каналов позволяла гонять на воловьей тяге баржи не только до судоходной части Рейна (а оттуда — по всей Северной Европе), но и к соседним рекам вроде Шельды, откуда товары отправлялись в Шампань и прочую Северную Францию.
Города поближе к Капетингам и Плантагенетам уже во времена классического средневековья стали знаменитыми центрами текстильной промышленности, работавшей в основном на английской шерсти. Производство и торговля означали деньги, а деньги означали желание их отобрать. И уже в те годы города Фландрии прославились своими войнами против французской короны. Иногда получалось хорошо, иногда — не очень. Один раз фризы даже смогли навалять всесильной Ганзе (правда, скажем честно, в те году Ганза уже была не та). Так или иначе, но в начале XV века практически все Низинные Земли попали во владения знаменитых герцогов Бургундии, а после смерти Карла Смелого в качестве приданого его единственной дочери Марии отошли к Габсбургам. Именно во фламандском Генте родился будущий император Карл V, а изначально — просто герцог бургундский и повелитель Низинных Земель; в Брюсселе находилась официальная имперская столица, сам император, хоть и был «человеком Европы», себя чувствовал больше фламандцем, чем испанцем или немцем.
Кстати, именно здесь родился жил и творил Иероним Босх
При Карле же Низинные Земли и стали официально именоваться Нидерландами. И при нём же земли эти были разделены на 17 провинций с привычными нам названиями. И при том же Карле Нидерланды начали богатеть ещё больше. Причин тому было несколько.
Во-первых, они включились в общий рынок империи в качестве самой технологически развитой части. А во-вторых...
Когда в Испанию начали бурным потоком вливаться деньги — сначала от ограбленных индейцев, а потом и напрямую из шахт Нового Света, императорская корона, как уже говорилось, начала их тратить на войну. Только вот беда — воевала империя в основном всё там же: во Фландрии, Брабанте и на Рейне, потому что воевать с Францией в Пиренеях дураков не было (причём с обеих сторон). А значит, и деньги нужны были там же. Поэтому многие корабли с золотом прямо так и плыли в нидерландские порты — Антверпен, Роттердам, Амстердам, заходя в Кадис только для пополнения запасов после трансатлантического перехода. А поскольку жители низовий были известными мастерами по части кораблей, то и суда для этих экспедиций стали строить там же.
Правда, «золотые галеоны» прибывали очень нерегулярно, моря были неверными и полными пиратов – а деньги всегда нужны были здесь и сейчас, причём чем дальше, тем больше. Под залог будущего золота из Нового Света император стал брать кредиты у местных купцов и прочих «больших людей», не имеющих счастья принадлежать к благородным сословиям. К тому же очень вовремя нашлись посредники, хорошо знающие как испанские реалии, так и сложный процент и прочие банковские хитрости. Ими оказались — па-бам! — те самые евреи-сефарды, изгнанные из Испании католическими бабкой и дедом императора Карла.
Вот так и получилось, что золотой дождь, обрушившийся на Испанию, в карманах испанских грандов и кабальеро задерживался очень ненадолго, устремляясь в маленькие, но гордые провинции Нидерландов. Причём там эти деньги не просто тратились, а превращались в капитал: на них строились верфи и спускались на воду новые суда, на них кредитовалась заморская (баснословно выгодная) торговля, включая торговлю рабами, постройка мануфактур — в первую очередь текстильных, но также сталелитейных и оружейных. Всё больше строилось дамб, всё больше земли осушалось или отбиралось у моря. Страна покрылась ветряками и водяными мельницами — главными признаками прогресса той эпохи. И, естественно, формировался новый огромный слой людей, которые жили не так, как привыкла вся остальная Европа — не с земли, а с производства и торговли. Ведь деньги, попавшие в эту маленькую, но уже чертовски эффективную систему, переставали быть наполнением для сундуков, а превращались в currency — «смазку» экономики современного типа.
Люди гибнут за металл!
И следом за богатством пришли они... но тут опять обширное географическое отступление.
Великая транспортная артерия, всё средневековье связывавшая север Европы со Средиземноморьем, как уже говорилось, проходила по Рейну. Но до него ещё надо было добраться: или вверх по Роне и Соне, или из Ломбардии через перевалы. В любом случае узловой точкой при этом оставались немногочисленные и труднопроходимые перевалы Альп. Уже от них товары шли или прямо на север по Рейну, или на восток, вдоль Дуная до Чёрного моря, или на северо-восток, через Баварию, Чехию и Силезию в Польшу, а оттуда и на Русь. В общем, жителям этих мест сам бог велел промышлять грабежом и перевалочной торговлей... ну, и перепродажей награбленного, конечно же. Так и сформировались ныне знаменитые кантоны Швейцарии — Женева, Лозанна, Берн, Базель, Цюрих. Как, надеюсь, вы уже понимаете из логики изложения, дополнительное богатство вызывало неуёмное желание эти города подчинить централизовать, а нежелание этими богатствами делиться порождало свободолюбие и всякие демократические традиции. Ну, а в случае со Швейцарией породило ещё и знаменитых пехотинцев-пикинёров, периодически валяющих люлей крупнейшим государствам региона.
Вот так, весело проводя время за уничтожением цвета немецкого и бургундского истеблишмента, Швейцарская лига дожила до XVI века, когда ей на голову неожиданно свалилась Реформация. А надо сказать, что уже через 10 лет после своей выходки с 95-ю тезисами Лютер сам был не рад тому, какого демона выпустил из бутылки, и тщетно пытался на многочисленных соборах объяснить, что реформировать церковь следует лишь так, как говорит он, и никак иначе. Получалось плохо. То, что нравилось князьям, совершенно не удовлетворяло купцов, а крестьянам уж и подавно не подходило по духу то, что активно употребляли в качестве пищи духовной горожане. Всякий лучше других знал, как делать лучше — и именно этим и занимался.
Первыми вспыхнули анабаптисты — поклонники примитивно-коммунистического представления о том, что до Царства Божьего осталось совсем ничего («ибо истинно говорю вам, скоро Земля налетит на небесную ось" (с)), так что можно даже не заморачиваться с обработкой полей — у богачей всё равно столько хлеба, что до пришествия Христа хватит всем (здесь и далее напоминаю, что известные нам ныне церкви с теми же названиями за прошедшие 500 лет очень сильно эволюционировали в сторону толерантности и миролюбия). Ну, их попросту вырезали — никто не любит толпы нищебродов, перемещающихся от одного поселения к другому в ожидании конца света.
Был ряд проповедников не настолько радикальных, как анабаптисты, но всё же неприемлемых для княжеской власти — в первую очередь Цвингли и Кальвин. После долгих диспутов, периодически переходящих в стадию доносительства, оба они сбежали в Швейцарию, правда, в разные кантоны, где непривыкший к столичным звёздам народ уверовал в них прочно, со всей самоотверженностью рок-фанатов. Цвингли вскоре погиб в битве, а вот Жан Кальвин устроился в Женеве надолго. Там он не в первый, но и не в последний раз за исторические время доказал, что какую партию церковь не строй — всё равно получается КПСС римский престол: со своей инквизицией, катехизисом и сжиганием еретиков на кострах, — за что и был удостоен современниками прозвища Женевский Папа.
Ульрих Цвингли (1484–1531), основатель цвинглианства. Жан Кальвин (1509–1564), основатель — вы не поверите — кальвинизма
Помимо всего чисто религиозного и эстетического (вроде табу на роскошь и произведения изобразительного искусства), кальвинизм имел одну очень важную черту, отличавшую его как от лютеранства, так и от католицизма — учение о предопределённости. Попросту говоря, там, где католицизм говорил о наличии у человека свободы воли, кальвинизм утверждал, что судьба человека уже заранее предрешена Господом, и всё, что человек может сделать — это такому решению покориться. Звучит мрачно, да, но закон, как известно, что дышло. По нему же следовало, что богатство, успех и почёт тоже предопределены человеку Господом. А значит, нечего стыдиться богатства, потому что это такой способ Небес показать, что ты праведник. Богатей!
Понятное дело, что такая религия, снимавшая моральные терзания относительно своего превосходства над другими (не обусловленного благородным происхождением), не могла не стать популярной именно в среде быстро богатеющих граждан: торговцев, банкиров, хозяев мануфактур. А поскольку, как и всякие порядочные сектанты, кальвинисты предпочитали вести дела "со своими", то сеть немногочисленных, но очень влиятельных людей в скромных одеждах быстро стала проникать в новые и новые города Европы. Во Франции они стали известны под именем гугеноты (то ли от имени женевца Гуга, то ли от голландского Huisgenoten — "сообщники"). В середине XVI века, возможно сплавом по Рейну, они добрались и до Нидерландов, где очень быстро навербовали себе сторонников как в среде стремительно богатеющей буржуазии, так и среди наёмных работников, привлечённых показной скромностью её адептов.
Итак, к 1555 году Нидерланды были очень богатой страной без собственного настоящего государя, управляемые штатгальтерами (stateholder) — фактически вице-королями, правившими при поддержке нескольких выборных советов от местных городов и представителей знати. Год указан не случайно, потому что именно тогда старый, уставший и задолбанный всем на свете Карл V отрёкся от титула герцога бургундского и государя Нидерландов и передал его своему старшему сыну — Филиппу.
Трудно представить себе более несовместимые сущности, чем Нидерланды и Филипп II. Разнородная, разноязычная, многоконфессиональная, объединённая лишь в 1549 году Прагматической санкцией (чей прагматизм заключался в том, чтобы всех подогнать под одну гребёнку), стремительно богатеющая конфедерация бывших вольных городов и полусвободных общин — и монарх-автократ, убеждённый в своём Божественном предначертании, фанатичный католик, с детства не ведающий предела своей власти. Его отец, хоть и выжимал из провинций все соки непомерными налогами, идущими на ненужные нидерландцам войны, и ненавидевший реформатов, всё же был "своим", да и под конец жизни заметно подзабил на преследование инакомыслящих. Не то Филипп. Он был рождён в Испании, воспитывался как испанец, с 16 лет фактически правил этой страной, пока его отец мотался по всей Европе — Нидерланды были ему чужды, не в последнюю очередь своими "разнузданными" нравами, то есть свободой мысли и веры (ну, и фривольностью в жизненных отношениях тоже).
Филипп Габсбург (1527–1598), Филипп I, король-консорт Англии и Ирландии (1554–1558); Фелипе II, король Испании, Сардинии, Сицилии и прочия (1556–1598); Фелипе I, король Португалии и Алгарве (1581–1598)
В 1554-м Филипп женился на Марии Тюдор, Божьей милостью королеве Англии и Ирландии, приходившейся ему, по старой традиции Габсбургов-Трастамара, двоюродной тёткой (предыдущая жена доводилась ему дважды кузиной, одна из будущих — племянницей, а о предшествующей генетике вы уже читали выше). Брак был абсолютно политическим, направленным на возвращение Англии в лоно католической церкви после безбожного правления Генриха VIII (ради такого дела папа даже снял с Англии отлучение и признал права Тюдоров на ирландскую корону). Итогом их 4-летнего совместного правления (Филипп был коронован совместно с Марией) стали тысячи казнённых за приверженность англиканской церкви и напиток "Кровавая Мэри", увековечивший память о безуспешных попытках обратить людей в истинную веру при помощи террора.
В 1558-м Мария умерла, брак был бездетным, так что Филиппу, потерявшему право на английскую корону, пришлось возвращаться обратно через пролив в ненавистные Нидерланды. Он, правда, посватался к Елизавете, сестре Марии, но Рыжая Бесс уклончиво ответила, что ещё подумает. Думала она почти два десятка лет (за это время Филипп успел похоронить ещё двух жён). Это был очень тонкий политический ход: королева-протестантка, под которой шатался трон, на долгий срок получила прикрытие от самого могущественного католического монарха, который даже лоббировал её интересы в надежде хоть таким образом вернуть в Англию католицизм.
Эскориал — дворец, выстроенный Филиппом II в Мадриде
Но это всё дело будущего. А пока что Филипп стал де-юре королём Испании и в 1559-м навсегда покинул непонятые и непонятные Низинные Земли. Уехал он, так и не поняв, почему монарх, избранный Небесами для управления своими подданными, должен забивать себе голову какими-то договорами с каждым городом, который находится в его землях, какими-то правами и вольностями, утверждёнными традицией и законом. Уехал с ненавистью ко всем и вся в этой стране, а особенно к некоторым особо непокорным лицам, о которых мы поговорим позже. Но Филипп знал, чего не хватало Нидерландам.
Да, конечно же, это была она!
Инквизиция действовала в Нидерландах уже с 1520-х, но, за исключением нескольких особо рьяных, служили в ней люди всё больше спокойные и рассудительные, склонные к милосердию и увещеваниям. Филипп положил этому попустительству край, прислав команду отборных испанцев, знавших, с какой стороны поджигать костёр. Формально за регента осталась его сводная сестра Маргарита Пармская, но на деле всю власть, в ущерб местным советам, перебрал на себя кардинал де Гранвель, который принялся закручивать гайки. Это было очень удобно и выгодно, ведь еретики, по описанным выше обстоятельствам, часто были людьми очень богатыми. А потом оказалось, что у богатых еретиков есть богатые друзья и компаньоны-католики — и те тоже отправились по этапу.
Маргарита Пармская (1522–1586), незаконная дочь Карла V. Штатгальтер Нидерландов (1559–1567)
А деньги королю были очень нужны (впрочем, когда в истории это было не так?), потому что венценосный батюшка Филиппа при всём свалившимся на него богатстве умудрился уйти в монастырь, оставив страну с долгом в 36 миллионов золотых дукатов и ещё 1 миллионом ежегодного бюджетного дефицита. Не знаю, поклонником какой экономической школы был Филипп, но он решил проблему просто — сказал, что не будет платить. То есть, по-современному, объявил банкротство. С той лишь разницей, что никаких залоговых обязательств перед кредиторами, кроме честного слова, у него не было. И так пять раз подряд, чем довёл до ручки некогда всесильных Фуггеров и создал себе соответствующее реноме среди кредиторов. Впрочем, человек, называвший Филиппа недобросовестным заёмщиком в пределах королевства, прожил бы недолго, так что докучать монаршей совести было некому.
Банкротство, ударившее по многим банкирам Нидерландов, повышение налогов, содержание армии, "защищающей" страну от Франции, преследования и казни многих богатых и влиятельных людей страны... Вдобавок Филипп не желал выпускать дела провинций из-под контроля, поэтому все государственные документы шли на подпись лично ему — то есть две недели в одну сторону при хорошей погоде и отсутствии неблагоприятных обстоятельств. Запас законопослушности "преданных подданных" был не безграничен, но затевать любое дело было страшно. Самый могущественный монарх Европы — шутка ли. Но при таких обстоятельствах поводом может стать что угодно, даже отсутствие повода.
Дальнейшие события ярко описаны в художественной литературе (хотя бы в той же "Легенде о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их приключениях — забавных, отважных и достославных во Фландрии и иных странах"), так что я пройдусь по ним лишь поверхностно.
Изначально сопротивление возглавили представители высшей знати Нидерландов: граф Эгмонт, граф Горн и Вильгельм, принц Апельсин Оранский (Orange). Все трое были потомками богатейших и знатных родов Европы, католиками, знаменитыми полководцами (а Горн — ещё и адмиралом), штатгальтерами провинций. Все трое входили в Государственный совет Нидерландов. И все трое не без оснований считали, что инквизиция, покончив с кальвинистами, возьмётся за остальных несогласных, невзирая на их конфессиональную принадлежность.
Ламораль граф Эгмонт, герцог Гавер (1522–1568), рыцарь ордена Золотого Руна, штатгальтер Фландрии и Артуа.
Филипп де Монморанси, граф Горн (1518/26–1568), штатгальтер Гелдерна и Зютфена, адмирал.
Вильгельм I Молчаливый, герцог Оранский, граф Нассау-Дилленбург (1533–1584), штатгальтер Голландии, Зеландии и Утрехта (1559–1567) по версии испанской короны; штатгальтер Голландии, Зеландии, Утрехта и Фрисландии (1559–1584) — по мнению лучших людей этих провинций
Как и полагается благородным людям, начали они с интриг и попыток договориться с властью. В 1564-м их попытки даже увенчались частичным успехом — после демонстративной отставки части Государственного совета кардинал де Гранвель, глава совета и главный идеолог религиозных преследований, был отозван в Италию. Но прочих уступок оппозиционеры от короля не дождались: все административные, налоговые и религиозные ограничения и репрессии остались в силе.
А дела шли всё хуже. 1565 год оказался неурожайным, в стране начался голод. Торговля была расстроена войной Швеции за независимость от Дании (да, было и такое). Централизация и правление инквизиции привело к неурядицам в производстве.
И тогда весной 1566-го наиболее радикальные представители знати во главе с младшим братом Вильгельма Оранского решились на демарш: они подписали петицию королю об отозвании инквизиции и возврате к старым вольностям. Ни о какой независимости или самоуправлении речь не шла: представители высшего сословия всего лишь верноподданно просили короля избавиться от "плохих советчиков", которые разоряют народ, и вернуться к старым законам и уложениям, — но сам тон петиции был далёк от истинной почтительности. Когда толпа из 450 одетых по-кальвинистски скромно дворян явилась на приём к регентше, та реально струхнула, но её советник не растерялся и со всей галантностью, оставшейся с бургундских времён, успокоил: "N"ayez pas peur Madame, ce ne sont que des gueux" («Не бойтесь, Мадам, это всего лишь попрошайки"). "Geuzen? Ja-ja!" — отреагировали делегаты. В тот же вечер сообщество подписантов приняло название гёзы и выбрало себе в качестве символа нищенскую суму.
Маргарита Пармская, предсказуемо, сослалась на отсутствие полномочий в решении таких вопросов и переслала петицию в Испанию. Филипп хранил долгое молчание — и радикалы в Нидерландах восприняли это как сигнал к дальнейшим действиям. Причём на этот раз на сцену вышли вовсе не законопослушные дворяне, а люди совершенно другого плана.
Продолжение здесь.
