Ты сидишь в Донецке, летом 14-го и всё хуёво. Работа закончилась. Друзья уехали. Доча в Марике, муж на войне. Дома пиздец. Какие-то дикого вида хмыри с автоматами блюют под Изумрудом, пока ты делаешь вид, что всё заебись, щас вот лавашик куплю и домой. Потом заходишь на заправку за попить и встречаешь стаю одинаково одетых говнюков, с каким-то мерзким говорком, растягивающим гласные. У тебя больно чешутся зубы и ты уходишь быстро, потому что в твою заправку, куда бегали за ещё одной, наступили ботинком. Плюнули туда.
Ты идёшь домой, там тёплые коты и помидоры, там иллюзия вчерашности. Когда не запирал калитку и можно было прийти без звонка. Там ты собирал тормозок мужу и гладил юбку доче в школу. А потом бежал на работу, а вечером ныл, что всё хуёво и ты заебался так жить. С этими юбками, тормозками и работой. Ты ещё не знал, как звенят нервы от градов. И даже глухая, хлопающая трескотня стрелкового вызывает неудержимое желание пригнуться. В том самом доме, который строили, чтобы жить. Просто жить. С котами и помидорами. С тормозками и работой.
Как пахнет страх? Он пахнет летним зноем. И металлом.
А потом, когда ты уехал уже, сбежал, съебался. Когда всё вокруг чужое и странное. Там люди. Они живут своими жизнями. Жизнями, которые не пахнут летним донбасским металлическим зноем . Они гладят юбки, готовят тормозки. Ноют. Хочется сказать им главное. Чуваки, это счастье. Маленькое, мещанское, да всё-равно какое пока оно есть. Но они не поймут. Не поверят. И я бы не поверила.