В сетевых спорах с украинцами о пользе / бесполезности «мирных протестов» в условиях брутальной диктатуры беларусы часто отвечают: зато мы сохраняем своих людей живыми. Вот вы, мол, из-за своей дерзости потеряли тысячи лучших людей и утратили часть территории. А мы не такие, мы умнее, на нас Путин не нападёт, живы останемся и страну в целости сохраним. Да, тысячи беларусов сидят по тюрьмам, их число постоянно растёт, но тюрьма – это не смертельно.
Излишне
говорить о порочности тезиса, что к
захвату Крыма и оккупации части Донбасса
якобы привела радикализация Майдана.
Если верить околокремлёвским инсайдам,
только трусость Януковича не
позволила России расколоть Украину
надвое в 2004 году, а вовсе не мирный
характер протестов.
Примерно в те годы Путин
говорил Бушу, что Украина – это
«недогосударство», и если она вздумает
вступить в НАТО, то как
минимум лишится Крыма. А
трусость Януковича он ему так и не
простил. Именно поэтому,
уже больше не доверяя своему жалкому
сатрапу, в 2014 году Путин
пошёл на прямую военную агрессию. Которая
не была вызвана реактивным аффектом, а
стала закономерным
итогом имперской политики в
отношении Украины, распалявшейся
на протяжении долгих лет.
Майдан 2013-2014 гг. был только
поводом, а
вовсе не причиной российской агрессии.
Нашлось бы что-нибудь другое при
необходимости, опыт есть: см. Майнильский
инцидент, например. Это
как Гляйвицкий, только в исполнении
СССР.
Чтобы
избежать всех жертв, украинцам пришлось
бы пожертвовать свободой и независимостью:
согласиться на установление пророссийской
диктатуры и вступление страны в Таёжный
союз. То есть добровольно сдаться в
тюрьму. Беларусы провели
в такой тюрьме больше двух десятков
лет. Справедливости ради, для многих
она была тюрьмой повышенного комфорта.
С улучшенным питанием, культурным
досугом, поездками за границу, тусовочными
пространствами, муралами на стенах,
уличными музыкантами, согласованными
с администрацией, ну и прочими маленькими
радостями хипстера. Даже с возможностью
высмеивать администрацию и её порядки
в соцсетях. То, что в
фундамент этой тюрьмы повышенного
комфорта в своё время положили некоторое
количество трупов, и поломали ради неё
сотни судеб, об этом предпочитали не
вспоминать. Не говоря уже
о поруганных национальных символах,
языке, истории и прочих высоких материях.
Кому до них какое дело.
Хорошо же сидим, чо.
К
2020 году общество и властный
аппарат пришли с неравными силами: пока
диктатура «ожелезивалась», апгрейдила
свои хватательные и убивательные скилы,
граждане Беларуси
расслаблялись в комфортной несвободе.
Все навыки сопротивления и даже сам
протестный инстинкт были утрачены, а
вкуса победы над государственной машиной
белорусское общество не знало вовсе.
Его революционный подъём в 2020 году во
многом был наивным. Трагически
наивным.
Когда
наивность и беспомощность белорусского
протеста ещё не стали слишком очевидными,
в Украине собирались обожжённые Майданом
и войной люди, чтобы выступить в его
поддержку. Теперь же происходящее
вызывает не только горечь, но иногда и
раздражение. Я не могу понять тех
беларусов, кто говорит, что «тюрьма
лучше эмиграции». Не могу понять
героизации добровольной сдачи в плен.
Когда человек знает, что на родине его
ждёт тюрьма, но зачем-то возвращается
туда. Или не бежит от тюрьмы, ещё имея
такую возможность. А его решение радостно
приветствуют. При этом
тем, кто уехал, затыкают самим фактом
эмиграции рот: уехал – утратил право
голоса. Теперь ты отрезанный ломоть.
Есть в этом что-то ненормальное. Может
быть, русское? Любят они
там мазохистскую жертвенность, припасть
к родной сырой земле и сень родных осин.
Лучше дома в кандалах,
чем свободным на чужбине. Мне такой
«патриотизм» кажется извращённым, а
пропаганда подобного «героизма» –
вредной. Это выглядит лайтовой формой
суицида, вызванного депрессией. Раз уж
я не могу победить врага, отдамся ему
на поругание. Страдание лишённого воли
и всех радостей жизни человека само
воспринимается как форма
борьбы. Но это не борьба, а капитуляция.
Возможно,
дело ещё и в том, что хлеб беженца довольно
горький, свобода – это вообще трудно.
«У
меня тоже такое было настроение, что
лучше арест, чем эмиграция. Даже тогда,
когда уже была тут.
Там сидишь себе героем,
а тут никому не нужный, не приспособленный
к жизни неудачник, беглец. Приходится
как-то барахтаться, и от этого очень
страшно. А там гордо мог бы есть бигус
за свой народ. Короче, моральные метания
и ужас перед реальной непредсказуемой
и незащищённой жизнью. Может сильно
подорвать нервную систему это всё. Но
у меня есть, о ком заботиться, я не имею
права быть героем в тюрьме, а помогать
им тут просто обязана», –
рассказала
мне одна беларуска, бежавшая в Украину.
Но
когда лидеры мнений прославляют тюрьму
или говорят, что тюрьма – это не
смертельно, и это вместо того, чтобы
призывать бежать при любой возможности,
но не сдаваться, они, на мой взгляд,
совершают подлость. Такой
подход только успокаивает совесть.
Теряется острота требования свободы
для политзаключённых. Если сидеть в
тюрьме – это героизм, благородное
страдание во имя народа, которому мы
рукоплещем, то вроде бы пусть сидят,
пусть это страдание растёт и ширится,
пусть оно захлестнёт наших врагов. Но
нет же, они питаются этими страданиями,
как линчевский карлик питался гармонбозией.
А
вот
тюрьма – это очень часто смертельно. В
шкловской колонии погиб 50-летний
политзаключённый Витольд Ашурок. «Умер»,
как пишут многие СМИ, это искажение
реальности. Смерть брошенного без вины
за решётку человека – это гибель. Не
исключено и намеренное убийство. Диагноз
«остановка сердца», можно сказать,
фирменная фишка ментов, скрывающих своё
преступление. А проблем с сердцем, как
рассказала жена Витольда, у него не
было. Именно через Витольда незадолго
до его гибели стало известно о практике
помечать политзаключённых жёлтыми
нашивками (но фашист, конечно же, всё
равно ты). Могли отомстить за это. И
вообще за то, что не сломался, продолжал
говорить о борьбе и неизбежной победе.
Старой выделки человек. Таких уже почти
не делают, а скоро, может, совсем не
будет. Романтик. Идеалист. Шляхетний
чоловік.
Политзаключённых
не только метят жёлтыми нашивками в
наци-стиле, их выделяют тем, что не дают
матрацев, лишают права сидеть днём,
устраивают ночные проверки по несколько
раз, заливают камеры хлоркой и т. п.
Им намеренно создаются максимально
нечеловеческие условия.
По
белорусским тюрьмам немало сейчас сидит
людей с тяжёлыми болезнями, обострившимися
за решёткой. 17-летний гомельчанин Никита
Золотарев, страдающий эпилепсией, криком
кричал, что его убивают: не дают
своевременно лекарств, бьют, в
том числе электрошокером, держат
в карцере. У
50-летнего гомельчанина Алексея Романова,
страдающего онкологией, инвалида 2-ой
группы, в заключении выявлена новая
опухоль. «Я так устал от этих болей, хоть
бы скорей умереть», – писал он. И таких
примеров множество. Видимо, ещё больше
тех, о которых ничего неизвестно. Сотни
потенциальных жертв. Рискующих погибнуть
в застенках. Не знаю, возможно, если их
действительно будут сотни, мир обратит
на это внимание и решит положить конец
безумствам усатого агрофюрера. Или нет. Но надеяться на это неправильно. Общество должно до злости, до бешенства, до бунта возмущать причинение несправедливых страданий. Иначе оно никогда не выберется из несвободы. И цена [чужой] жизни будет ничтожной, если ради неё не стоит рисковать.
