Осенью 14-го, когда стало ясно, что «эта музыка будет вечной» и что за мной рано или поздно придут хмурые ребята, чтобы с помощью доброго слова и паяльника спросить про мужа в добробате, я таки решила свалить. Ну как решила…Просто не было вариантов. Вообще.

Я купила билет до Артёмовска, засунула в сумку пару трусов, свитер, винчестер, сто баксов, паспорт, мышеньку из глины,бронзовую жабу, фен...Ну что влезло вобщем-то.Трудно запихать целую жизнь в одну сумку.
Приехала на Южный. Там сновали толпы людей. Не толпы, когда кто-то мешает, а толпы, когда в двухэтажное здание вокзала зайти нельзя.
Это было похоже на Стену Флойдов, сюр с мясорубкой. Внутрь заходят мужчины и женщины, дети и старики, коляски и переноски, кошки и хомяки, доски для сёрфинга и ролики, вещи «на первое время». А выходят счастливые обладатели билетика вникуда, пропуска нахер, незамысловатого и пугающего аусвайса из ада.
Для тех кто осмелился. Кто просто физически смог. Кто морально сломал в себе спиномозговую привязанность к дому.
Мальчик, который едет просто «на море».
Молодая беременная пара, которая «да мы чтоб родить в безопасности и назад».
Мужик, которому предложили работу в Запорожье.
Женщина с сумасшедшими глазами и догом, которая едет в Марик, к сыну. А он не любит собак.
Никто не брал зимних вещей. Каждый думал, что это на пару месяцев.
Потом были блокпосты, когда уходила душа не в пятки совсем, в пятки — враньё. Она уходит поближе к мочевому. И там ворочается суетливо комком проглоченной не пережёванной истерики.

Кончики пальцев зудят, сидеть блядь спокойно, смотреть в окно задумчиво и ровно! Знают про мужа, не знают, пропустят, не пропустят, грохнут прям здесь, увезут на Щорса в подвал, мама не выдержит, почему я так боюсь, стыдно так бояться, я же не боялась в 90-е ночью по Марику…Пропустили. Выдох. Следующий блок пост, вдох, пропустили, выдох.

Дальше разбитая Ясиноватая, как кино, обугленные дома, куски многоэтажек, брошенные собаки, пустые блокпосты, чёрно-белый артхаус, вырубите на хуй(с)…Автобус молчит как мешком пришибленный, никто не трепится по телефону или с попутчиком. Никто не хочет обсудить вот это, за окном, страшное, нелепое, уёбищное. Его не должно быть!

Потом Артёмовск. Загорелый как скумбрия, худой камуфлированный муж, флаги, друг Тоха, который в Донецке был домашним интеллигентным диванным мурчиком, теперь весь такой Рэмбо, с пулемётом, опасный шокапец. Отличное пиво у них в Артёмовске.

И Артёмовск сам неплохой. Уютный, чистый. Наглядно нашпигованный обороной, крепкий, взгляд исподлобья. Вата шипит, булькает, но очевидно ссыт выступать громко. Слишком много в городе вооруженных людей. С самыми разными знаками отличия. И очевидный поразительный контраст с Донецком- я не видела пьяных в говно. Не видела гадящих в центре города под деревом. Не видела быкующих-орущих матом и дающих очереди в воздух. Это страшно, адски радует после донецкой развесёлой вакханалии чеченов и казачков с бурятами.
А потом я поехала на Запад.
Львов
Сверкающий город, моё Эльдорадо(с)…Почему на Запад? Хотелось чего-то другого. Совсем другого. Аутентичного. С корнями. С вышиванками, которым по 100 лет.С традициями, которых нет у нас. У нас вообще из традиций- бутылёк после смены… Чтоб вообще ничего не было пролетарского вот этого, резкого, мозолистого, понтовитого, космополитского. Чтоб филижанки и колежанки. Чтоб Бандера и Шухевич. Чтоб если шото случайно не жовто-блакитне, так красное с черным обязательно. А на Западе что? Правильно. Львов. Это ж как Донецк, только наоборот.
Львов начался для меня с вокзала, по которому я бегала с выпученными глазами в поисках места для покурить. Дадада. Мы, гопота донецкая, уже несколько лет курили только в специально отведённых местах. Львовские полицейские посмотрели на меня с недопониманием и изрекли «Та кури де хочеш.» Отакои…
Потом была арендованная квартира наших знакомых, которые приютили меня на время поиска жилья и работы. И снова лёгкий шок. Удивительное отопление представляло собой прямоугольный параллелепипед под потолок, обложенный красивой старинной плиточкой. Внутрь него из трубы шарашил факел горящего газа и грел эту конструкцию, конструкция грела комнату, всё. Быстро прикинув расход газа при таком вот методе нагрева, мне стало понятно- Львов город людей, не считающих бренные деньги.

Потом был таксист, который зачем-то начал говорить мне про то, какой он патриот и какие «они» там сепары и самивиноваты.

Не в этот раз, парень. Не со мной, которая только что из оккупации, у которой нервы как тряпки, муж на войне и доча в прифронтовом Марике на переменке репетирует спуск в бомбоубежище. Не ты, чувачок на мирной работе в мирном городе, эксперт мамкин по войне и сепарам. Кароч попал котик по самое нимагу.

Трепала я его шо гусь слизня, вместе с его патриотизмом громогласным, попсовым. Был он у меня и енотом непуганным, и сепаром латентным, и хуйловым посипакой. И много ещё всякого, накопившегося. Остапа несло(с)
В итоге мы сошлись на том, что и патриотов и мудаков везде хватает, і що Україна соборна, і що треба якось спільну мову шукати, а не гризти один одного, допомагаючи ворогам, і наприкінці: «Дуже радий знайомству! А східнячки всі такі скаженні?
Ну что вам сказать. Не приглянулись мы друг другу со Львовом.

Может из-за растрёпанных нервов. Может потому, что при аренде меня попытались пошло надуть. А может потому, что люди мне показались такими же, как у нас. Одинаковыми. Одинаково укушенными в голову.

Я не была к этому готова в своих ожиданиях.
Тут не любят и боятся неких донбасян- невоспитанных узколобых полубандюков, сепаров, пальцы веером. У нас до всирачки ненавидят западенских безумных „фашистов“, которые убивают за русскую речь и распинают мальчиков в трусиках. Хотя оба эти образа – вопиющая лажа. Я даже могу угадать с одного раза, кто эту лажу запихал в наши головы и для чего это было сделано.

И я снова поехала на Запад)