А.В. — Что ты можешь вспомнить про школу?
Г.Б. — Про школьные годы я могу вспомнить только хорошее. Учителя были хорошие. Как только тебе стоило заболеть – уже учительница у тебя дома. Уже спрашивает: «Шо, шо там?» Не важно, что это другой конец села, что у нее своя семья — она придет. И каждую субботу в дом приходил классный руководитель. Каждую субботу он ходил по ученикам. В эту субботу он в Маначин идет, в эту субботу в другое село. Приходил и рассказывал родителям, как дети себя ведут, как учатся. Держит связь. И он говорил: «Родители же работают, они не могут прийти в школу. А это моя обязанность».
И когда на 50-летие выпуска мы встретились, он сказал: «Я помню Галя, я помню, як я до тебе приходив. І один раз прийшов. А у тебе відчим». И он пришел, а у меня отчим, и учитель говорит: «Я класний керівник, я прийшов за Галю поговорить». А отчим говорит: «А при чем здесь Галя и я? У нее есть мама, вот иди до мамы и говори. Я не при чем». И он вспоминает: «Мені так жалко, Галю, тебе стало. Боже, без батька росте». Вот, человек через 50 лет помнит! Вот это учитель! Это сейчас учителя ждут зарплату, они не вкладываются. Ну, я не говорю все. Может есть такие, что любят свою роботу. Но в основном это… где-то надо работать.
Я как вспомню, как мы собрались через 50 лет. Это нам тогда было по 17 всем, значит на встрече по 67 лет. И один Володя принес выпускной альбом. Ну, мужики лысые, никого не узнать. И тогда, когда он был классным руководителем, ему было 27 лет. Значит на встрече ему было 77. Ну я.. тот, тот, тот. Я уже узнала. И он подходит. Я говорю: «Колись кто ты». А он говорит: «Я ваш классный руководитель». Так интересно было, мы встретились, родные люди.
Знаешь, я по русскому языку, как курица царапала. Так мне учительница сказала: «Купи тетрадки для первого класса и занимайся чистописанием». И она со мной занималась. Не то, что говорила: «Пускай мать заплатит, я буду заниматься». Она сама занималась и говорила: «А то, я твои каракули не разбираю! Давай занимайся». И я исправила, исправила почерк. «Только так ты исправишь!» — она мне говорила.
Я когда училась в школе с 8 по 10 класс, у нас географию преподавал историк по образованию Филипп Петрович Горошко. Так вот он нам на уроках говорил… Это представь себе, в какие годы я училась. Когда я закончила, это был 1956 год. 50-ые годы, понимаешь? И он нам на уроках говорил: «Я понимаю, что может быть я делаю очень большую ошибку, что я вам рассказываю. Но поверьте, я историк не только по образованию. Что я учился в институте и преподаю историю. Я изучал историю не по книгам». Он ездил в командировки, общался с людьми, он бывал в Польше. Он такой был интересный человек. А когда он рассказывал, это можно было заслушаться. У него не было это «эээ… Он пошел… эээ». Я не могу, когда вот это экают-бэкают. Он красиво разговаривал. Мы заслушивались. Так вот он нам сказал: «Дети! Я вам скажу истинную правду!» Это я знала еще в 9 классе. «Войну начал не Гитлер. Войну начал Советский Союз, дети. Может кто-то меня продаст, может быть, я сяду. Но я хочу, чтобы дети, которые изучали историю у меня лично, были очень хорошо проинформированы! Я хочу, чтобы вы вышли из школы с развитым умом с нормальной психикой» Никто его не предал, никто нигде ничего. «Не надо даже родителям говорить. Вы знайте». И он рассказывал, как в Финляндию зашли наши. Как в Прибалтику зашли, Советский Союз. «Война началась не оттуда. Война началась у нас. Они заключили между собой договор делить Европу. И никто не думал, что немцы попрут так. И кто бы, что не говорил, а Америка помогала. Они боялись и Гитлера, и Советский Союз, но помогали. Английская эскадра была, летчики. Ну, в общем. Это так запутано…. Не надо говорить, что к нам пришел Гитлер, а мы бедные несчастные». И я это знала. Это сейчас все это говорят. А тогда же не говорили.
Филипп Петрович Горошко. Я не знаю живой ли он сейчас.
А.В. - А какое отношение было к советской власти?
Г.Б. — Отношение было разное. Но как можно было эту власть любить, особенно в селах? Может в городах и было. Я не буду за всех судить. Тут было совсем другое, тут были коммунисты. А в селах, эта нищета. Забирали последнее. Если у тебя 10 курок, значит 360 яиц сдай. 720 литров молока сдай. Бесплатно. Контрактация. Мама говорит: «Ладно, дети, я уже в субботу вам налью молока. Надо же выносить эту контрактацию. Картошку накопают. „Это картошка ваша? Наберите 4 мешка. А что есть это ваши проблемы?“ За что было эту власть любить? За что? Он все это выростил, у него выгребли. Он старается жить, чтобы дети не умерли. Единственное, что я вам скажу. Какое бы отношение не было. Это мое личное мнение. Как бы что не говорили. Почувствовали колхозники немножко себя раскованнее при Хрущеве. Это человек, который дал крестьянам паспорта. А то поедет в Волочиск, надо что-то купить потому, что есть нечего. Яиц продать там десяток и что-то купить. Надо взять в сельсовете справку. Что ты колхозник. Бо там милиция тебя заберет и будет 15 суток держать. Он дал крестьянам пенсии. Правда 12 рублей, но все равно это была хоть какая-то копейка в доме. Собирали, 12, 24, 36. Какие-то ботиночки ребенку купить. И как бы на него не перли. А хрущевки? Да, это было временное жилье, но мы же жили в бараках! Говорили, что через 20 лет будет коммунизм, и мы будем жить в других домах, но, тем не менее, я живу сейчас и в 21 веке в этих домах. Остальное! Никто ничего не делал!
А то, как в семье относились к советской власти, я могу сказать по своей бабушке. Бабушка топила печку, а я со школы пришла. Я только в школу пошла и стишки там всякие учила. И вот прихожу я домой и рассказываю стих. И там были такие слова „Сталин наш вождь!“. Я рассказываю, а она сидит возле печи и молчит. Я говорю: „Что ты молчишь? Гарно я розказую?“ А она говорит: „Ты розказуєш гарно. И то, шо Сталін — вош, я знаю! Він хороша така вош! Ще не одну людину з'їсть!“
А после войны 1 сентября ей было даже нечего одеть в школу. Так дедушка выращивал коноплю, делал пеньку, прял пенку. И клали, делали ряднушку. Так дедушка из этих ряднушек матери сделал костюм, курточку и юбку, покрасил ореховым листям. И вот в этом терракотовом она ходила в школу. Мне пошил полупальто. Оно было такое тяжелое. Ну ходила, а в чем ходить? Немец подарил мне шапку-балаклаву с пушком. Она теплая была. И я вот это одеваю.
Приехал после войны в село дядя Федя, мамин брал младший. Он воевал, медали у него были, ордена. Потом его ранили, и уже после войны он попал в госпиталь в Ставропольском крае. И познакомился с какой-то русской женщиной. Они там жили, а его тянуло домой, он написал, что приедет. У него уже родилось двое детей, мальчик и девочка. Он приехал домой, устроился на работу, где-то на какой-то комбинат, где муку делали или горох мололи. И другой раз принесет с работы две жменьки гороховой муки, а жена оладьи сделает своим детям. А мне никогда не давала. А оладьи же пахнут. Я стою расстроенная. Мать: „Что такое?“ Я: „Хочу оладик“. Мать: „Я тебя сейчас двину с этим оладиком“. Ее аж зло брало. И бабушка ее терпеть не могла. Говорила: „Езжай в свою кацапщину!“
А потом случилась такая ситуация. Бабушка работала в огородничестве, там где выращивали помидоры. В колхозе пшеницу, буряки. А там помидоры. Огород был маленький у нас дома, ничего такого не сажали. Сажали пшеничку, картошку. 10 соток, что ты там посадишь?
Бабушка там полола траву, забирала ее в собой для коровы. И бывало, сунет в траву, то помидорчик, то морковочку. И бывало принесет три помидорчика и этим деткам даст, и мне даст.
И эта Паша пошла к соседям, где жил бригадир. И говорит его жене: „Вы тут едите и помидоры, и все на свете“.
- Откуда?
- Как откуда? Если наша баба по три помидора носит, то я представляю сколько ваш муж носит домой!
И вечером пришли бабушку арестовали. Заперли в каталажку ее. Дед туда к участковому.
- Что случилось?
- Она помидоры ворует.
Дед продал все что можно было продать. Паласы, кастрюли, подушки. Все что можно, в селе все покупали. Пришел к участковому, принес эти денежки и сказал: „Вот все, что я мог собрать. Возьми, но отпусти мою старушку. Она тюрьму не переживет. Она больная. Старенькая женщина“. Это говорят, что тогда не было коррупции при советской власти. А это что? Не коррупция?
И тетка Луцына… Мама то она не скандальная была. Она никогда ничего не говорила. А тетка Луцына пришла: „Так, подруга! Ты что это творишь?! Ты что не видишь, какая обстановка?! Что могут посадить человека не за что. Да она же принесла твоим детям гостинчик. Ты где выросла? Кто тебя воспитывал? Ты дура ненормальная!“ А тетка Луцына была угнана в Германию. А та ей говорит: „А, не поняла! Еще какая-то немецкая подстилка меня будет учить как жить?!“ И тетя Луцына вышла, нашла Федора и сказала: „Чтобы через день ни твоей кацапки, ни твоих детей тут не было! Собирай шмотки, езжай в свой Ставропольский край! Куда хочешь, хоть в Америку. Только чтобы тебя ту не было. Я не прощу тебе ни мать, ни себя, никого. Вон отсюда!“ Он собрался и уехал. Мать ездила к нему. Они обижались на тетку Луцыну. Ну, она что… Говорит: „Мне настолько было обидно. То, что я пережила в жизни, а она меня еще так обозвала“.
Ее угнали. Ее и тетю Марусю. Но их гнали на полустанок, на поезд. И дядя Ваня спрятался к кукурузе. Тетка Луцына шла в середине, а тетка Маруся с краю. И он когда полицай отвернулся, он схватил Марусю, потащил к кукурузу и упал на нее. И так лежал, пока их не отвезли. Он ее спас. А тетку Луцыну отправили в Германию. И она жила в концлагере. Потом работала на военных заводах. Заставляли пленных работать на военных заводах. Кормили одной баландой. Она говорила: „Мы сознание теряли“. А потом уже предпоследний год пришли немцы хозяева. Они там называются в Германии что-то вроде „бауэ“. Пришли и сказали, что нам надо несколько человек девочек. Желательно с Украины. Нам не надо Россия и Беларусь, с Украины. Они самые работящие. И забрали. Тетя Луцына говорила: „Мы работали, конечно, по-зверски. За скотиной ходили, огород пахали. Ну, мы привыкли к работе. Но нас кормили. Кормили хорошо. Утром вставали – завтрак, обед, ужин. Вот девочки попейте молока. Вот яичко съешьте вот, то вот то. Ну, чисто по-человечески относились. А потом, когда закончилась война и мы домой уезжали. Так вот хозяйка пришла и принесла мне два здоровых мешка. Ну, как сейчас говорим, секонд-хэнда. Там же дети одевались красиво. Не то, что у нас нищета была. И говорит: «На, забери домой. У тебя будут дети, там будете одевать». Привезла много детского, и я в платичках ходила. Вот такая у нее была судьба. А в концлагере когда работали, так тяжело. И били ее.
Иван рисковый был, во время войны разбирал машины. Танки. Он не был в партизанах. Там партизаны приходили в село. И по-соседству живал Миша партизан. Может он с ними дело имел. Приходили, просили что-то поесть. И когда наступает ночь, то Иван совершал диверсии. Дедушка говорит: «Иван, шо ти робиш? Наш же всех расстреляют?» А он: «Не волнуйся, все будет хорошо. Там румыны. Они так хорошо сплять. Им та техника до лампочки. Завтра они уже не поедут». А румыны ремонтируют, ремонтируют: «Батя, завтра мы на фронт!» Я утром иду — румыны ремонтируют опять. А они так хотели на тот фронт, что они не искали, кто поломал. Им лишь бы не на фронт.
Его в армию не взяли в 1941, он был маленький. А когда наступали, ему было 20 лет, его мобилизовали вместе со всеми. И он в Тернопольской области. Где-то заряжал оружие. Он обслуживал. Зарядил, а снаряд не выстрелил. Он второй снаряд стал заряжать. И оружие разорвало на части. В Тернопольской области там даже памятник стоит и написано Лятычевский Иван Никитович.
Он был пятый сын. Остап, мама, Федор, Луцына, Ваня, Маруся. Он говорил: «Те румыны рады, шо я поломал им ту технику. Они не хотят воевать. Они такие вояки! Куда он поедет на фронт, если у него поломали. Он будет сидеть, а завтра ему опять поломают».
А.В. - А евреев прятали в селе?
Г.Б. - Наша соседка прятала. Она прятала еврейского ребенка. Я помню, что он приболел (это было когда уже немцы ушли) и его везли в больницу. Ей говорили «Татьяна, что ты робишь? Ты знаешь, что если немцы знайдуть, тебя убьют!» Я не знаю откуда он у неё появился. Немцы где-то евреев расстреливали, и она нашла его там. Это не только у нас. В каждом селе расстреливали. Их прятали в подвалах, в сараях. Немцы не шерстили так как кгбисты. Евреев было легче прятать, чем зерно. И никто про это не рассказал.
***
Мамин самый старший брат, Остап, поехал после на заработки в Донецк. Вернее не на заработки, а комсомольцев посылали туда, насильно гнали на восстановление Донбасса. Я его не помню, а мне рассказывала Оля подруга, которая со мной училась: «Какой он красивый был! Мы стаей ходили за ним. Рубашку белую оденет... Какой красивый парень!» Ну его, в общем, погнали туда, так как он был комсомольцем. Погнали на Донбасс. Он там не пил, работал на шахтах. Отработал год, и в отпуск. И, знаешь, как мы всегда. Маме подарочек – то, тату подарочек – то. Все это накуплял, сложил в чемоданчик, его встретили, убили и все забрали.
Он до этого написал письмо, что домой еду в отпуск. Нет его, нет. Нет неделю, нет вторую. Дед мой (Никита Моисеевич, его отец) начал отправлять туда запросы. Никто не отвечает. Дед собрался и сам туда поехал. Стал искать. Ему и стали рассказывать в общежитии, где Остап жил, что он такой вот был. И работал, и не пил, и деньги у него были. Он собирал деньги, говорил, что поедет домой, матери и отцу поможет, так как они очень бедно живут. «Убили его, дедушка, и мы бы вам посоветовали смываться отсюда. Потому что вас будет ждать то же самое, что его. Потому что если начнут копать эти бандиты, что вы приехали это дело разбирать, от вас тут ничего не останется. Езжайте батя домой. Ничего вы не добьетесь». Так вот мать рассказывала, что дедушка приехал из Донецка белый как мел, он поседел. Он поехал черный обыкновенный мужчина. Приехал, мы его не узнали. Что ему пришлось пережить.
