Многие считают, что самый верный путь к сердцу масс — это поиск точек соприкосновения. Этот метод превращается в лицемерие или глупость, если в качестве «общности» берутся на вооружение патриотические, религиозные и прочие иррациональные переживания. Одной из таких «общностей» вполне можно назвать идеологический фон второй мировой войны, когда антифашистская и коммунистическая идентичности превратились в агитационный фетиш.
Антифашизм как активное неприятие диктатуры, опирающейся на ксенофобию, террор и власть экономических монополий, и коммунизм как борьба за общество свободного труда и всеобщее равенство — позиции равно гуманистические и благородные. Однако каждая из них в своем противостоянии фашизму имела свои особенности.
Например, французское Сопротивление имело антифашистскую идентичность внешне, но множество противоречивых позиций внутри: его ядро составляли и либералы, и националисты, и коммунисты, и анархисты, которых объединяло осознание необходимости вести войну с фашизмом. То же было с испанским Народным Фронтом и прочими движениями, сгруппированными в общей цели бороться с фашизмом — как до войны, так и во время нее.
Участники движения сопротивления в битве за Париж, 1944
Нечто похожее можно обнаружить и в силах сопротивления, выступающих на стороне СССР. Даже «официальный враг» страны советов Лев Троцкий призывал поддерживать ее в назревающем конфликте, как единственный в своем роде образец хоть и деформированного, но все же «рабочего государства». Все «левые» аргументы в пользу поддержки СССР отталкивались от ее пролетарской ориентации и социалистических перспектив, не взирая на «мелкие недостатки» в виде бюрократического вырождения, партийной диктатуры, террора, дискриминации народов и культа личности Сталина.
В целом можно понять и европейскую, и советскую антифашистскую идентичность как безальтернативное противопоставление фашизму. Эта идентичность — следствие компромисса, осознания «исторической необходимости» и представления о фашизме как воплощении бесчеловечности и варварства. Нельзя строго судить их с позиции сегодняшнего дня, когда в наших руках историческое знание и возможность дать объективную оценку событий тех годов. В то же время, абсурдно переносить обе идентичности в современную жизнь.
Российская империя пережила революцию и превратилась в усиленно развивающееся индустриальное государство. США трансформировали индустрию в массовое, конвейерное производство. Италия, Германия и Испания пришли к корпоративной системе контроля над всей гражданской и экономической жизнью. Мир условно разделился на три конфликтующих типа управления массовыми обществами, представленные странами Оси (Германия и ее союзники), СССР и остатками Антанты (Великобритания, Франция и пр.). К началу войны было невозможно предугадать, какие силы объединятся, а какие столкнутся.Чтобы понять сложившуюся тогда ситуацию, мы должны обратить внимание на социально-экономическую основу второй мировой войны. Мир 20-30 гг. столкнулся с последствием промышленной революции — массовым обществом — и не имел готовых универсальных решений его нужд. Тогда не было сегодняшней глобализации, шли активные поиски быстрых решений появившихся противоречий. Последствия первой мировой войны сделали трещину в колониальной политике, разрушили крупнейшие европейские империи, усилили мощь одной части общества и зажали в тиски другую. Выход из этих противоречий находили разными путями.
Молотов и Риббентроп после подписания советско-германского договора о дружбе и границе между СССР и Германией, 1939
Экономический аспект, конечно же, вынуждал забыть об идеологических разногласиях лагерей. Доказательством тому могут служить и выжидательная позиция США, и нейтралитет Швейцарии и Швеции, и система договоренностей с «дружественным разделом» Польши между Третьим Рейхом и СССР. В результате социально-экономические противоречия систем переросли в полномасштабную мировую войну, в которой союзный и советский лагеря, объединившись в совместных усилиях, родили антифашистскую идентичность.
Необходимо также заметить, что страны Оси вовсе не были крайне милитаристскими и авторитарными исключениями из общих правил. Частично своей имперской политикой они обязаны не кому-нибудь, а самой Великобритании с ее консервативными, расистскими политическими традициями и доведенным до совершенства военным делом. Провозглашаемый национализм и антикоммунизм не содержали в себе ничего принципиально нового, так как были присущи ряду политических элит всего мира. Концепции сверхсильного авторитарного государства и консервативной экономики «классового партнерства» и вовсе относятся к достижениям католической церкви. Фашизм — фактически концентрат присущих всему миру того времени социальной демагогии, милитаризма, империализма, национализма, ненависти, террора. Самую выразительную форму он приобрел в сдавленной Версальским договором Германии, ставшей показательным примером подъема реакционных настроений у максимально широкого круга социальных групп.
Члены НСДАП на выступлении Адольфа Гитлера в Гогенфридберге, 1932
Можно сделать вывод, что вторая мировая война стала закономерным пиком конфликта экономики различных типов массовых обществ. Исход этой войны продемонстрировал, насколько нежизнеспособным оказался фашистский тип с его упором на ложные социально-экономические предпосылки и истеричную политику. Однако вместо выводов в массовом сознании закрепились идеологические клише.
В европейском представлении осталась компромиссная антифашистская идентичность, общая идея движений сопротивления и западного крыла антигитлеровской коалиции. Фашизм представлялся европейцу порождением иррациональных, человеконенавистнических идей, и необходимость его уничтожения стала объединяющим фактором для всех. Не важно было, кто ты — анархист, коммунист, либерал или даже националист, важно было, что фашизм не имеет права на жизнь. Советская же антифашистская идентичность приобрела своеобразную форму благодаря центральной идее о мессианской роли Советского Союза и его победе как победе всего пролетариата. И это твой интерес, независимо от того, сталинист ты, троцкист, меньшевик или большевик.
Однако мир лишь смял нежизнеспособный фашистский тип массового общества, после чего сосредоточился на конкуренции между либерально-капиталистическим и «социалистическим» лагерем. Победы пролетариата не произошло. Из года в год советская идеологическая машина воспроизводила войну на парадах и торжественных мероприятиях. Зритель этого театра видел и ветеранов, как будто только вернувшихся с фронта, и фашистов, все еще злобно глядящих из-под козырька черной фуражки с полотен кинотеатров. Новые поколения переживали историю войны на уровне индивидуального участия, будто она вовсе не заканчивалась и все еще требует осознания исторической миссии СССР и его априорной правоты. Это было необходимо, так как, в отличие от всех предыдущих войн, Великая Отечественная уже велась с участием советской власти. Утрата ее мессианского характера могла бы поставить под вопрос смысл самого существования СССР.
Парад в честь 45-летия победы на Красной площади в Москве, 1990
Вот уже двадцать лет советская антифашистская идентичность существует без советского государства, будто сама по себе. Идеология государств бывшего Советского Союза давно подстроилась под потребительскую, но советское мессианство все еще просыпается к девятому мая, на кое-как припудренный национальными интерпретациями День Победы. СССР пал от внутренних противоречий, однако идея его мессианской роли на войне все еще жива. Ее реанимируют многие современные левые в связи с позиционированием себя как одной из сторон Второй мировой войны. Победа Советского Союза в их понимании — то единственно возможный исход для победы над фашизмом, то залог победы мирового пролетариата, то просто меньшее зло, несмотря на все прелести сталинского тоталитаризма.
Мы не можем осуждать участников войны, выбравших эту сторону, но мы можем не подражать им, играя в историческую реконструкцию. Вовсе не обязательно выбирать сторону в конфликте давно минувших дней. Довольно выбирать из двух зол. Пусть наш выбор не приведет к мгновенной победе, зато мы сможем показать человечеству пример того, как можно отказаться от ложных компромиссов и не бояться борьбы за правду.
