Abstract
О стилистических отличиях между видами правды, тяжёлой юности полусироты, вынужденной моногамии и кинетических проблемах выхода из грязи в князи.
Предыдущие главы
О НАСТУПЛЕНИИ НОВЫХ ВРЕМЁН
ДОЛГИЙ ВЕК
ВЛАДЫКА ПО СОВМЕСТИТЕЛЬСТВУ
THE ENGLISH WAY
КОРОЛЬ ТРОЛЛЕЙ
БУМАЖНЫЙ ДРАКОН, МУДРЫЕ ДЕТИ
PROTEGE ET LIBERATE
БОЛЬШОЙ КОНЦЕРТ ДЛЯ МАЛЕНЬКОЙ КОМПАНИИ
– Мне сказали – умный человек.
– Ну мало ли что про человека болтают.
(с) Г. Горин «Тот самый Мюнхгаузен»
Как известно, барон Карл Иероним фон Мюнхгаузен реально существовал, жил в России, воевал против турок и англичан и возможно даже никогда не лгал (за него это делал Распе, как и положено издателю). Что, однако, точно является неправдой, так это его усы и бородка – как и полагалось кирасирскому офицеру той эпохи, он был гладко выбрит и слегка поддат.
The one and the only! Единственный достоверный портрет Карла Иеронима фон Мюнхгаузена
Знаменитый портрет Мюнхгаузена, как мы его знаем, – это творчеством великого художника Гюстава Доре и он, скорее всего, является злобной политической сатирой на своего всемогущего современника – императора Франции Наполеона III. И сейчас на просторах 40 000 знаков мы разберёмся, за что один гениальный француз так нелестно изобразил своего повелителя. (Кстати, фраза об истории, которая повторяется дважды, была впервые сказана тоже о нём. Не о Мюнхгаузене, конечно же).
Шарль-Луи Наполеон был третьим, самым младшим, сыном в несчастливом браке. Его отец Луи, младший брат Наполеона Бонапарата, из династических соображений был вынужден жениться на Гортензии Богарне, дочери первой жены Наполеона Жозефины (даже не надейтесь расшифровать эту Санта-Барбару с первого прочтения – рискуете сломать мозг). Старший брат умер незадолго до его рождения, второй был с ним до своих последних дней. Родители едва могли терпеть друг друга и встречались исключительно ради выполнения династических обязанностей, совмещённых, увы, с супружескими. Через два года после рождения Шарля-Луи они и вовсе развелись, и Гортензия вскоре завела роман на стороне – причём не с кем-нибудь, а с незаконным сыном знаменитого маркиза Талейрана, графом де Флао (да, Санта-Барбара продолжается – и будет продолжаться до конца статьи). Продуктом стал сводный брат Шарль-Август-Луи-Жозеф, будущий герцог де Морни. Кстати, с обоими (и с Зоряном, и с Шкиряком... с отцом и сыном) мы ещё дальше встретимся.
А маленький Наполеон рос впечатлительным, добрым и отзывчивым. Великий дядя как-то пригласил его в свой дворец и дал посмотреть военный парад. Шарль-Луи ещё несколько раз встречал человека, в честь которого было дано одно из его имён; в последний раз – незадолго до Ватерлоо. Потом были скитания по германским княжествам, пока мать не осела в Тюргау, в Швейцарии. До скончания дней он говорил по-французски с заметным немецким акцентом, характерным для тамошних билингвов.
Воспитал его бывший соратник Робеспьера, республиканец Филипп Лё Ба. Мальчик не знал реалий революции и Первой Империи – только рассказы о них, романтические рассказы, всегда популярные в среде проигравших и изгнанников.
Происхождение и воспитание предопределили путь молодого Шарля-Луи. В 15 лет семья переезжает в Рим, где двое подростков активно изучают итальянскую культуру... не ту, которая Данте и Микеланджело, а низовую, плебейскую. Иначе говоря, братья становятся темпераментными итальянскими ловеласами. А заодно попадают в плохую компанию. Точнее, в крутую и отвязную компанию итальянских карбонариев, совмещавших функции благородных разбойников и пламенных революционеров. Некоторое время шалопаев отмазывал Франуса-Рене Шатобриан, посол Франции в Риме, друг семьи и по совместительству отец французского романтизма, но сколько ниточке не виться...
Весной 1831-го, напуганные повсеместными революциями в Европе, австрийцы направляют против карбонариев регулярные войска. Партизаны с боями отходят в горы и мелкими группами эвакуируются за границу. При отступлении старший брат подхватывает корь и умирает от лихорадки. Шарль-Луи с матерью нелегально бежит во Францию.
Время там интересное. Восторги от революции уже прошли, новый король успел всем надоесть, зато на дворе как раз 10-я годовщина со смерти Наполеона. Пока молодой Шарль-Луи валяется в горячке, под окнами его гостиницы собирается толпа поклонников, желающих посмотреть на живого Бонапарта. Король Луи-Филипп, уже было согласившийся на трудоустройство отважного юноши где-нибудь в алжирской армии, поскорее высылает опасного конкурента за границу. Шарль-Луи с матерью покорно уезжают, но некоторые мысли начинают закрадываться.
В том же году происходит ещё одно важное событие. Умирает сын Наполеона от брака с Марией-Луизой, дочерью австрийского императора, известный как Наполеон II (в детстве он 10 дней формально был императором Франции), и Шарль-Луи внезапно становится наследником своего великого дяди. Великая идея начинает овладевать им. Он поступает в швейцарскую армию, причём именно в артиллерийские части (косплеит своего кумира), пишет трактат об артиллерии, а потом и об основах «наполеоновской идеи», начинает именоваться Луи-Наполеоном.
И молодой красавец с пылкими манерами итальянца, говорящий на французском с немецким акцентом, решает пойти ва-банк и устроить во Франции переворот. Как он это делает? А очень просто – наряжается в генеральскую форму своего дяди и является в пограничный гарнизон со словами: «Я новый Наполеон – покоритесь мне!». Одна рота даже повелась на такой разводняк, но оказалось, что одного только умения очаровывать людей недостаточно для переворота – и офицер второй роты попросту арестовывает нахала. Всё это настолько смехотворно, что самопровозглашённого императора даже не сажают в тюрьму – он пишет покаянное письмо, и его выпихивают обратно за границу.
Ну чем не император?
«Это какое-то недоразумение, – решает Луи-Наполеон, – народ не может меня, такого красивого, не любить». И через несколько лет повторяет тот же перформанс уже в другой приграничной части. Королю Луи-Филиппу это надоедает, и он сажает маленького Бонапарта в крепость (хотя обязан был по закону расстрелять за попытку переворота), где тот и сидит не один год.
Условия у него относительно комфортные: ковры, шкафы, письменный стол, служанка, любовница-прачка из соседнего городка (и двое детей в результате). Он пишет статьи в газеты и журналы, становится известным публицистом, издаёт книгу «Как избавиться от нищеты всего за 10 уроков», в которой предлагает сделать всех рабочих собственниками, создать банк для малообеспеченных с целью их кредитования и пенсионного обеспечения, а также выселить бедняков в колхозы (не шутка, как и многое дальше). До Луи-Наполеона такие вещи предлагали только слабоумные и социалисты, которых никто не слушал, так что узник замка Хам становится популярным в народе. Однако, заточение – оно и есть заточение, даже с коврами. Невозможность соблазнить кого-то, кроме нынешней гражданской жены, угнетала темпераментного италофила, да и микроклимат крепости стал сказываться на почках... В общем, в один прекрасный день по совету друзей он надел рабочую одежду каменщика, взял на плечо бревно (не шутка) и вышел из тюрьмы.
А пока Луи-Наполеон сидел, народ не скучал. С 1840-го года король Луи-Филипп стал совсем впадать в репрессионизм, пытаясь хоть так добиться народной любви. Среди прочих благотворных нововведений, были полностью запрещены собрания, кроме предварительно одобренных полицией. Но общество, как вода, найдёт любую щель – и расширит её до прорыва плотины. Так как на политические собрания ходить было нельзя, то люди стали ходить на... банкеты. Нет, а вы что, хотите запретить добропорядочному французу пить и кушать в обществе хороших людей? Даже не думайте, это оскорбление национальных чувств. Если француз захочет выпить в компании – то он это сделает!
В итоге, сначала в Париже, а потом и по всей континентальной Европе, находившейся в той же стадии взаимодействия гражданского общества с полицией, возникла мода на общественные банкеты. И если вы видите на каких-то старых иллюстрациях молодого революционера с пачкой стихов, стоящим рядом с красивым рядом винных бутылок, то не удивляйтесь – это маскировка. И пили они тоже, чтобы у полиции не было повода заподозрить их в антигосударственной деятельности, вы же понимаете. Тем более, что речи были запрещены – но не тосты. О, зато какие тосты сочиняли на таких вечерах...
В общем, допились они до того, что в феврале 1848-го свергли короля. А чо, впервой что ли? Вот только разница была... В этот раз революцию устраивали не только пьющие либералы, но и крепко пьющие жители рабочих предместий во главе с социалистами. И делали это не под трёхцветным республиканским флагом, а под красным, «обагрённым кровью трудящихся». В новом правительстве лидер социалистов Луи Блан стал министром труда – и принялся за дело: сокращение максимального трудового дня (до 10 часов в Париже и до 11 за его пределами), разрешение на рабочие ассоциации (читай, профсоюзы), минимальная зарплата, ликвидация безработицы путём начала общественных работ, оплачиваемых государством. Для тех времён это было не то что радикально – немыслимо.
Либеральная общественность лишь недоумённо хлопала глазами, глядя на скорость развития событий, а консерваторы резко переложили руль вправо. В июне был издан декрет об «очищении списков» парижских рабочих и высылке всех, кто не проживает в городе более 6 месяцев, в колонии или в армию. Париж, как и большинство городов того времени, был наполнен сезонными рабочими, которых этот закон касался самым непосредственным образом. В Каенну им почему-то не хотелось. Реакция была очевидной – баррикады. Воспользовавшись бунтом, Национальное собрание передаёт всю власть военному министру, генералу Кавеньяку, только что прибывшему из Алжира, и тот в буквальном смысле слова расстреливает Париж из пушек. В течение нескольких дней идёт неприкрытая расправа – погибло около 4 000 человек, ещё 15 000 – арестовано и выслано по адресу.
Луи-Эжен Кавеньяк (1802–57), спаситель республики, диктатор, непримиримый оппозиционер
Кавеньяк категорически осуждает превышение полномочий исполнителями и нарушение гражданских свобод, однако даже не пытается протестовать против награждения «героев» этой битвы французов против парижан. Диктаторские полномочия он с себя скромно слагает, оставшись простым главой правительства.
Казалось бы, все карты у него в руках.
Но тут на сцене метеором появляется он – красивый, молодой и переживающий за страдания простого народа. Луи-Наполеон Бонапарт, утренней лошадью прямо из Лондона. Там он времени не терял. Шестилетняя вынужденная моногамия сменилась бурным промискуитетом, но и тут пылкий француз сумел «развлечься, но с пользой»(с). Среди прочего он сошёлся с Харриет Ховард, богатой англичанкой очень вольных для тех времён нравов, и вскоре переехал к ней вместе со своими незаконными детьми тюремного периода. Харриет финансирует его политическую карьеру и помогает с возвращением на родину.
Харриет Ховард. Да, эта женщина явно могла глубоко полюбить революционера
Луи-Наполеона просят удалиться из Парижа, чтобы не смущать народ. Он покорно возвращается в Лондон, но уже осенью на новых выборах становится депутатом сразу по пяти округам (во Франции позволялось баллотироваться сразу во многих местах) – и потому что Бонапарт, и потому что защитник бедняков. Причём в Париже он получает большинство голосов. Оказывается, то, что не работало с репрессивными режимами, очень помогает при режимах демократических, и Луи-Наполеон активно начинает делать то, что у него всегда получалось лучше всего – нравиться людям. То есть говорить то, что от него хотят услышать, мило улыбаясь.
Солидные люди не воспринимают его всерьёз: они помнят и две смехотворные попытки переворота, и безумные идеи всеобщего равенства, изложенные в его тюремных трактатах, и покорность в отношении к властям. Он слывёт мягким человеком, балаболом, готовым поддаться любому давлению, а то и простым фигляром. Недоразумением, в общем. Зато управляемым.
Формально основой его программы становится защита прав трудящихся и этатизм (государство как высшая ценность). На деле он эксплуатирует два популярных мифа. Первый – об имперской славе своего дяди. Победоносная война, всеобщая справедливость, великое прошлое, дедывоевали, всё такое. Второй, более глубокий, идущий ещё от времён Регентства и энциклопедистов – о превосходстве сельской жизни, добродетельного крестьянского уклада над развращёнными городам, особенно гнусным Парижем. Вдобавок, у Луи-Наполеона руки не запачканы ни кровью, ни деньгами – да, он не участвовал в революции, но и не топил восстание в крови. Виктор Гюго (кроме всего прочего ещё и редактор парижской газеты L"Evenement) публично верит в его имя, Адольф Тьер (глава консервативных республиканцев) называет его лучшим из худших.
Итог выборов поразил всех: "защитник трудящихся" Бонапарт выигрывает у "палача рабочих" Кавеньяка со счётом 5.5 миллионов голосов против 1.5 миллиона, победив в первом туре. Луи-Наполеон улыбается, клянётся перед богом и народом защищать и соблюдать, жмёт руку Кавеньяку и принимает странный титул принц-президент.
На новых парламентских выборах с огромным перевесом побеждает "Партия Порядка", странный союз консервативных республиканцев, монархистов и католических клерикалов, объединённый негласным лозунгом "Лишь бы не социалисты!". Партию возглавляет вышеупомянутый Адольф Тьер, историк, политик и будущий "палач Парижской коммуны" (вот такое было хобби у французских республиканцев). Их предвыборную агитацию хочется цитировать снова и снова. Там и о 450 750 бездельниках-депутатах, которые только и делают, что болтают и тратят народное добро. И о деньгах, которые забирают у настоящих трудящихся – крестьян, чтобы отдать лодырям на гос. работах. И о рабочих, которые пьяницы и транжиры, в отличие от соли нации – земледельцев. (Для любителей этого дела несколько цитат приведено в конце статьи).
Адольф Тьер (1797-1877), "злобный карлик реакции", "палач Парижской коммуны", историк, политик
Тьер очень презрительного мнения о народе, который выбрал себе такого президента, и его партия с боем продавливает изменение в избирательный закон, отсекающий 3.5 из действующих 9 миллионов избирателей по цензу трёхлетней оседлости. Законопроекты принца-президента один за другим отклоняются. Согласно конституции он сидит в своём кресле только 4 года, после чего не имеет права баллотироваться вновь. Часики тикают.
Где-то в это время к Луи-Наполеону заходит на приём солидный мужчина, прибывший в собственном шикарном экипаже, и говорит: "I"m your father, Luke!" "Я твой брат!". Родимого пятна в форме мексиканского доллара у него нет, зато есть визитная карточка, где он представляется Шарлем-Августом-Луи-Жозефом герцогом де Морни. Это тот самый сводный брат, родившийся от краткого, но бурного романа его матери с сыном Талейрана, о котором мы вспоминали в начале статьи. (N.B. Художественное преувеличение детектед. Наверняка они пересекались раньше, в парламенте. Однако в близкий круг Наполеона де Морни попал именно в этот период).
Шарль-Август-Луи-Жозеф Деморни (1812–65), герцог де Морни. Молодой и красивый
За время развитого орлеанизма братец стал солидным человеком, сахарозаводчиком, а позже и депутатом. В парламент он не ходил, считая это пустой тратой времени, зато депутатский статус неслабо помогал в бизнесе. Как и многие дельцы того времени, де Морни сильно прогорел, вложившись в суперприбыльные государственные облигации – которые, естественно, пошли прахом в результате революции. Теперь он искал новые связи в верхах для поддержки бизнеса, а тут такая оказия...
Заходили к Луи-Наполеону и другие люди. К примеру, генерал Сент-Арно, командир алжирской "адской колонны", знаменитый неоднократными хищениями из полковой казны, штурмом парижских баррикад и подвигами на вечной войне в Алжире. Ему скучно в мирном Париже, он хочет славы и денег. Можно в любом порядке.
Арман Жак Ашиль Леруа де Сент-Арно (1796–1854)
Было много других, всё в основном крупные бизнесмены и офицеры. Лишние потихоньку убираются из армии. Харриет Ховард преданно финансирует всех, кого надо профинансировать.
И вот 2 декабря 1851-го, в годовщину коронации Наполеона I и Аустерлицкой битвы в Париже происходит переворот. Войска, подчинявшиеся назначенному за пять недель до того военным министром Сент-Арно, занимают городские типографии, здание правительства, мосты и въезды в город. Несколько сот депутатов арестовано, объявлено о роспуске Национального собрания, Париж объявляется на осадном положении. Либеральную общественность, собравшуюся на Больших бульварах по призыву Виктора Гюго, расстреливают при попытке возвести баррикады – гибнет около 400 человек, среди них случайные прохожие, женщины и дети. Среди прочего гибнет один из депутатов-республиканцев, Боден, вскоре ставший иконой сопротивления. Рабочие предместья остаются тихи, они всё ещё обескровлены событиями трёхлетней давности и не без злорадства отвечают: "Как вы тогда нас – так и они теперь вас".
Запрещаются клубы и собрания. Все газеты обязаны проходить государственную цензуру под угрозой штрафа или закрытия. 26 000 человек арестовано и сослано в Кайенну или Алжир.
На этом фоне принц-президент проводит плебисцит, в ходе которого 92% соглашается, что все государственные полномочия следует отдать главе правительства. Новый парламент практически полностью состоит из бонапартистов (оппозиционеры отказываются принести присягу новому главе и не допускаются к заседаниям). Ещё через год новый плебисцит уже 97%-ми разрешает Луи-Наполеону стать императором (фактически только меняются слова в конституции – вся власть уже и так у него в руках). Что тот с удовольствием и делает.
Череп Пушкина в 13 лет Луи-Наполеон Бонапарт, принц-президент
Император Наполеон III охотно объясняет благодарному народу, зачем тот так усердно голосовал под присмотром префектов и полиции. Дело в том, что императорская власть – это путь избавления сразу и от анархии республиканства, и от тирании монархии. Император, проводя референдумы, получает от народа право вершить судьбу государства ради блага каждого его подданного и славы страны. Он – хранитель нации, её символ и представитель. В этом он ответственен перед Богом и народом.
Если вы не согласны – доложитесь об этом в полицейском участке.
продолжение здесь
Supplementary Materials
Не вчерашние ли это республиканцы установили этот налог, который таким тяжёлым бременем ложится на ваши плечи? На какие нужды они его предназначили? Чтобы оплачивать по 40 франков в день пресловутых комиссаров, которые разносят по всей Франции волнение и беспорядок; чтобы оплачивать всех агентов парижских клубов, идущих по стопам названных комиссаров в их пагубной миссии; чтобы держать на жаловании монтаньяров, Коссидьера и Собрие, всех тех, кто носит галстуки и красные шарфы и шатается без дела по улицам Парижа; чтобы давать на чай всем насаждающим свободу; чтобы предоставить нелепые языческие празднества столичным зевакам; чтобы оплачивать широкий образ жизни, неслыханную роскошь и скандальные оргии всех демагогов, которые, как стая коршунов, набросились на власть; чтобы погасить их наиболее кричащие долги и набить карманы большинства из них.
Крестьяне, вот на что пошёл налог в 45 сантимов!
Muret, La vérité aux ouvriers, ausx paysans, aux soldats, avril p. 2, 1849
"Мы хотим права на труд, – говорите вы, – народ очень силён". Но будь он ещё в десять раз сильнее, он всё-таки не смог бы добиться того, чтобы палка стала больше, чем о двух концах, или чтобы невозможное осуществилось. Временное правительство пыталось предоставить право на труд. Но при всей полноте его власти ему удалось добиться только того, чтобы послать 120 или 130 тыс. лодырей на земляные работы, которые те и не думали производить, но за которые им хорошо платили. Если они не работали, то не потому, что считали эти работы почти бесполезными, но потому, что претендовали на то, что государство обязано кормить их даром.
Они играли в пробки или карты, курили трубки или сигары, устраивали клубы тут же на открытом воздухе, обсуждали важные государственные вопросы. А несчастный крестьянин вносил налог в 45 сантимов, чтобы оплачивать таких превосходных рабочих.
Bugeaud T.R., maréchal. Veillées d"une chaumière de la Vendée, 1849
Крайняя нищета, которая бросается в глаза в городах, особенно в крупных, вызывается главным образом неправильным, безнравственным образом жизни рабочих. Если бы последние руководствовались духом благоразумия и искренними чувствами к своей семье, то они редко бы впадали в нужду. Чтобы понять это, нужно сравнить зарплату городского рабочего с зарплатой сельского батрака. Рабочий Парижа получает с реднем от 3 до 4 франков в день, тогда как батрак зарабатывает в большей части наших провинций только 1 франк в день в продолжение трёх четвертей года и 1 франк 25 сантимов в день во время уборки урожая. Если бы первый из них жил экономно и не тратил бы при посещениях кабака по воскресеньям, понедельникам, а иногда и вторникам всего своего недельного заработка полностью, то он конечно мог бы иметь сбережения. Тогда все эти сбережения, скопленные за 10-15 лет, составили бы капитал, на который он мог бы обзавестись своим собственным хозяйством.
Ibid.
