Abstract
В колхозах людей не хватает, а эти учёные всё языками треплют! Кайло им в руки – и в шахту, пускай сталь добывают! Тоже мне химики! Давно до сповіді ходили?
По Тюрингии дубовой,
По Саксонии сосновой,
По Вестфалии бузинной,
По Баварии хмельной.
(c) Е. Багрицкий «Птицелов»
Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет...
(с) «Повесть временных лет»
...и не будет!
(с) неизвестный комментатор
Его предки принадлежали к мелкопоместному богемскому дворянству и сбежали в протестантские рейнские земли из своих Страдониц в самом начале Тридцатилетней войны. Его отец, Людвиг Карл Эмиль, предпочитавший подписываться вторым именем, дослужился до главного военного советника Великого Герцога Гессенского, хотя истинным увлечением его жизни была архитектура.
В 1806-м году Великий Гессенский герцог Людвиг вовремя сообразил, куда дует ветер, и поспешил присоединиться к потешной «Рейнской конфедерации» под протекторатом императора французов, после чего родину отца нашего героя наводнили наглые и брутальные мужланы, вчерашние французские вилланы. Необразованная французская солдатня произносила фамилию его отца как Que cul и похабно ржала, ибо в переводе с матерного это звучало приблизительно как «херасе жопа!». Чтобы не провоцировать дипломатический конфликт, Карл поставил над последней буквой своей совершенно немецкой фамилии совершенно чуждый штришок-акцент, и теперь она читалась с ударением на последний слог. Французы ушли, а фамилия осталась, даже когда почтенный Карл вышел на пенсию и женился второй раз...
...Он родился в Дармштадте, столице Великого Герцогства Гессен, 7 сентября 1829 года, намного позже окончания Наполеоновских войн. Был крещён в лютеранской церкви и получил имя Фридрих Август (хотя первое имя никогда не использовал). И, конечно же, фамилию отца в её новом написании – Кекуле (Kekulé).
Но прежде чем приступить к дальнейшему рассказу, никак нельзя не обойтись без описания того, в каких реалиях рос и мужал герой нашего рассказа. Начнём с политической географии. Нет, я не буду рассказывать обо всех 38 субъектах Германской федерации, установленных по результатам Венского конгресса. Отмечу лишь, что их список и границы представляли из себя причудливое сочетание средневекового наследия и скорости, с которой их владельцы успевали менять стороны в ходе наполеоновских войн (особо преуспела в этом Бавария).
Германский союз (1815–66)
С юга на север, в долине верхнего Рейна от самого Бодензее и аж до впадения Неккера (включая его нижнее течение) узкой полосой тянулось Великое Герцогство Баден, самое изящное и просвещённое, если верить современным льстецам. На восток от него, за Шварцвальдом, в верховьях Дуная и долине Неккара, располагалось королевство Вюртемберг, наследник былой швабской славы. Ниже по течению Рейна, на его правом берегу, находилось герцогство Нассау. На север же от Бадена, в холмах центральной Германии, Ротхаарбирге и предгорьях Фогельсберга, а также в среднем течении Везера, последовательно расположились осколки некогда (совсем давно) единого Гессена: Великое Герцогство Гессен и курфюршество (электорат) Гессен, которые для удобства называли по их столицам (Гессен-Дармштадт и Гессен-Кассель). (Между Гессеном, Баденом и владениями епископата Вюрцбурга, ныне принадлежащего королям Баварии, втиснулся вольный город Франкфурт, место знаменитой ярмарки и первой фондовой биржи в Германии). Ещё дальше, на север от Гессена, находилось королевство Ганновер, в котором до сих пор правили родичи британских королей (точнее, наоборот, ганноверцы стали королями Британии). На восток же, кроме прочих мелких держав, простирались бесконечные земли Пруссии и прочих владения Гогенцоллернов: Бранденбург, Померания, Магдебург, Силезия и части Саксонии.
Гогенцоллернам же принадлежали и земли на запад от Ганновера, в нижнем течении Рейна (кроме Нидерландов, конечно же) и его притока Рура; бывшая Западная Саксония, а ныне – королевство Вестфалия. После того, как в рурских холмах были обнаружены богатые запасы каменного угля, этот регион стал экономическим локомотивом всех германских земель, существенно обогащая берлинскую казну. Впрочем, когда вестфальцев называли пруссаками, те сердито фыркали в ответ: мол, если король Пруссии по странному стечению обстоятельств является ещё и королём Вестфалии, то это не значит, что мы – пруссаки.
Никто не хотел быть пруссаком (кроме самих пруссаков). Все знали, что истинная Германия – это Райнланд, долина Рейна, и Франкония. Германия – это страна поэтов и мыслителей, искусных мастеров и трудолюбивых крестьян. А Пруссия... ну что у этих восточных дикарей, кроме солдафонщины и муштры? Ну да, есть Берлин, но он ничего не решает против юнкеров, вылазящих из своих средневековых усадеб лишь для того, чтобы ходить строем по плацу.
А Бавария?
А при чём тут Бавария? Мы же о Германии говорим. Вы ещё Австрию вспомните...
Когда Венский конгресс установил первую в истории Европы систему коллективной безопасности, вся эта гордая, но мелкая германская шелупень попала в зону ответственности Австрии. И нельзя сказать, что местные жители были этим сильно недовольны. Да, австрийский представитель на заседаниях представителей Германского Союза попросту диктовал остальным, что можно делать (строить музеи и театры), а что нельзя (допускать всякое вольнодумство, конституции, нации и революции) – но ведь были и преимущества. Отпала необходимость в постоянных военных тратах, да и благосостояние в условиях спокойствия росло, что тот процент жирів у маслі. И под надсмотром околоточного в рейнских землях воссияли науки и искусства (что мы явственно прочувствуем в нашем рассказе).
Кроме того, был и Таможенный Союз, организованный под покровительством Пруссии, чтобы дружить против Австрии и стран бывшей Ганзы. И надо сказать, что марка таки делала больше дел, чем штык, так как единое пространство, объединявшее земли от Рейна до Немана, постепенно начинало восприниматься деловыми людьми как нечто само собой разумеющееся.
Вот в этих условиях и росли дети, знавшие о войне только из рассказов старших да из газет: мол, где-то далеко, в нецивилизованных землях...
Дармштадт в 1840-м
Маленький Август рос, как и полагается сыну престарелого и очень просвещённого немецкого чиновника – не зная нужды и ограничений, если не считать полувоенной дисциплины, направленной, впрочем, в основном в сторону учёбы, а не физических занятий. Стоит ли говорить, что сын главного отставного военного советника получил лучшее возможное для Гессена образование, закончив в 1847-м элитную гимназию Дармштадта.
Как это часто случается, в молодого сына от второго брака его отец, Карл, вложил то, чего не смог реализовать сам – любовь к архитектуре. Впрочем, нельзя сказать, что он навязывал свои вкусы отпрыску: Август имел прекрасное пространственное воображение и смелость к выдумкам; в 14 лет он (стараниями отца, конечно же) уже составлял реальные проекты зданий и получал за это соответствующую плату. С другой стороны, ему постоянно хотелось странного(тм): он увлекался ботаникой, коллекционировал бабочек, много ходил по окрестностям и делал зарисовки с натуры.
Однако, сразу после выпуска случилась беда: буквально перед самым сроком поступления в университет умер его престарелый отец, и Август оказался перед суровой реальностью – ему теперь следовало содержать семью. Мать поддержала его в решении получить высшее образование, но о фантазиях следовало забыть, и Август выбрал практичную профессию, в которой он, к тому же, уже имел опыт – архитектуру.
Август Кекуле около 1850-го
Главный университет Великого Герцогства находился в Гиссене, «по другую сторону» от Дармшадта относительно Франкфурта. Это было солидное старое заведение (больше 200 лет), основанное в строгих лютеранских традициях. Август приступил к учёбе и, как всегда, стал достигать значительных успехов, когда судьба его опять изменилась. И в этот раз не по личным, а по общегерманским причинам.
Наверно, перемены в рейнские земли пришли вместе с шипящим и воняющим копотью изобретением английских инженеров – паровозом. В 1839 году первая в Гессене ветка железной дороги соединила Франкфурт с один из гессенских портов на Рейне – Висбаденом, а в 1846-м её продлили аж до Гейдельберга, через родной Дармштадт. Ещё через два года паровозное сообщение уже соединяло рейнские города от Гиссена аж до Фрайбурга и (через Страсбург) Мюлуза, соединяя не только земли Гессена и Бадена, но и французский Эльзас. В газетах не переставали обсуждать проект сооружения «сквозной» железки от Бельгии до Силезии, и мало кто сомневался, что это всего лишь вопрос времени.
Карта железных дорог Германии в 1849 (для полной версии идите сюда)
Воздух пах не только паровозным дымом, но и политическими переменами. После того, как в германские земли пришли новости о февральской революции в Париже и установлении Второй Республики, у и без того перегретого немецкого котла вылетели заклёпки, и пар начал со свистом переть из всех щелей. Затрясло всю Европу, в Вене после многочисленных столкновений подал в отставку бессменный канцлер Австрии Меттерних, в Венгрии ирредентисты начали подготовку к отделению от Габсбургов. В общем, «австрийский зонтик» перестал прикрывать независимых государей Германии как от внешних, так и от внутренних ливней. В Бадене на сторону восставших буржуа перешла армия, и Великий Герцог сбежал из своих владений. Берлин покрылся баррикадами, а когда армия разогнала восставших, похороны погибших превратились в политическую демонстрацию – и король Фридрих-Вильгельм пошёл на уступки. Во Франкфурте собрались представители всех немецких земель для обсуждения проекта Конституции единой Германии. Началась «Германская весна„, она же «Мартовская революция».
(21 февраля 1848 года малоизвестный экономист Карл Маркс издал мизерным тиражом памфлет под названием Manifest der Kommunistischen Partei. Через два года его выпустят на английском, а самая знаменитая фраза оттуда была переведена как «Леший бродит по Европе! Леший коммунизма!». В последний момент редактор заменил «лешего» (Hobgoblin) на «призрака» (Specter). А жаль).
Стоит ли удивляться, что в Гиссене, находящемся в каких-то 50 километрах к северу от Франкфурта, студенты пребывали в возбуждении и предвкушении больших изменений. Ничего теперь не казалось надёжным, ничего теперь не считалось невозможным. Не обошли эти настроения и 18-летнего Августа Кекуле, студента-архитектора. В поисках чего-то нового он записался на открытую лекцию гиссенского профессора химии, земляка из Дармштадта, знаменитого Юстуса фон Либиха.
Юстус Фрайхер фон Либих (1803–73), портрет 1846 года. Реальный гигант науки. Сын торговца красителями, в детстве пережил «год без лета» и под его влиянием увлёкся вопросами агрономии, а потом и химии (из-за производства удобрений). Из-за националистических увлечений бежал в Париж, где работал у Гей-Люссака, водился с Гумбольтом и Кювье. Ввёл в практику «закон минимума». Изобрёл «холодильник Либиха» (также известный как «прямой холодильник»). Предложил метод определения масс углерода и водорода в органических соединениях путём их полного сгорания...
Либих, с растрёпанной чёрной шевелюрой и горящим взглядом – истинно романтический образ эпохи – к удивлению Августа рассказывал вовсе не о том, как варить наркоту и готовить взрывчатку готовить снадобья и добывать железо из руд. Он красноречиво и громогласно вещал о новейших теориях того, как атомы могут быть расположены внутри молекул, а особенно едко комментировал теорию копул Берцелиуса, указывая на её непоследовательность и даже опасность для студентов.
– Кто такой Берцелиус? – шёпотом спросил Август у соседа.
Тот посмотрел на него как на идиота и не ответил.
После лекции Кекуле зашёл в интернет библиотеку и открыл гугл картотеку, быстро нашёл учётные карточки работ Берцелиуса, вчитался.. потом полез по ссылкам... Когда библиотекарь вежливым кашлем дал понять, что его рабочий день окончен, Кекуле понял, что он уже больше не может вернуться к архитектуре...
Но здесь следует сделать очередное пространное отступление, чтобы объяснить состояние науки химии тех времён.
Химия к середине XIX века была сродни работе аптекаря: пошли девку в погреб за 27 фунтами доброго оружейного плутония прочти пропись, смешай точно отмерянные веса реагентов, перетри в ступке, помести в колбу описанных в методике размеров, залепи чёрным воском (до сих пор не могу понять, почему именно чёрным), нагревай на огне спиртовки в течение 6 часов, залей получившуюся смесь алкогольным спиритом и перемешивай в течении 2 часов, после чего слей жидкость и высуши осадок. Полученный продукт должен весить столько-то грамм, содержащих веса углерода, серы и водорода в указанных пропорциях.
Всё.
А как же Лавуазье? Дальтон? А как же «где сколько чего убудет – в другом месте столько же прибудет»? А тут очень грустно.
Прогресс естественных наук конца XVIII — начала XIX вв. во многом определялся рационализмом эпохи Просвещения и идеями натурфилософии (в основном Канта, Шеллинга и «нашего всего» – Гёте), которые можно упрощённо свести к одной базовой мысли: Все законы Природы во всех своих проявлениях сводятся к нескольким «элементарным» правилам, которые могут быть выведены философски (иногда основываясь на эмпирических данных). Поначалу всё выглядело хорошо, но уже ко временам Фарадея эти «элементарные принципы», призванные соединять биологию с физикой и астрономию с химией, ставали всё более и более расплывчатыми, чтобы хоть как-то увернуться от летящих со всех сторон экспериментальных данных, и под конец превратились в типичное разглагольствование ни о чём ("единство и борьба противоположностей“ именно из этой серии).
Крах натурфилософов с одной стороны открыл дорогу учёным-прагматикам и способствовал развитию своих оригинальных подходов в рамках каждой из наук. Но с другой, „единение“ наук было совместно признано невозможным, а среди учёных воцарился дух гиперкритицизма, отвергающий саму возможность выведения теоретических законов. Ну, а само слово „натурфилософ“ стало академически допустимым ругательством в адрес оппонента.
Но что же, совсем без теории обходились? Не совсем.
Дальтоновские атомы и молекулы. Да, жёсткое фэнтези
Дальтон представлял атомы реалистично: как жёсткие шарики (он и модели специально из бильярдных шаров изготовил). Благодаря его работам было известно (в смысле, все согласились), что молекулы состоят из атомов химических элементов – наименьших неразделимых частиц вещества.
Но как состоят?
Ответ в целом сводился к двум вариантам:
1) А тебе не пофиг? Ты философ что ли? Химик должен стоять под тягой и варить синтезы, а не вот это вот всякое непонятное из словесных конструкций сооружать.
И вообще... Закон сохранения массы есть? Закон постоянства состава есть? Закон эквивалентов есть? Чего тебе ещё не хватает? Рассчитывай массы реагентов – и вперёд. Хочешь открыть что-то новое – стой под тягой и вари.
2) У нас есть прекрасный закон гравитации. Мы знаем, что тела притягиваются и совершают циклические движения по эллиптическим орбитам вокруг общего центра масс (Лапласа обязан был знать каждый европейский учёный, вне зависимости от специализации). Вот и атомы – они ведь имеют разный вес, вот и крутятся друг вокруг друга.
А как именно крутятся? А хрен его знает. Как-то крутятся.
Кроме того, у нас есть новомодная штучка – электричество, чьи законы вот только-только недавно изложил сам Андрэ-Мари Ампер. И законы эти гласят, что на точечные заряды противоположных знаков действуют центральные силы, аналогичные гравитационным. Может они, а не гравитация, держат атомы в пределах молекулы? Именно так считал Йёнс Берцелиус, самый авторитетный химик Европы, изучавший неорганические соли и реакции под влиянием электрического тока. Аргументы его выглядели убедительно: вот смотрите, у нас есть молекулы, образованные атомом-плюс и атомом-минус; мы пропускаем через них ток – и они разряжаются, становятся нейтральными и разделяются на вещества, состоящие из элементарных атомов. Разве не логично, что это общий принцип (названный им „электрохимическим дуализмом“) для всех молекул?
Йёнс Якоб Берцелиус (1779–1848), даггеротип, сделанный незадолго до смерти. Один из величайший химик в истории Европы, несколько десятилетий имевший практически беспрекословный авторитет. Происходил из пасторской семьи (по обеим линиям, да ещё и по отчиму в придачу), работал школьным учителем; потом студент-медик и фармацевт. В 1800-м году узнал о существовании Вольтова столба, после чего его жизнь и вся история науки изменились
Правда, ясное небо дуалистической теории подёрнулось тучками уже в 1830-х, когда выяснилось, что большинство органических молекул (этот термин, кстати, тоже выдумал Берцелиус) упорно не хотят разлагаться на две противоположно заряженных частицы, а если и разлагаются, то получившиеся „части“ почему-то ведут себя после этого поразительно стабильно (в частности, это касалось солей органических кислот). Чтобы объяснить эту непонятную хрень, Берцелиус и придумал „копулы“: некие объединения атомов внутри молекулы, которые почему-то не желают расставаться друг с другом, даже заряжаясь и разряжаясь при пропускании тока (например, выражаясь современным языком, кислотный и основный оксиды в соли). Но что за силы держат атомы внутри этой „копулы“? Берцелиус отмалчивался, и это не могло пройти мимо его оппонентов.
Но всё же, атомы существуют или нет?
Ну... наверно да... Их, конечно, нельзя увидеть, но что-то там есть. Как-то они смешаны внутри каждой частицы вещества. Но как...
И вообще, давай сначала получим какой-то продукт – а уже потом разберёмся.
И к вот этой оптимистической картине добавьте ещё и то, что газообразные простые вещества считались одноатомными (например, О или Cl), а атомные веса даже немногих найденных на тот момент элементов были определены с огромными погрешностями. К примеру, атомный вес кислорода долго считался равным 14... Это, конечно, если вы пользовались в расчётах атомными весами, а не эквивалентами.
(Напомню, что эквивалентная масса для химиков того времени – это такой вес вещества, который всегда вступает в полную реакцию с эквивалентной массой другого вещества. Иначе говоря, в реакцию всегда вступает столько же эквивалентов одного вещества, сколько и другого. В описываемый период эквивалентами пользовались намного шире, чем количествами или молекулярными массами – это было намного практичней, пока вся химия сводилась к проведению реакций по прописям или нахождению новых реакций по тем же лекалам).
Однако, вернёмся же к нашему герою.
Семья, узнав о решении Августа, пришла в ужас. На всё Великое Герцогство было аж три позиции для химиков, и никакого блата, чтобы на них пробиться. А кто содержать их будет? В качестве компромисса мать предложила ему остаться в Дармштадте, продолжив учение при Торговой Палате. С глаз долой – из сердца вон, может оторванный от магического влияния гиссенских профессоров сын одумается...
Не одумался. В Дармштадте он немедленно записался на все курсы, имеющие хоть какое-то отношение к химии, научился стеклодувному делу (и даже на спор выдувал Калиаппарат – специальную систему колб, придуманную Либихом, за одну минуту), много занимался лепкой из глины – но и там почему-то создавал не приличных атлантов с кариатидами, а непонятных уродцев, призванных материализовать его представления об атомах и молекулах.
Через семестр семья сдалась и отпустила его обратно в Гиссен, где он немедленно записался в новейшую лабораторию, созданную Либихом для обучения всё активнее наплывающего количество студентов, привлечённых его славой.
Помимо всего, Либих был создателем системы практикумов (лабораторных занятий) для обучения химии. Эта система, в принципе, действует по всему миру и сейчас (большой привет проректору Великих и Малых Бугров). На картине студенческая лаборатория Либиха в 1840-м. Да, сейчас бы за такое соблюдение ТБ всех бы нахрен выгнали с химфака :)
За прошедшие полтора года звезда Либиха взошла ещё выше. Тем же летом, когда Кекуле впервые услышал его лекции, умер Берцелиус, и Либих внезапно занял его место самого авторитетного химика Европы (т.е. мира). Более того, теперь в его руки перешла и главная ответственность, которую прежде тянул Йёнс – выпуск „Анналов“, ежегодного обзора всех опубликованных работ по химии. Теперь этот альманах стал неофициально называться „Анналами Либиха“, хотя в Гиссенском университете все прекрасно знали, что с литературными данными у Юстуса не очень, и на самом деле название должно было звучать как „Анналы Коппа“.
Герман Копп, преподаватель стехиометрии и минералогии, невысокий, субтильный, застенчивый, неуютно себя чувствующий перед аудиторией (пока лекция не захватывала его самого и заставляла забыть о том, что рядом есть живые люди), а в присутствии прочей профессуры невольно отступавший на полшага назад, за спины более важных коллег... Сын врача из Ханау (курфюршество Гессен), изучавший в Гейдельберге (Великое Герцогство Баден) классическую латынь и греческий, а потом внезапно переключившийся на химию (вот я знаю физиков, которые стали филологами; а вы знаете филологов, которые бы стали химиками?). Мягкий, улыбчивый, склонный к примирительному тону и подчёркнутой нейтральности в оценках чужих работ. В узком кругу посвящённых все знали, что любая работа по химии, прежде чем попасть на глаза к Либиху, а потом в „Анналы“, обязательно проходила через стол Коппа, и его рецензия значила больше, чем мнение его начальника.
Герман Франц Мориц Копп (1817–92), литография 1856 года. Автор Закона Коппа (зависимость температур кипения в гомологических рядах карбоновых кислот, спиртов и эфиров). Экспериментально подтвердил предложенный Джоулем закон зависимости теплоёмкости сложных кристаллических тел от состава (закон Джоуля-Коппа). Впервые установил аналогии в видимых спектрах окрашенных органических веществ. Кроме того, был известным историком науки (и многое из того, что вы читаете здесь, не пропало в пучинах прошлого именно благодаря ему)
Юный Кекуле, естественно, учился и у Коппа. На очередном занятии по минералогии он поразил своего преподавателя пространственным ориентированием (опыт архитектурной работы давал о себе знать). Глядя, как тот быстро определяет элементы симметрии в кристаллах, Копп с неизменной улыбкой произнёс: „Молодой человек, вы это делаете лучше, чем я в ваши годы... – и тут же добавил. – Впрочем, у вас куда лучший преподаватель... Надеюсь, вы достигните больших успехов, и тогда я смогу написать о вам книгу“.
А тем временем „германская весна“ подошла к своему кровавому концу. В 1849 году российские войска под командованием личного (а вскоре и единственного) друга императора Николая I, генерала Паскевича, перешли границу Царства Польского с Австрией, чтобы подавить венгерский рокош. Опасаясь, что следующим на очереди будет Пруссия, король Фридрих-Вильгельм распустил берлинский рейхстаг и провозгласил свою собственную Конституцию британского образца с решающим положениям монарха и совета аристократии (на первых выборах по новой Конституции в ландстаг – нижнюю палату парламента, впервые избирается выпускник Гёттингенского университета, романтик и монархист, „безбашенный“ Отто фон Бисмарк, которого считал излишне радикальным даже сам король). Вскоре он отклонил предложение Франкфуртского парламента стать императором единой Германии при условии принятия либеральной Конституции и объявил военный призыв в ландвер (ополчение резервистов) во всех своих владениях.
Вестфальцы отреагировали на это очень нервно: никакой войны формально не было, следовательно их монарх прямо нарушал закон. В многих города рурского бассейна: Дюссельдорфе, Золингене и прочих, – началось восстание. В Триере и Золингене восставшие захватили арсеналы, началось формирование парамилитарных отрядов, многие из которых выступали не только под трёхцветными знамёнами единой Германии, но и под красными, социалистическими флагами – ведь это был самый индустриализованный немецкий регион. (В боевых действиях на стороне восставших принимал участие и 28-летний Фридрих Энгельс, сын богатого текстильного фабриканта из Вестфалии).
Но профессиональная прусская армия, конечно же, была сильнее. Летом 1849-го войска под командованием королевского брата, Вильгельма Гогенцоллерна, разгромили силы восставших в Вестфалии, а потом по приглашению Великого Герцога „восстановили конституционный самодержавный порядок“ в Бадене. Либеральный путь для развития Германии оказался отрезанными (и как выяснилось позже – на многие десятилетия).
Гиссен в XIX веке
К счастью, Гессен и Дармштадт, находившиеся на пути прусских войск, война напрямую не затронула. Хотя атмосфера в университете, традиционно поддерживающем либеральные и единогерманские настроения, воцарилась угнетённая, особенно среди представителей гуманитарных дисциплин. Но у химиков всегда была возможность погрузиться в глубины науки, не связанной с политикой – и Кекуле ею воспользовался. Следуя наставлениям Либиха: „Если ты хочешь стать химиком – забудь о здоровье и вкалывай!“ – он спал по 3-4 часа в сутки, остальное время проводя в лабе или над книгами.
Такое трудолюбие заметно подняло его авторитет среди начальства и коллег, но в плане трудоустройства удача повернулась к нему не той стороной, и позицию ассистента на кафедре он так и не получил. Замаячила та самая печальная перспектива, о которой его предупреждала мать ещё два года назад... Но тут откуда ни возьмись появился добрый фей.
В роли фея выступил его сводный брат (сын отца от первого брака) Карл, на 8 лет старший и уже успевший заработать приличный капитал на торговле зерном с Британией после прихода к власти либералов и немедленной отмены Хлебных Законов (он даже переехал в Лондон для удобства ведения бизнеса). Карл сделал ему с барского плеча щедрое предложение, от которого нельзя было отказаться: выбирай любой европейский университет – я готов оплатить тебе год стажировки. Когда Август бросился с этой новостью к Либиху, тот произнёс исторические слова:
– Езжай в Париж. Ничему новому они там тебя, конечно, не научат, но хоть посмотришь на большой город... Да и французский выучишь – это полезно для CV...
продолжение следует ЗДЕСЬ
