Abstract
О животных, мумифицированных посмертно, и учёных, мумифицированных прижизненно; о роли цыплёнка табака в развитии биологии; а также о странной взаимосвязи между зародышами и либеральной прессой.
Пенни Там всего 17 человек.
Леонард 17? Это же настоящий Вудсток для теоретической физики!
...
(Леонард и Шелдон дерутся)
Пенни И часто такое случается?
Воловиц Намного чаще, чем многие думают.
(с) «Теория Большого Взрыва»
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
ЧАСТЬ ПЯТАЯ (настоятельно советую прочитать хотя бы её, если не читали)
25 июля 1798 года армия Наполеона вступает в Каир, и у Сент-Илера с Савиньи немедленно разбегаются глаза от изобилия не отпрепарированных и не помещённых в формалин живых существ. Более того, очень скоро Египет подбрасывает им даже лучший подарок – труд их невольных коллег из древности. Мумии!
И не просто какие-то там человеческие мумии (этого материала в воюющей армии и так предостаточно), а мумии священных животных: собак и ибисов. Им не меньше 3 тысяч лет! Почти половина срока от Сотворения Мира!
Священный ибис!
Радость Сент-Илера длилась ровно месяц, чтобы смениться новыми испытаниями. Мамлюки продолжают яростно атаковать французов, и Наполеон отправляет на юг, вдоль Нила, своего лучшего генерала, Луи Дезэ, чтобы поставить под контроль Верхний Египет и лишить противника баз снабжения. Поход обещает быть даже более экстремальным, чем вся экспедиция в целом, и учёным, несмотря на их мольбы, присоединяться к нему запрещено (об одном исключении – в следующих частях). Неизвестно как именно, однако Сент-Илеру удаётся примазаться к корпусу Дезэ, и вместе с его солдатами он видит и развалины Фив, и нильские пороги, и Город Солнца – Гелиополис, дойдя с армией аж до Асуана.
Генерал Луи Шарль Антуан Дезэ (1768–1800). Ах, этот профиль... И как, открыв рот, на него смотрят арапчата... Белая кость, голубая кровь, аристократ, потомственный военный, жил исключительно ради славы. Погиб в битве при Маренго, спасши от неминуемого поражения Наполеона. Бонапарт считал его и Клебера двумя своими лучшими соратниками. Мистика – оба они погибли в один и тот же час, с разницей не больше 15 минут
Поход Дезэ длился почти год, но Сент-Илер, по всей видимости, отправляется назад с одним из отрядов намного раньше с целым альбомом зарисовок и коллекцией мелких зверьков и насекомых. Дезэ возвращается позже и по плохому поводу: Наполеон наконец-то осознал авантюрность экспедиции и собирает армию для круговой обороны в пределах Нижнего Египта, а сам экстренно делает ноги в направлении Парижа в сопровождении немногочисленной свиты. Сент-Илеру места на счастливом пароходе фрегате не достаётся, но он, кажется, не сильно огорчается по этому поводу: ведь в Египте ещё столько всего неизведанного! (Правда, говорят, что в это время он стал нездорово нервным).
Йож йегибедский! (авторство Сент-Илера)
Чтобы посмотреть на других занятных жывотных – тык сюда
Все эти три года Этьенн прилежно пишет о находках и просто за жизнь в Париж своему лучшему другу Жоржу. В ответ – тишина.
Наконец-то наступает развязка. Остатки французской армии, осознав бессмысленность дальнейшего сопротивления, капитулируют. Теперь британцы обязаны интернировать их домой, но все трофеи достаются новым победителями... Точнее, такова была идея, и никто не сомневался в её безупречности, пока кто-то не протянул свои загребущие лапы к коллекциям Сент-Илера.
И тут британцы узнали, что такое бешенство ботана зоолога.
Милый, интеллигентный профессор внезапно превращается в фурию. Он яростно и красноречиво обещает поставить в известность всех лордов, сэров и пэров Британии о том, как офицеры Его Величества короля Георга, движимые алчностью и невежеством, демонстрируют истинное варварство и пытаются уничтожить уникальные научные материалы, с которыми всё равно не умеют обращаться. Учёный мир Европы тех времён был довольно узок и очень точно совпадал с кругом тех, кого в Англии принято было считать истинными джентльменами, так что в угрозах Сент-Илера постоянно звучат очень громкие имена.
Этьенн в 1799 году, в Египте. Не верьте этим нежным глазам – перед вами Терминатор, защищающий свою коллекцию от уничтожения Системой
И тут до офицеров Его Величества короля Георга доходит, что последствия такой деятельности излишне вспыльчивого французишки могут быть катастрофическими для их карьеры: о них начнут шептаться во время лондонских сезонов, с ними перестанут общаться в клубах... а уж что будет, если эти вести доберутся до ушей самого главного кошмара британского аристократа – вдовствующих тётушек... Нет-нет, нафиг-нафиг!
И разбушевавшегося профессора оставляют при его коробках и склянках, на которых тот и сидит ещё несколько месяцев, оставшихся до возвращения на родину.
В январе 1802 года Этьенн возвращается в Париж и тут же выясняет, в чём причина молчания Кювье. Пока Сент-Илер в жарких нильских заводях отбивается от крокодилов и описывает бегемотов (иногда наоборот) во славу Франции и науки, его друг Жорж занимается вещами не менее полезными – делает карьеру. А карьера – это такая странная штука, в которой не может быть двух авторитетов по одной дисциплине. И единственный авторитет во французском естествознании теперь – Кювье.
Кювье делает модным рассказ о «великом вымирании животных» в результате огромного катаклизма (теория катастрофизма). Кювье разрабатывает методологию анализа геологических слоёв при раскопках (стратификации). Кювье описывает подходы сравнительной анатомии животных. Кювье создаёт первые методы реконструкции полного скелета животного исходя из неполного набора костей, опираясь на функциональные аналоги внутри рода/семейства/класса животных (и хвалится, что может восстановить облик любого зверя по одной кости).
Вернувшийся из 3-летней экспедиции Сент-Илер стал ему мешать. Начатая было совместная работа – полный каталог известных млекопитающих Природоведческого Музея, организованного при их Растительном Саде – прерывается, потому что между бывшими друзьями накапливаются и научные разногласия.
Более того, Кювье в своём стремительном взлёте беспощадно топит и другого конкурента по Музею – старого де Ламарка (кстати, в том же 1802 году изобрётшего новое название для всей их странной деятельности – биология). Ещё в 1799-м Кювье замещает старого Добентона, умершего от инсульта, в должности профессора зоологии Парижского университета. Теперь он нацеливается на куда более высокие вершины.
Но на дворе стоят такие времена, когда научную значимость учёного определяет не собрание коллег, а один единственный человек – Первый Консул Франции, великий полководец, законодатель, лидер нации и сам всем учёным учёный. Народ, уставший от «лихих 90-х» с их переворотами, гиперинфляцией, террором и бесхозяйственностью, с радостью тянется под его сильную руку, и любые возражения тонут в хоре криков «Наполеон дал Франции стабильность! А что ей дали вы, республиканцы?!». Под приветственные аплодисменты Бонапарт становится сначала вечным, несменяемым консулом ("А зачем нам эта глупость под названием «выборы»?), а потом и вовсе Императором Французов.
С легитимностью у Наполеона туговато, поэтому в ход идут все средства. В том числе и примирение с Папой Римским. Согласно конкордату 1804 года католичество снова становится государственной религией Франции, а взамен Император получает корону из рук Папы, как в старые добрые времена Средневековья.
Кювье мгновенно улавливает политический момент и принимается гневно клеймить всяких либералов от науки, подвергающих сомнению Слово Божье, непосредственно выраженное в Святом Писании, и выдвигающих еретические предположения о том, что животные – вы только представьте себе! – изменяются со временем. Да вы сами посмотрите: наш великий Император привёз из Египта мумии собак и ибисов, которым не меньше 3000 лет отроду, и они ровно такие же, как и сейчас! Если они не изменились за такое время, то когда бы им меняться до того, если мир сотворён 7300 лет назад, а?
У Наполеона холодный ум артиллериста. Когда настаёт момент выбирать «главного по животным» во Франции, он без колебаний отказывается от соратника по Египетскому походу в пользу верноподданного бургундца. За считанные годы Кювье получает все возможные награды, становится академиком и заведующим Музеем Естествознания.
Этот Жорж Кювье – вам не тот Жорж Кювье! Весь наградами увешан, на спине и то их шесть(с)
Глядя на это, Сент-Илер плюёт на карьеру и удаляется в мир чистой науки (попутно женившись и породив единственного сына – надежду и отраду). В 1807 году он начинает преподавание в университете, но старается поменьше появляться на собраниях Академии. Там сидит Кювье, обвешанный орденами по самые пятки, в окружении многочисленных аспирантов, защищённых молодых докторов и прочей верно заглядывающей ему в рот поросли. Нет, сам Жорж излучает дружелюбие и не опускается до мелочного злобствования в отношении «старины Этьенна». Но вот его шакалы...
Сент-Илер предпочитает общество слепнущего старика Ламарка, чья буйная фантазия, в отличие от зрения, совершенно не завяла с возрастом. Они часто рассуждают о натурфилософии – обобщающем подходе ко всем естественным наукам, имеющем множество сторонников в научном мире (например, одного из самых известных немецких учёных – Гёте). Их посыл исходил из очень простого силлогизма: если мир создан Творцом согласно Единому Закону, то вместо поиска кучи частных закономерностей нужно всего лишь найти Один Главный Принцип. То есть не надо делиться на физиков, химиков, биологов и геологов – должна быть единая наука, натурфилософия.
Проблема была в одном: что же это именно за Главный Принцип? (Чуть позже ответ попробует дать Гегель: единство и борьба противоположностей. Ну, так себе ответ, скажем честно). Ответ Ламарка был в некотором роде романтичным: стремление к совершенствованию, заложенное в самой сути вещей. Иначе говоря, Творец вложил в каждый объект неосознанное желание становиться лучше, приспосабливаться к условиям, более эффективно использовать данные Господом возможности. Вот, скажем, жирафы тянутся к высоким листьям – оттого с каждым поколением шеи у них становятся всё длиннее и длиннее.
Попытки Сент-Илера показать гомологию всех позвоночных (1818)
За окнами проносятся политические бури. Войны сменяются ещё более жестокими войнами. Наполеон отрекается, потом возвращается, потом вновь отрекается. Люди взлетают на новые позиции или падают в бездну. Не тонет лишь Кювье – его позиция хороша тем, что отлично подходит и Бонапарту, и Бурбонам. Он только получает дополнительную порцию наград за борьбу с безбожным республиканским атеизмом, а потом даже становится членом Ордена Почётного Легиона.
Сент-Илера это всё не касается: он преподаёт зоологию и изучает новые находки, которые доставляют в Музей со всех концов мира. В определённый момент он начинает служить глазами и руками окончательно ослепшего Ламарка. Вместе они обсуждают – пока не на публику – старые идеи бедного Вик д'Азира о подобии эмбрионов животных и человека. Накопленный за 25 лет материал подтверждает его мысль: человеческий зародыш проходит в своём развитии все стадии животного, от рыбы и головастика до подобия Божьего. Может именно на этапе эмбриона и происходит изменение вида как реакция на внешние раздражители? Развитие это Ламарк и Сент-Илер называют, естественно, латинским словом – evolutio.
Старый слепой Ламарк
Естественно, все эти разговоры ведутся лишь на частном уровне. Попытка опубликовать что-либо в научном издании или хотя бы сделать доклад на заседании Академии натыкается на презрительное фырканье Кювье: «Что, Этьенн опять ищет сходство между рыбьим плавником и человеческой кистью?».
Остаётся переписываться с зарубежными коллегами, прежде всего с британскими (странная прихоть истории, теперь коллеги по ту сторону Ла-Манша имеют больше свобод чем мы, в колыбели либерализма...). Один из самых интересных корреспондентов – шотландец Роберт Эдмунд Грант, который сообщает о своих открытиях (например, нахождении у моллюсков поджелудочной железы) и охотно делится своими рассуждениями о «едином плане» происхождения видов. В своих письмах он мельком упоминает своего подающего надежды молодого студента, Чарльза Дарвина.
1829 год заканчивается печально. Правительство Карла X последовательно «закручивает гайки», преследуя любое проявление инакомыслия. Атмосфера становится нервной. Пахнет затхлостью и предчувствием больших потрясений. Вдобавок, под самое Рождество умирает де Ламарк. Сент-Илеру 57 лет, и ему больше не с кем поговорить о науке по душам. У него начинает рвать крышу.
Кризис наступает внезапно, как это бывает всегда. В начале нового года на обсуждение Академии поступает рукопись двух молодых зоологов, Мейрана и Лоренсе, в которой они приводят аргументы в пользу того, что внутренние органы моллюсков и позвоночных расположены аналогично. 15 февраля Сент-Илер делает на заседании Академии доклад, в котором использует эту статью для обоснования идеи общего происхождения всех видов животных от единого предка. В заключительной части он без обиняков опровергает один из основных тезисов Кювье о том, что любое подобие между органами животных обусловлено их аналогичными функциями, и открыто заявляет: нет, они одинаковы, потому что развивались из схожих органов вымерших видов.
Это означало открытую войну.
Через неделю Кювье выйдет на ту же кафедру, но уже с цветными плакатами и полным разбором доклада Сент-Илера (да, профессионализма Жоржу было не занимать, как и педантичности). Ещё через неделю Етьенн дал ответный залп... Всего прошло 11 раундов, и публичный спор закончился только в последних числах апреля.
Главной идеей Сент-Илера было то, что и беспозвоночные, и позвоночные имели общего предка со скелетом, но у первых он развился во внешний с организацией органов вдоль передней стенки, а у вторых – стал внутренним и организовал всё вдоль задней части. (Кстати, он оказался прав).
Кювье на первый же доклад приготовил два красивых рисунка: моллюск в разрезе – вид спереди, и утка в разрезе – вид сзади. Народ проржался... и главной идеи спора так и не понял
Этот диспут был знаковым во многих отношениях.
Столкнулись два величайших научных ума эпохи, два специалиста высочайшего класса и, без шуток, выдающихся человека.
При этом диспутанты защищали позиции, обе из которых, как мы знаем сейчас, являлись ложными. Кювье утверждал, что каждый вид был создан отдельно, а подобие органов – это всего лишь логичное следствие того, что они выполняют одинаковые функции ("потому что организму так нужно"). Сент-Илер же считал, что органы животных развиваются по единому плану из единой заготовки, но получаются разными из-за различного влияния среды в стадии зародыша.
Позиции эти, как мы видим, строго говоря не были противоположными. Но ложная оппозиция между ними была выстроена практически мгновенно, что очень скоро превратило научный диспут в личный, не давая возможности обеим сторонам признать свои ошибки.
За Кювье было лучшее знание материала, скрупулёзность и основательность. Он, подобно Ньютону, не строил гипотез, не рассуждал о том, что могло бы быть, если бы... Он признавал только подтверждённые факты. Поэтому его позиция была непробиваемой.
На стороне Сент-Илера была фантазия и более широкий кругозор, который позволял "достроить" в уме недостающие детали головоломки, а то и вовсе изменить постановку вопроса. Но для каждой из гипотез требовалось огромное количество доказательств – а этого у Этьенна не было.
Кроме того, Кювье не стеснялся в методах. За два месяца дебатов он успел настроить против своего оппонента практически всех сотрудников Академии и многих сановников. Времена, как мы уже знаем, были тревожные, и дебаты из научных очень скоро превратились в общественные. О них писали в газетах – причём не только во Франции, но и за рубежом. На заседания Академии набивались толпы слушателей, включая популярных журналистов и деятелей искусства, и для них вопрос состоял уже не в каких-то там моллюсках, а в том сможет ли "либеральная мысль" в лице Сент-Илера победить "консервативное мракобесие", олицетворённое Кювье.
Естественно, Кювье не мог этим не воспользоваться, и скоро для его сторонников вызов звучал так: "Позволим ли мы всяким горлопанам разрушить здание истинной науки, которое было с таким трудом выстроено нами за эти годы? Вы же понимаете, они начнут с разговоров об эволюции эмбрионов, а закончат, как всегда – Конституцией и гильотиной!".
В общем, на предпоследних дебатах Академии Сент-Илера встретило настолько напряжённое молчание коллег, что он понял бессмысленность дальнейшей дискуссии. Когда Кювье сделал свой последний доклад, Этьенн ответ не подал, что было формальным признанием поражения.
Кювье торжествовал. Конечно же, научная этика (да и распиравшее самодовольство) не позволяла ему уничтожить соперника, но уж на безвинных Мейране и Лоренсе, чья статья стала поводом для дебатов, он оторвался по полной. Более этих имён мы никогда в научных записях не встречаем, и даже сама рукопись не сохранилась (только рецензия Сент-Илера на неё). Ну, и не обошлось без мелочной мести: Кювье приказал исключить из финального отчёта (который публиковался Академией для широкой публики) само упоминание о критике его позиции.
Впрочем, кое в чём Кювье оказался намного более прав, чем даже сам ожидал. Правда, не в плане науки. Буквально через три месяца после окончания диспута Париж взорвался и вышвырнул Бурбонов вон из Франции, теперь уже навсегда. (Дело, конечно же, было не в моллюсках, но кто знает...). Парадоксальность характера Сент-Илера проявилась в этот раз: он, явный противник Бурбонов, скрыл в своём доме от революционеров парижского архиепископа, которого Кювье принять побоялся.
Странное дело, но по итогу Сент-Илер победил проиграв. Благодаря этому диспуту его мысли разнеслись по всей научной Европе и поколебали казалось бы незыблемую позицию Кювье. Сам Сент-Илер стал героем, чемпионом для значительной части интеллектуалов Франции; например, Оноре де Бальзак посвятил ему свой роман "Отец Горио", опубликованный в 1834–35 годах. Жорж Санд начала писать о нём книгу, но позже бросила из-за открытой антирелигиозности Сент-Илера (фи, такой умный человек, а сомневается в существовании Бога).
(Практически никто не знал, что ещё один человек, поражённый идеями Сент-Илера, именно в это время совершал кругосветное путешествие на бриг-шлюпе "Бигль").
Впрочем, Кювье об этом уже не узнал. Через два года он умрёт от холеры, охватившей Францию. Сент-Илер прочтёт на его похоронах примирительную речь, в которой не будет ни одного слова критики или злобы.
В 1840 году Сент-Илера свалит инсульт, и он передаст позицию в Музее своему сыну, а ещё через четыре года умрёт в кругу семьи.
Памятуя ожесточённость критики со стороны Кювье, человек, который вернёт в науку дискуссию о происхождении видов, потратит более 20 лет на подготовку книги, без преувеличения изменившей весь мир. Зато в ней придраться нельзя было даже к запятым.
продолжение следует ЗДЕСЬ
