С понятием «бандеровец» ассоциируется крайнее неприятие идеи об общности русского и украинского народов. Это неприятие наносит ущерб представлению русских о себе, поскольку ставит под сомнение ценность русского общества. Их подсознательная защитная реакция блокирует объективную оценку действий конкурирующей общности, пытающейся выделиться и самоутвердится. Она заставляет воспринимать порочащие факты и враждебные действия конкурента как проявления его ущербной сущности, в то время как аналогичные свои грехи воспринимаются как ошибки или вынужденные действия. Такие события, как Волынская резня 1943-го года и Красный террор большевиков в Крыму в 1919-1921-х годах имеют много сходного, как по количеству жертв, так и по жестокости. В то же время они вызывают разную эмоциональную оценку в зависимости от принадлежности к общности, на которую возлагается вина за это преступление. Вряд ли тот, кто ностальгирует по СССР, видит в упомянутых крымских событиях проявление сущности ленинской идеологии. Для него это чьи-то ошибки, дань жестокому времени, действия отдельных психопатов (Розалия Землячка) и т.п. Подсознательная реакция отодвигает подобные события на задний план, делает их не актуальными для оценки моральной состоятельности своей общности. Эта же подсознательная реакция подпитывает представление о бандеровцах, как о безусловном зле – приспешниках нацизма. Как следствие, большинство моральных противников украинского национализма не желает разбираться и не имеет понятия даже о самых общих моментах истории украинского националистического движения во время Войны. Большинству не известно, что Степан Бандера через две недели после начала ВОВ был арестован немцами, посажен в концлагерь и лично в националистической борьбе участия не принимал. Что два его брата были замучены в Освенциме. Что в националистическом движении, кроме бандеровцев, были и другие течения, и они враждовали между собой. Что дивизия СС Галиция и Украинская Повстанческая Армия (УПА) это не одно и то же. Что военное крыло националистов-бандеровцев — УПА воевала не на стороне немцев, а против немцев, а также советских партизан, польской Армии Крайовой и Красной Армии. Аналогичная пристрастная оценка событий присутствует и с противоположной стороны.
Конфликт Советского государства с националистическим движением на Западной Украине до, во время, и после Войны, по сути, был продолжением гражданской войны. После присоединения западноукраинских областей он был неизбежен, поскольку традиционный уклад жизни был не совместим с советским строем. Действия националистов, как защитников этого уклада, безусловно, носили оборонительный характер и с этой позиции они были оправданы. Однако жестокость этого конфликта и исторические условия, в которых он проходил, заставляет нас искать моральную оценку действий этих борцов за Украину, чтобы мы не переступили допустимой границы национального эгоизма, за которой начинается моральное саморазрушение нации. Нам необходимо понять, что мы можем взять от этой борьбы в будущее, как образец для наследования, что следует принять, как дань труднейшим испытаниям, и чего не стоит делать ни при каких обстоятельствах.
Компрометирующим обстоятельством в оценке действий украинских националистов является их сотрудничество с гитлеровской Германией в начале Войны. С точки зрения высокой морали, такое сотрудничество не возможно ни при каких обстоятельствах. Но такой простой моральный выбор кажется очевидным лишь с высоты произошедших впоследствии событий, а для людей, живших в то время, история ставила дилеммы, для которых не было простого морального выбора. Как, скажем, следовало поступить в 41-м году какому-нибудь новочеркасскому казаку, выжившему после кровавого расказачивания и голодомора: защищать свою страну, которая зверски убила его близких, а его самого унизила и растоптала, или идти мстить?! Кроме того необходимо помнить, что мнение о Гитлере, как о кровавом монстре, и о Третьем Рейхе, как о преступном государстве, сложилось лишь в ходе войны, а в 1938-м году американский журнал "Time" назвал Гитлера Человеком года. Также необходимо отличать попытку украинских националистов использовать Третий Рейх в своих целях от приверженности нацистской идеологии. Одной из главных причин раскола в украинском националистическом движении, инициатором которого был Бандера, как раз и было отношение к Третьему Рейху. Бандера был против стратегического партнерства с Германией и рассматривали её лишь как инструмент для достижения цели. Он был не первым и не последним из оппортунистов, достаточно вспомнить хотя бы Ленина и его отношения кайзеровской Германией. В надежде получить содействие в становлении независимости, в «Акте провозглашения Украинского государства», подписанном Бандерой 30-го июня 41-го года, было задекларировано, что «Украинское государство будет тесно сотрудничать с Национал-социалистической Великой Германией». Однако тем, кто считает, что украинские националисты этим Актом бесповоротно связали свое имя с нацизмом, хотелось бы напомнить Библию: «кто из вас без греха, первый брось в неё камень». Сотрудничество с нацистами у бандеровцев закончилось всего лишь на две недели позже, чем у СССР. Советский Союз в 1939-м году после пакта Молотова-Риббентропа заключил с Третьим Рейхом договор «О дружбе и границах». Ладно бы просто «О границах», так ведь «О дружбе…»! И это после нескольких лет интенсивной антифашистской пропаганды! Многие могут сказать, что это совсем другое, что это такая политическая хитрость и т.п., но ведь защитники Бандеры могут сказать то же самое! С точки зрения стороннего наблюдателя это морально равноценные действия. Как бы это ни пытались интерпретировать, но факт остается фактом: Советский Союз в начале Второй Мировой Войны был союзником Третьего рейха. Разворот антифашистской пропаганды на 180 градусов привел в замешательство советских граждан, и, как знать, не вследствие ли этого в 41-м году в немецком плену оказалось 2,5 миллиона советских солдат? Энтузиазм, с которым сталинское руководство начало крепить дружбу с Германией, не говорит о том, что после Пакта оно по-прежнему ожидало неизбежной войны, и поэтому неверно, ориентируясь на будущие события, считать заключение этого договора хитрым или вынужденным политическим манёвром перед неизбежной войной. Очевидно, что Советское руководство соблазнилось теми выгодами, которые обещала дружба с Гитлером.
В отличие от РОА генерала Власова, Нюрнбергский судебный процесс не назвал ОУН-УПА среди организаций, сотрудничавших с нацистами. Напротив, документы суда свидетельствуют, что уже в 41-м году! движение Бандеры рассматривалось Германией как враждебная организация, члены которой подлежат ликвидации (Том XXXIX стр. 265-270, документ 014-USSR). Никакими приспешниками Гитлера бандеровцы, конечно же, не были. Однако мы не должны закрывать глаза на то, что воюя и против СССР, они объективно препятствовали борьбе с гитлеризмом, если можно так сказать, «путались под ногами» в начале и на заключительном этапе войны. Заслуживает ли осуждения этот факт? Рассматривая его с позиции равноудаленности, согласно которой чеченцы и русские, израильтяне и палестинцы, шотландцы и бритты могут в равной мере претендовать на собственное государство, борьба националистов за свое государство в тех условиях не выходила за принятые в то время (да и в наше — тоже) границы национального эгоизма. Во всяком случае, сейчас мало кто осуждает поведение во Второй Мировой Войне таких стран Венгрия, Болгария, Румыния и Финляндия, которые не только не боролись против Гитлера, но, напротив, были союзниками. Здесь следует лишь сказать, что защищая украинских националистов, не следует поддаваться искушению и оправдывать их борьбу против СССР тем, что и Сталин и Гитлер были одинаковым злом. Ранее мы показали, что Гитлеризм был, если можно так сказать, системным злом, концентрированным выражением темной стороны Западной цивилизации, способной в большей мере, чем наша, придерживаться правил социальной солидарности внутри себя, и от этого выплескивающей свой эгоизм вовне. Сталинизм же был результатом переходных процессов в социуме, когда, после хаоса (Октябрьская революция), упорядоченность в нем восстановилась в виде простейшей структуры – жесткой вертикали власти во главе с диктатором. Для внешнего мира он нёс не системную, а потенциальную опасность, так как режим был субъективен, а значит — не предсказуем. Запад не смог самостоятельно справится со своей темной стороной, воплощением которой был Третий Рейх, и совместная с СССР борьба против гитлеризма, несомненно, была жизненно важным вопросом не только для стран антигитлеровской коалиции, но и для всего человечества. Однако это стало понятно, и то не для всех, только с течением времени. Вряд ли мы сейчас вправе требовать от тогдашних украинских националистов исторической прозорливости и жертвенности своими национальными интересами ради всего человечества. Тем более, что и сами страны-победительницы также не спешили отдуваться за все человечество и были втянуты в войну с Германией, за исключением может быть Великобритании, лишь под давлением обстоятельств. Это вполне соответствует человеческой природе и это то, что мы можем понять и принять не только в отношении стран-победительниц, но и в отношении украинских националистов.
Чего нельзя принимать – чрезмерной жестокости к своим противникам. Жестокость повышает шансы на победу, но одновременно подрывает моральную состоятельность общности, ведущей борьбу, и тем самым разрушает видимый смысл её существования (разрушает опорный прогноз). Проявленная большевиками на протяжении двадцатых-пятидесятых годов жестокость, в конце концов, настигла и развенчала смысл существования общества, которое они построили. Темные страницы истории украинского национализма точно так же мешают найти консенсус внутри украинского общества. В связи с этим необходимо ответить на два вопроса:- была ли жестокость украинцев в этой борьбе аномальной?;- была ли эта жестокость системной, т. е. являлась ли она обобщенным выражением воли участников националистического движения, частью их идеологии?
О первом можно сказать, что часто она выходила за всякие допустимые рамки морали, но при этом нужно также иметь в виду, что эта жестокость была вполне адекватна встречной жестокости. Может ли это служить оправданием? Это может служить лишь объяснением, но это точно то, что нам не следует брать собой в будущее.
Что касается второго вопроса, то здесь необходимо иметь в виду, что националистическое движение было расколото и состояло из различных течений. Можно говорить лишь об общих чертах идеологии этих течений. Она содержала идеи о национальной солидарности и отрицала идеи классовой солидарности, но ни одно из этих течений не исповедовало идей о первородном превосходстве одних наций и оправданию этим насилия их над другими нациями. Речь шла лишь о допустимых границах национального эгоизма. Эти границы простирались от оправдания национальной экспансии в теориях Дмитрия Донцова, вследствие признания им неизбежности национальных конфликтов, до отстаивания права наций на освободительную борьбу. Идеология бандеровского крыла ОУН хотя первоначально и вдохновлялась идеями Донцова, но эволюционировала и к августу 1943-го года программный документ, принятый на III-м Чрезвычайном Собрании ОУН(б), содержал положения, близкие к социал-демократии: «…за свободу печати, слова, мысли, убеждений, веры мировоззрения… за равенство всех граждан независимо от их национальности во всех государственных правах и обязанностях…». [1]
Однако, как мы установили ранее, развитие событий не зависит напрямую от конкретного содержания идеологии, которую пытается воплотить группировка, исповедующая эту идеологию. Готовность к революционному, т.е. насильственному воплощению идей собирает вокруг себя людей с определенным типом социального поведения: с притупленным чувством ответственности за судьбы других, с готовностью к жертвам ради идеи. Это обстоятельство, наряду с разрушением старого порядка вещей (разрушением старых ожиданий членов общества друг от друга), запускает в обществе процессы, которые подчиняются своей собственной логике событий. Чем революционнее подход, тем больше сходства между революционными процессами, независимо от конкретного содержания революционной идеи. Попытка большевиков радикальным образом воплотить светлые идеалы запустила в России кровавую бойню, которая слабо вписывалась в их теоретические каноны и с трудом ими контролировалась. В истории ОУН (б) Степана Бандеры, как наиболее революционной части националистов, можно заметить много параллелей с большевиками. Бандера, как и Сталин до революции, был террористом. Подобно тому, как большевики уничтожали другие партии, в том числе и идеологически близкие, бандеровцы силой стремились установить контроль над националистическим движением. У бандеровцев была своя Служба Безопасности (СБ) — аналог ЧК/НКВД, с подобными же методами работы. Исповедовался тот же подход к враждебным нациям и большевикам, что и у большевиков к классовым врагам. Ну и наконец, жестокость борьбы, наряду с наличием среди революционеров людей с аномальной психикой, приводила к тому, что, как и у большевиков, отдельные её эпизоды выходили за всякие рамки человеческой морали.
Наиболее вопиющий эпизод – Волынская резня — массовые убийства поляков в 1943-м году, спровоцированные, как принято считать, начальником СБ ОУН(б) Дмитрием Клячкивским, и отплатные польские акции. Вину за этот эпизод не следует возлагать на идеологию, поскольку это была обычная война за землю, одна из тех, которые люди ведут от начала времен. Движущей силой конфликта, его горючим материалом, была взаимная неприязнь волынских крестьян и польского населения Волыни. Историческая ответственность за эту неприязнь, безусловно, лежит на польском обществе, потому что оно за сотни лет господства над украинцами так и не смогло (или не захотело) сделать их своими, и этот конфликт находится в ряду с другими украинско-польскими конфликтами. Предвидя поражение Германии, польская сторона на оккупированных территориях Волыни начала предпринимать действия по закреплению за будущим польским государством западноукраинских земель, отошедших в 39-м году к УССР. Она начала борьбу с украинским подпольем и для этого, кроме прочего, использовала поляков, заменивших в оккупационной власти украинских полицейских после их массового дезертирства и ухода в партизаны. В обстановке взаимной неприязни любая, даже малая, причина способна спровоцировать непредсказуемую цепь событий, и было бы ошибкой пытаться обозначить первоначального виновника в этой цепи. Поиски здесь так называемой исторической правды" сторонами сводятся не к установлению фактов (определяющие факты хорошо известны), а к интерпретациям, выгодным для желаемой моральной оценки событий. Следует ли считать ответственным за начало трагедии лично Клячковского, поскольку он действовал без санкции Провода ОУН, или же виновна ОУН в целом, поскольку он был её членом и использовал её структуру для своих действий? Имел ли он моральное право 18-го мая 1943-го года выдвигать ультиматум польскому населению? Кого считать мирным населением, когда и со стороны поляков и со стороны украинцев велась партизанская война? Должна ли ОУН нести ответственность за самодеятельные действия волынских крестьян? Кого считать первым, переступившим грань дозволенного в нарастающем противостоянии? И наконец, главное, чьи действия, учитывая взаимоисключающие цели сторон, считать первопричиной, а чьи ответными действиями? На такие вопросы не существует объективного ответа, а значит, не существует и общей приемлемой для всех конфликтующих сторон моральной оценки событий. Однозначно можно лишь утверждать, что в целом борьба украинцев в 20-м веке носила оборонительный характер. Возникновение националистического движения было защитной реакцией национального самосознания на ассимилирующую и подавляющую экспансию извне, а не обоснованием собственной экспансии, как, скажем, немецкий национал-социализм или итальянский фашизм.
Ни кто не может обвинить украинцев в том, что они лезли со своим уставом в чужой монастырь. Они не учили ни тамбовчан ни краковян, как правильно жить на Белом Свете. Они сражались за свое право жить на своей земле так, как это у них получается. Их жестокость вполне соответствовала встречной жестокости и с советской, и с немецкой, и с польской стороны. Это лишает права тех, кто сейчас представляет эти стороны, давать украинцам моральные оценки, но не освобождает украинцев от ответственности перед Богом и своей совестью. И здесь не нужно поддаваться соблазну и оправдывать злодействами и коварством врагов то, что нельзя оправдать, то, что не соответствовало нашим представлениям о человечности ни тогда, ни сейчас. Да, жизнь в то время ставила проблемы, которые невозможно было разрешить без моральных потерь, но даже в тех условиях были люди, которые понимали недопустимость и губительность выбранных методов для конечной цели борьбы.
Как нельзя более точно передает особенности и противоречия борьбы националистов во временном срезе "Открытое письмо к членам движения Организации Украинских Националистов Степана Бандеры (ОУН(б))" руководителя другого крыла националистов, основателя УПА Тараса Бульбы-Боровца от 10 августа 1943-го года:
"… вместо того, чтобы проводить акцию в соответствие с совместно начерченной линией, военные отделы ОУН, под маркой УПА, да еще и якобы по приказу Бульбы, принялись истреблять позорным способом польское гражданское население и другие национальные меньшинства. Вместо сильного профессионального удара по немецким стратегическим пунктам, Ваши боевые коменданты дали оружие в руки детям, которые за-ради спорта начали стрелять в немцев из-за каждого дома и позволили немецкой пропаганде оправдывать свои зверства. Командование партизанскими отделами во многих случаях передали не в руки профессиональных командиров, а в руки неопытных партийцев, которые, не зная ни задач, ни тактики партизанской борьбы проводят акцию с огромными потерями в людях…".
Не может не восхищать мужество и самопожертвование националистов в служении той общности, с которой они себя соотносили. И это как раз то чего не хватает современным украинцам. Здесь отдельно нужно сказать о командире УПА Романе Шухевиче, который в труднейших условиях руководил войной на три фронта, а после остался на Украине и продолжал вести подпольную борьбу, осознавая, что рано или поздно он погибнет в этой неравной борьбе. Его обвиняют в том, что в начале войны он служил в немецкой армии. Моральная оценка этого факта также вопрос интерпретаций. На основании этого факта можно утверждать, что он был коллаборационистом. Но можно также говорить, что он сбежал из немецкой армии. Причем, сделал это еще до того, как она проиграла Сталинградскую битву, т.е. когда печальный для Германии исход войны был далеко не очевиден. Мы не называем спасителем Москвы кавалера орденов Ленина и Красного знамени генерала Андрея Власова, хотя так о нем в свое время отзывался Сталин, и, по факту, оно, наверное, так и было. Мы помним Власова как предателя. Почему же сбежавшего из немецкой армии Шухевича мы должны считать солдатом Гитлера? Шухевич был врагом Советской Власти на Украине, а значит, был врагом той части украинцев, которая доверилась этой власти. Можно спорить о правомерности и оправданности жертв его борьбы с этими тоже украинцами, особенно после войны, когда безнадежность такой борьбы и напрасность жертв уже была многим очевидна, но было бы не честно оценивать суть этого человека по "немецкому" эпизоду его жизни. Тем более не честно "валить все в одну кучу", как это делает подавляющее большинство критиков украинского националистического движения, нарочито не замечая разницы между украинской Повстанческой Армией и немецкой дивизией СС "Галиция".
[1] Здесь следует заметить, что Бандера в это время был в концлагере и не влиял на решения собрания. После войны он сделал пытку "откатить" идеологию на предыдущие ортодоксальные позиции, не поддержанную Р. Шухевичем, что стало причиной еще одного раскола. Это наводит на мысль, что было бы неверно отождествлять бандеровское движение во время войны с личностью самого Бандеры.
