Сегодня все о пармезане. У меня никаких других мыслей. Можно было бы о «Российском», но у него такое неполиткорректное название, хотя безопасное, дающее право на еще немного пожить. Пармезаном быть не модно. Нужно быть нейтральным, как эстонский, хотя не факт.

Да, коханый, я только о тебе и думаю… Мне не смешно смотреть, как ты плавишься и не на пиццу, но в чужой стране, в реальном костре мнимого правосудия. Мысленно я с тобой. Там тебя больше нет.

Думаете, раз мы тут не сжигаем сыры в ярком пламени, делает пармезан общедоступным? Там его больше нет физически и для многих это проблема, для меня здесь он есть в каждом приличном магазине, но он совершенно не для меня. Я могу ходить в эти магазины, трогать прохладное стекло витрины, за которым он томится, могу дышать в его сторону и рисовать смайлики на запотевшем стекле, говорить о том, как я его хочу, но сегодня я пойду и скажу «Лучше бы ты сгорел со своими сородичами!»

И тут в моей контуженой голове фейерверки. У меня вопрос к себе чисто по Фрейду: что лучше – видеть пармезан, но не иметь возможности есть его, или вообще его не видеть и не знать о его существовании.

Человек отвратительное существо, ему все время чего-то хочется. Покажи сыр и все — хочу, дай, купи. Средняя цена гривен триста на него, есть и по пятьсот. НЕДОСТУПНО. По крайней мере, не часто. Когда-то, когда доллар был по пять, пармезан был частым гостем в моем холодильнике. Я работала на своих трех работах, платила налоги с основного заработка и небольшой социальный налог в виде милостыни бабушкам с небольших нетрудовых доходов. В голове у меня была гармония, потому что мир был четким и прикольным. Получил гонорар – приобрел пармезан, немного грамм двести, строго покормить своего внутреннего гурмана. Он, сука, пожрать любил деликатесов.

Прошли годы, доллар слегка за двадцать и я все на своих трех работах. На основной подняли зарплату, гривен двести подбросили, госслужба, че там. Пармезан перебрался на Альдебаран, хотя до соседнего супермаркета сто метров. Он там, а я здесь, на госслужбе.

Я не ною, в стране война и не до жиру. Но тот факт, что у нас не борются с буржуйской едой такими варварскими методами вовсе не означает, что мы можем ее себе позволить. Чужеземная еда у нас вроде как в законе, но можем ли мы покупать своим детям красную рыбу? Ту самую, норвежскую, о которой в рекламе красивый мужчина показывает. Да мы уже давно на импортозамещении, только без цирка с раздуванием огня. Да, я все жду, когда мне с телевизора расскажут, что наши конфеты способны заменить собой всю продуктовую корзину. Зачем стесняться?

У меня есть предчувствие, что все намного хуже и за всеми этими факельными шествиями и мировым ироничным порицанием маскируются серьезные проблемы. Не думаю, что состоятельный гражданин моей страны, нежно поглаживая свой утренний пармезан и запивая его ароматным кофе, будет улыбаться при виде тревожного сырного костра с той стороны реальности. Нам до той реальности, скорее всего, один указ да пара звонков.

Мы удивительно параллельно двигаемся и приходим к каким-то общим знаменателям. Я существо не балованное и смогу прожить на том, что нам преподносят как национальную еду. То есть я уже почти не морщусь от молока в пакетах, где коровий белок не факт что и есть, от соевых колбас по цене мясных, да и вообще от всех этих заменителей еды не морщусь. Тем более, что все еще живы мои любимые подольские бабушки с вкусным укропом. Но я люблю испанское вино и с ужасом смотрю, как его переоценивают каждую неделю в сторону Альдебарана. У нас есть тайный курс доллара, который уже по пятьдесят?

Ладно, пармезан, даю тебе последний шанс упасть хотя бы до двухсот гривен, я буду ждать тебя. У меня есть небольшая заначка, ведь я больше не подаю социальных налогов…