Abstract
О богемных рапсодах и их богемских рапсодиях, о страшидле з бажин и о быдле, которое мешает нам жить
Добре заходились
По німецькому показу
І заговорили
Так, що й німець не второпа,
Учитель великий,
А не те щоб прості люде.
А гвалту! а крику!
(с) Т.Г. Шевченко «І мертвим, і живим, і ненарожденним землякам моїм в Украйні і не в Украйні моє дружнєє посланіє»
В о з н ы й. Не в состоянії поставить на вид тобі сили любві моей. Когда би я іміл — теє-то як його — столько язиков, сколько артикулов в Статуті ілі сколько зап'ятих в Магдебурзьком праві, то і сих не довліло би на восхваленіє ліпоти твоєй! Єй-єй, люблю тебе до безконечності.
Н а т а л к а. Бог з вами, добродію! Що ви говорите! Я річі вашей в толк собі не возьму.
(с) Іван Котляревський «Наталка-полтавка»
Как показала недавняя статья Есилевского, срачи на тему правил украинского языка – это способ существования украиноязычной части Вселенной, и нам остаётся лишь смириться с этим прискорбным фактом. О чисто языковых вопросах я поговорю как-нибудь в другой раз, а пока что хотел бы прокомментировать один из моментов в мовосраче близкий мне – исторический.
Один из аргументов сторонников «жёсткой украинизации» является ссылка на предыдущий опыт Чехии и СССР (точнее, Советской Украины). О втором у меня слов, кроме как аморальных, нет, а вот о первом сказать можно и нужно.
Итак, сначала факты.
Чехия являлась западной границей миграции славян во времена раннего средневековья, а позже, во времена ответки – Drag nach Osten – оказалась «славянским мысом», окружённым немецкими Австрией и Баварией, а также глубоко германизированной Силезией (Шлёнском). Размыванию славянской идентичности, среди прочего, мешали и географические причины: Чехия со всех сторон окружена довольно высокими горами, а подобные естественные преграды способствуют консервации языков и культур. Не вдаваясь в подробности, отметим, что через ряд династических и военных ходов она, наряду с Силезией (со столицей во Вроцлаве) и Моравией (Брно) оказалась основной частью королевства Богемии.
А король Богемии, скажу я вам, было не хухры-мухры, а целый один из семи голосов, избирающих императора Священной Римской Империи. Поэтому стоит ли удивляться, что Габсбурги, подмявшие под себя наследие Оттона Великого, всеми правдами и неправдами удерживали за собой и этот титул, помимо своего герцогского австрийского. Города Богемии довольно быстро германизировались, особенно после катастрофы под Белой Горой в 1620-м, а чешский язык, как и моравский с лужицким, стал признаком «селюков». На нём не велись записи, его не использовали в делопроизводстве. Даже чешской письменности как таковой не было.
Чешская идентичность была связана не с народом и не с языком, а с феодальным складом Австрийской империи – богемцам было лестно ощущать себя не какими-то там обычными подданными императора, а представителями отдельного королевства, составляющего основу великой «дунайской монархии». Немецкий язык был единственным средством общения между образованными людьми (латынь уже вышла из оборота), конкурируя, разве что, с французским – дипломатическим языком эпохи.
Ситуация начала неожиданно меняться на сломе XVIII и XIX веков. Во-первых, официальная отмена крепостного права при Иосифе II привела к притоку «понаехавших» в города – естественно, носителей колхозного чешского. Во-вторых, Наполеон Буонопарте, не раз позорно отколотивший австрияков по всем чувствительным местам, сильно уронил престиж монархии. В-третьих, в 1805-м году и сама Священная Римская Империя была отменена, и Чехия стала заурядной провинцией Австрии, что больно ударило по самолюбию горожан, а заодно уничтожило предлог для поддержки трона у части германоязычных богемцев.
И, наконец, the last but not the least... Великая Французская Революция разбудила зверя под названием национализм. Призванный сперва из академических сфер в качестве замены понятию суверенитета монарха, он стал надёжной основой для новой, наполеоновской империи французов. Европа с удивлением узнала, что люди способны идти на смерть не только из личной верности государю, но и за странную идею принадлежности к народу. Некоторым правителям мысль понравилась.
Вначале национализм, как мы помним, был политическим: нация определялась не языком, не генетикой и не происхождением, а гражданством. Но вскоре сумрачный тевтонский гений придумал национализм этнический (оно и понятно, немцы были разделены между 40 с хвостиком государствами, на гражданство опираться – себе в убыток), и уже после окончания наполеоновских войн волна пангерманизма накрыла интеллектуалов Центральной Европы. Везде, в каждой мелочи видели проявление немецкого национального духа, доминировавшего над низшими тварями. Для полноты картины не хватало, собственно, тварей. А поскольку на французов прямо после позорных поражений под Йеной и Ульмом наезжать было стрёмно, то в качестве низших существ, предсказуемо, выбрали славян. И чехи, как полностью попадавшие под юрисдикцию германских государей, стали первыми в очереди.
И тут начинается славная история сопротивления. Начинается вполне невинно: в 1809-м году немецкоязычный сын драгунского офицера австрийской императорской армии, незадавшийся иезуит и богослов, психически нестабильный архивариус и исследователь вымерших или вымирающих языков Йозеф Добровский публикует курьёз – книгу «Чешская грамматика», в которой, смешав грешное с праведным, рассказывает о языке, на котором сотни лет назад разговаривали жители Богемии. А уже в 1817-м молодой заведующий пражской библиотекой Вацлав Ганка сообщает о сенсации: в Королевском Дворе на Эльбе (Кралов Двур над Лабой) найдены средневековые рукописи на чешском языке! В рукописи, названной Краледворской (а с ними в компании и другой находки Ганки – Зеленогорской рукописи), записаны народные сказания, повествующие о величии чешского народа и борьбе против немцев.
Вокруг Ганки формируется круг единомышленников: Йозеф Юнгманн, Францишек Палацький, Павел Шафарик и прочие, – вскоре ставших членами Чешской Матицы, отделения Национального Музея в Праге (1818). С 1822-го Матица начинает выпускать на чешском журнал Богемского музея. В 1834–39, опираясь на краледворскую и зеленогорскую рукописи, Юнгманн издаёт немецко-чешский словарь, утвердивший норму чешского литературного языка. На чешском начинают издавать не только научную, но и художественную литературу, а в 1883-м открывается и чешский театр (следует помнить, что в те времена театр был не занудством, а местом развлечения, вроде кинотеатров сегодня).
Следует подчеркнуть, что Ганка и прочие члены Матицы были не просто библиотекарями и переводчиками, а убеждёнными сторонниками панславизма. Это такая концепция – естественным образом произошедшая из противостояния пангерманизму – в которой у всех славянских народов есть общий дух, идея, ментальность, как сказали бы сейчас. В реалиях начала XIX века это означало ещё кое-что. Поскольку существовала одна единственная славянская «великая держава» (Great Power), то в глазах интеллектуалов только она могла обеспечить и вызволение славянских народов из-под германского гнёта. Имя этому государству, как вы, полагаю, догадываетесь, было Российская империя.
Идея большого славянского государства, естественно, не могла не понравиться имперской власти в Питере, и панславизм стал одним из немногих дозволенных интеллектуальных развлечений в задавленной цензурой Николаевской России. Например, если вы помните, то «наше всё» Тарас Григорьевич Ш. погорел именно на участии в Кирилло-Мефодиевском братстве, которое выступало с позиций панславизма (на что, собственно, намекает само название... да и «Шафарика і Ганка» в «І мертвим, і живим...» Т.Г. поминает не просто так). Правда, охранка очень скоро сочла, что в панславистском лозунге «Единство в разнообразии» вторая часть лишняя... но то вже таке...
Ганка и некоторые другие активисты чешского возрождения стали получать денежные пособия от царского правительства «за развитие славянской идеи». Естественно, в нагрузку они тут же получили ярлык шпионов и предателей родины... австрийской родины, конечно же... и попали под полицейский надзор. Сам же чешский язык был объявлен провокацией, выдумкой и способом подорвать единство и верность подданных Кесаря. (Заметьте, российский генштаб придумал чешский язык на два десятка лет раньше, чем их австрийские коллеги – язык украинский).
Чешский литературный был языком искусственным, основанным на произведениях 200-500-летней давности, а ещё больше – на выдумках чешских интеллектуалов о том, как чешский язык должен звучать. Да активисты чешского возрождения и не желали смешиваться с «невежественным мужичьём». «Чистый», новый язык был чем-то вроде способа перерождения, отказа от грязного, испорченного немцами прошлого. Народ отвечал интеллектуалам взаимностью и продолжал говорить по-старому, считая литературный чешский «панськими витребеньками».
Ситуация оставалась неустойчивой аж до конца Первой Мировой, когда чешская и словацкая эмиграция в США, Франции и Британии решила «объединить бренды»(с), чтобы получить свою долю развалившейся Австро-Венгерской империи. К тому моменту все чешские интеллектуалы по определению были носителями «литературного» чешского, использование которого в молодой стране было закреплено законодательно. Начала действие комиссия по чистоте языка, полностью устранившая все следы германизмов и латинизмов. Уже через поколение литературный чешский производства Ганки и Ко стал единственным существующим вариантом как литературной, так и разговорной речи.
Это была светлая сторона истории. А теперь то, на что принято закрывать глаза и стыдливо молчать.
Сомнения в аутентичности рукописей, найденных Ганкой, высказывались с первых дней после сообщения об их находке. А в 1880-х Ян Гебауэр, представитель школы «младограмматиков», однозначно доказал, что обе они – фальшивки (Ганка не мог знать о других, найденных позже реальных рукописях, грамматика в которых была совершенно иной). Более того, соратники Ганки это скорее всего знали. Однако молчали «ради большого чешского дела». И публикации Гебауэера чешская патриотическая общественность восприняла в штыки, закрыв глаза на все доводы и обвинив автора в работе на «немецких угнетателей». Целых 30 лет Краледворская рукопись служила удобным поводом для троллинга чехов немцами, пока Томаш Масарик, будущий президент Чехословакии, а на тот момент просто лидер партии чешской независимости, не признал факт подлога, заявив: «Патриотизм не может основываться на обмане».
Хуже того, история с Краледворской рукописью нанесла огромный ущерб лингвистике и исследованию национальной истории славянских стран, так как фальшивками стали называть все находки подряд (к примеру, «Слово о Полку Игореве», найденное Мусиным-Пушкиным в 1791-м, до сих пор многие пытаются объявить подделкой). С другой стороны, дурной пример заразителен – и фальшивки, сочинённые «ради благого дела», стали выдумывать и представители других угнетённых народов (в случае Украины это «Велесова книга»).
Литературный чешский первое столетие своего существования не имел никакой административной поддержки. Наоборот, ему следовало доказывать справедливость своего существования в агрессивной немецкоговорящей среде. Книги, стихи и пьесы на чешском стали популярными благодаря таланту своих авторов, а не по приказу сверху. И в 1918-м узаконенным стал тот вариант, который прошёл через горнило читательского отбора.
Более того, в момент создания литературного чешского и почти сто лет после того существовал только одно общество, его развивавшее. У них был один (!) журнал. Один театр. Потом одна газета. Соответственно, норма определялась просто тем фактом, что за несогласие с генеральной линией партии автора-смутьяна просто не пустили бы в печать.
У народного чешского языка (и всех его диалектов) не было шансов, так как его носители были попросту безграмотными. В прямом смысле слова. В лучшем случае они могли написать своё имя и читать Библию по слогам. Естественно, получая образование на чешском, они усваивали только ту норму языка, которая продвигалась её авторами (альтернатив-то не было).
Языковая политика молодой Чехословакии привела к исчезновению почти всех диалектов чешского, а также вымиранию моравского и лужицкого языков (о любви моравов к «пражакам» можно вскользь судить по знаменитой песне «Йожин з Бажин»). Даже хуже, ради всё того же «великого дела» власти стали навязывать уродливую конструкцию чехословацкой нации. А у нации должен был быть только один язык – и под этим предлогом словацкий язык был объявлен «испорченным чешским», а его носители стали быдлом в глазах высоколобых пражских интеллектуалов. Стоит ли удивляться, что Словацкая Народная партия ("людаки"), в конце 30-х получившая большинство в словацких округах, охотно поддержала Гитлера после Судетского кризиса. В советское время словаки стали удобной "пятой колонной", работавшей против "пражской весны". А уже сейчас Словакия традиционно держит сторону РФ во многих вопросах, включая отношение к Украине (просто потому, что нелюбовь к чехам заставляет принять противоположную сторону).
(Аналогичный, но ещё более трагический пример Югославии обсуждать не буду. Думаю, и так ясно).
Языки и диалекты восточной Европы
Есть ещё и фактор "ошибки выжившего". Да, чешский смог. А остальные? Как там, к примеру, кошубский? Как поживает бретонский и окситанский, в возрождение которого вбухивают немалые силы?
А теперь вернёмся к современной Украине.
Многие патриоты филологической направленности считают, что у нас можно повторить "чешский опыт". Мол, главное – ввести правила на государственном уровне, как это сделала Чехия 100 лет назад. Мол, можно "очистить язык от чужеродного влияния", как это сделали чехи.
Логика при выборе "чистого языка" у них такая: современный обиходный украинский язык – неграмотный, поросійщений и некрасивый. Не то, что в давние времена. Но ведь есть старые записи! И судя по скрипящим фонограммам, 150 лет назад в селе Загрючино Чортопхайского уезда говорил "вот так вот" и произносили непонятные иностранные слова вот так, поэтому вы сейчас должны их произносить по тем же правилам.
И тут возникает вечный неизбежный вопрос: Кто кому чего должен и с какой радости?
И у наших филологов нет на этот вопрос иного ответа, кроме как "Мы эксперты, поэтому нам виднее". И нет другого метода, кроме как заставить.
Точнее, попытаться заставить. Потому что сейчас уже не начало XIX века. У "экспертов" нет монополии на установление правил. Они не единственные умеют читать, писать и даже выражать мысли на родном языке, как в Чехии 200 лет назад. Нет контроля над печатью, радио, видео – ведь говорить и писать, а потом выложить это в интернет может буквально любой. Как угодно, в каком хочешь написании, в любой понравившейся транскрипции. И тут устанавливать правила – бесполезно. Нужно доказывать свою правоту. Нужно конкурировать. Показывать свою привлекательность и пользу. Но наши так не умеют. Произведения, которые они пишут, журналы, которые издают, по странному совпадению смертельно скучны. Да они и не хотят быть интересными – это же свидетельство вульгарности! У них один подход: пускай государство заставит. Правда, государство заставить уже не может (слава богу) – причём я говорю даже не о нынешней Украине, а о государствах мира вообще (за исключением совсем уж диких местностей, где за нарушение закона до сих пор сажают на кол). Всё, поезд уехал. Гражданское общество уже неподконтрольно государственной машине – и это прекрасно!
Но наша филологическая тусовка не желает этого замечать и в результате замыкается в себе, присваивая друг другу лестные звания, нахваливая друг друга и признавая друг друга уважаемыми людьми.
А быдло... а кого интересует их мнение? Они не в нашем круге, они нам неинтересны. У них "испорченный язык", что их слушать... Против них есть ultima ratio: "В методичке написано!" – и дальше него отступать некуда.
Они не хотят понимать, что живой язык – это такой, на котором можно смеяться, радоваться жизни. Что созданный ими новояз пригоден в основном для бесконечного выражения непозбувної бентеги и страждань українського села інтелектуала. Что лица у них скучные, и денег им никто не даст.
Поэтому зря наши "реформаторы языка" думают, что повторяют историю чешского. Нет, вместо этого они упорно трудятся над тем, чтобы украинский язык вместо средства общения превратился в часть бессмысленной муштры – сдал и забыл! Потому что мир теперь не просто жесток, но ещё и открыт, и большинство между изучением "украинского новояза" и английского языка, как ни странно, выберут последнее – чтобы свалить подальше из мира бессмысленной деятельности.
Зато у филологов никогда не будет недостатка поводов продемонстрировать свою учёность.
Ведь за этим всё делается, не так ли?
P.S.
Моїх діл околичності, возникающії із неудобних обстоятельств, удерживали соділати признаніє пред тобою; тепер же, читая — теє-то як його — благость в очах твоїх, до формального опреділенія о моєй участі, открой мні, хотя в терміні, партикулярно, резолюцію: могу лі — теє-то як його — без отсрочок, волокити, проторов і убитков получити во вічноє і потомственноє владініє тебе — движимоє і недвижимоє імініє для душі моєй — з правом владіти тобою спокойно, безпрекословно і по своєй волі — теє-то як його — розпоряджать? Скажи, говори, отвічай, отвітствуй, могу лі бить — теє-то як його — мужем пристойним і угодним душі твоєй і тілу?
Acknowledgments
Спасибо единственному филологу с естественнонаучным образованием, который пытается сделать у нас хоть что-то человеческое
Данный блог является научно-популярным. В статье могут быть изложены точки зрения, отличные от мнения автора.
