В «Новой газете» опять печатают откровения матери попавшегося на Донбассе борца с «киевской хунтой». Мне бы надо радоваться, что очередная жертва «зомбоящика» прозрела, осознала и, может быть, даже начнет раскаиваться... Но как-то не получается... И, главное, даже читать подобные исповеди не хочется. У всех этих жертв, как мне сдаётся, слишком избирательное сознание.

Их стенания, типа «не знала!», «не понимала!», «по телевизору показывали другое!» или «Путин говорил, что их там нет!» звучат почему-то только в момент, когда в плену оказывается любимый сын. А как же остальные? Почему те, у кого бравые и заматеревшие в стрельбе по живым мишеням детки по-прежнему остаются безымянными отпускниками, предпочитающими олинклюзив в степях восточной Украины, не торопятся выдавить из себя такие же раскаяния раньше времени? Почему до тех пор, пока украинские солдаты не прищучат их диверсантов, или, скажем прямо, агрессоров, они по-прежнему предпочитают мирно сосуществовать с мыслью о том, что «так надо»? Только для кого: для страны, для будущего, для Путина, в конце концов?

Потому и читать не хочется, а тем более жалеть. Я могу еще понять своих двоюродных бабушек. Но даже в их головах кажется что-то происходит и чем дальше, тем больше меняется. Как говорится, есть повод для оптимизма. И один из них преподнёс наш вчерашний визит к ним в гости. Они, мои сердобольные москвички, прикипели к телевизору только в силу возраста. Когда тебе за 80, выбор развлечений ограничен. Вот и просиживают пенсионерки перед ящиком, вдыхая ядовитые миазмы всех без исключения российских каналов-пропагандонов.

С некоторых пор они понимают, что с внучатым племянником и его женой обсуждать весь этот бред, которым их кормят новости и заботливые телеведущие, не стоит. Чуткость сердец от возраста не становится меньше — нам это неприятно и этого уже достаточно, чтобы не поднимать тему. Есть, правда, такой фактор как непредсказуемость старческого мышления. Особенно он задевает старшую из моих родственниц. И причиной тому отчасти её ухудшающийся слух. Из-за него бабушка Вера либо должна включать телевизор на полную громкость, либо сидеть в наушниках. Для её сестры, бабушки Шуры, более приемлем второй вариант, в результате чего она в значительной мере ограничила свою телевизорозависимость. Зато у сестры этот недуг порой проявляется в спонтанных реакциях.

Вот и вчера на её дне рождения мы в компании еще двух близких ей людей оказались свидетелями такого поведения. Выслушав тосты и пригубив коньячку, бабушка Вера мирно участвовала в очередном застольном разговоре, в котором ей отводится роль не столько слушателя, сколько зрителя. На нас разговаривающих она больше смотрит. Сколько из сказанного она слышит уже давно никого не заботит, иначе общение просто может превратиться в перекрикивание. И вот, зрительно уловив момент паузы, бабушка Вера на правах именинницы решила, видимо, задать разговору новое более актуальное направление.

- Игорёк, ну а что всё-таки делать-то с Украиной? — с драматизмом в голосе и даже с некоторой материнской озабоченностью произнесла бабушка Вера.

Пауза. Все сидящие за столом обратили взгляды в мою сторону. Я же, предполагая нежелательное осложнение обстановки за столом, предпочел свести всё к дерзкой полушутке, полубраваде — иногда, слышал, такое помогает.

- А не надо ничего делать. Украина победит!

- А кого победит? — даже не помню кто спросил. Возможно, в словах не было вызова и укора. Только искренне любопытство. В любом случае ответ тоже получился под стать — искренним, без обиняков.

- Агрессора, конечно!

Я не то чтобы стараюсь избегать подобных тем в разговоре с бабушками. Просто после нескольких попыток убедить их или попытаться нарисовать другую, отличную от телевизионной, картину мира, понял, что это напрасный труд. К следующему нашему с женой визиту старушки обязательно заготавливают свежую порцию телевизионных цитат и всё начинается сначала. Поэтому мы пришли к негласному консенсусу: лучше не бередить друг-другу душу и нервы. Но от человеческого фактора, как известно, никто не застрахован. Так и получилось в этом случае.

Вот только последствия всего сказанного оказались еще менее предсказуемыми. Двое человек за столом, родная племянница бабушек из Пятигорска и соцработник, которая навещает их уже несколько лет и стала почти родной, были не посвящены в наши политические тёрки. Не знал и я об их предпочтениях, хотя острожно предполагал такую же приверженность штампам телепропаганды. Поэтому, в случае развития темы, рассчитывал на худшее. Но наш разговор приобрел совершенно другую тональность. Не я оказался в роли защитника Украины, а мои бабушки оказались в роли невольных авторов глупости, которую в приличном обществе даже обсуждать не стоит.

Словом, нас поддержала соцработник Оля, которая хоть и родом из северного российского региона, но имеет в Киеве близких родственников и оценивает ситуацию с пресловутыми укрофашистами так, как и подобает человеку со здоровой психикой, а не так, как вещает телевизор. К слову, телевизор Оля благоразумно не смотрит уже третий год. Отсюда, видимо, такой же трезвый взгляд на действующую российскую власть и персонально Путина. Надо признать, пятигорская племянница не высказывалась активно, но нашей аргументации и эмоционального заряда хватило по крайней мере для того, чтобы она вдумчиво поддакивала и даже рассуждала в одном с нами ключе.

От заполонившего всю атмосферу вранья в адрес Украины, мы постепенно перешли к теме власти, которая такими же мифическими категориями пытается создать себе имидж полезной и безальтернативной, вдоволь поглумились над вездесущестью мусорного президента, выборами, на которых наряду с традиционным мухлежом решающую роль играет приверженность пенсионеров устоявшимся догмам и образам... И наконец перешли к Сталину. Удивительно, но на нем акцентировала внимание бабушка Шура, до сих пор не встревавшая в разговор. А тут на одно только упоминание про «его заслуги» она, вдруг буквально ощетинилась короткой и ёмкой репликой:

- Это теперь его пытаются сделать хорошим...

Для самой бабушки Шуры его хорошесть ограничивается тем, что он держал две Германии разделенными какой-то каменной стеной. Правда, смысл этой стены бабушка так и не смогла объяснить. Кажется, в этом самом месте и начал таять лёд скрытого, но от того не менее явного, непонимания и раздражения между нами, представителями более молодого поколения, и бабушками, которым довелось насладиться всеми плодами счастливой сталинской жизни.

Слух бабушки Веры оказался на удивление стойким к болезненным и острым темам. Она тут же стала ворошить свою старческую память. А там, как выяснилось, до сих пор сохранились воспоминания о том, как колхозная голытьба приходила к ним в дом и только за одно нежелание их родителей становится активными строителями новой жизни, срывала под корень и сарай, из которого заблаговременно вывели и конфисковали корову, и баню и даже ворота.

История про то, как отец под руководством той же, только увенчанной военными чинами и званиями, голытьбы корячился на трудовом фронте и потом в одночасье слег с туберкулезом тоже вполне ложилась в этот контекст. Как и еще много чего другого, о чем захотелось вспомнить нашей бабушке Вере.

Как-то между делом мы совсем незаметно поняли, что говорим друг с другом на понятном языке. Видимо порой, нам просто не хватает ума и терпения, чтобы давно усвоенные нами смыслы проросли в логике и сознании тех, кого многие годы учили не задумываясь выполнять приказы, идти к новым свершениям и верить в неотвратимость светлого будущего.