Про гугенотские сладости специально для «Я – значит язык»

Людовик XIII, с перьями

Как бы вы охарактеризовали человека, который виски запивает скипидаром и антифризом, а закусывает это всё пропитанными древесным спиртом устрицами и бутербродами с крысиным ядом и мелкими гвоздями? Наверное, самое невинное слово, которое приходит в голову – это «безрассудный». Ирландца Майкла Мэллоя за такие «достижения» нью-йоркцы, например, прозвали Железным Майком. А вот происходи подобная история не в Нью-Йорке, а где-нибудь в Тулузе, элегантные французы, описывая такого лихача, могли бы употребить выражение "fairelesquatrecentscoups" (буквальный перевод – «сделать четыреста выстрелов„) в значении «вести разгульную жизнь, совершать всевозможные глупости, безрассудства, безумствовать».
О судьбе Железного Майка поведаю чуть ниже, а пока расскажу о происхождении этого французского фразеологизма. Из сегодняшней рубрики #идиомы_кусок вы узнаете, как французское выражение смешало в конфетную жижу французских королей и французских же протестантов. Но для начала обратимся к нашему специальному корреспонденту в глубине веков – музе, дарующей славу Клио.

Итак, мы помним, что в 1517 году католическая церковь вконец забесила своими индульгенциями Мартина Лютера (не Кинга), и 31 октября он отправил в личку епископу Бранденбургскому и архиепископу Майнцскому свои 95 тезисов. Считается, что именно это событие стало последней каплей влаги на росток раскола в западном христианстве. Но «раскол» слово нехорошее, а Реформация – в самый ок. И очень скоро Папа Римский начинает замечать, что количество новоявленных реформаторов множится с угрожающей силой. Если католицизм постепенно превращался в бабушку у подъезда с корвалолом и переписью проституток и наркоманов, то новый осколок христианского учения Протестантизм был румяным, розовощеким хипстером и прямо-таки дышал днём завтрашним. В Европе в то время и так-то не было скучно, а тут прям интересность полезла изо всех тамошних щелей. Протестантизм нацелился на широкую аудиторию, поэтому и псевдонимы примерял разнообразные: было и лютеранство, и кальвинизм, и анабаптизм, и англиканство.

Франция, прожевав багет и опрокинув стаканчик бургундского, твёрдо решила не оставаться в стороне от религиозных махачей и тоже принялась реформировать свою католическую церковь. А чтобы не копировать нейминг соседей, выбрала для своих протестантов новое клёвое название – «гугеноты». Единой версии происхождения этого слова нет. Женевская трактовка нашептала нам на ушко о происхождении слова «гугенот» от терминов "Anguenotz" или "Eiguenots" (искаж. форма нем. "Eidgenossen", что означает – союзники, соратники). Так себя называли женевцы, которые в интересах защиты протестантской веры смотрели в сторону союза с жителями г. Берн. Во Франции же у этого термина была другая интерпретация. Мол, корни слова «гугенот» тянутся от имени Гуго Капета, первого французского короля из династии Капетингов, а именно из этой династии шла родословная главы французских протестантов Генриха Наваррского, который впоследствии станет королём Франции, назовётся Генрихом IV и примет католицизм из конъюнктурных соображений. С этимологией всё мутно, в общем, но про Генриха IV мы еще поговорим. Именно ему предстояло хоть и временно, но всё же закопать лягушку войны в столкновениях между французскими католиками и гугенотами. А столкновения были – maman, не горюй.

Гугенотский крест

Французские религиозные войны, не от лёгкой судьбы названные гугенотскими, разрывали государство целых 36 лет – c марта 1562 г. по апрель 1598 г. В синем углу французского религиозного и политического ринга стояли католики (мощнейший клан Гизов и Екатерина «Мать королей» Медичи), а в красном углу – гугеноты (Бурбоны и адмирал де Колиньи, к примеру). Само собой, и соседи французов не зевали – англичане логично поддерживали протестантов, а испанские Габсбурги слали голубями ободряющие смайлы католикам.
Причиной первого серьёзного конфликта стал неудачный Амбуазский заговор протестантов – они попытались захватить в плен короля Франциска II, показать кукиш влиянию Гизов и передать закулисную власть принцу Конде. Заговор раскрыли, Конде закрыли, но в январе 1562 года таки был издан Сен-Жерменский эдикт, согласно которому гугенотам позволяли исповедовать свою веру за городскими стенами или в частных городских домах. Поскольку ни католики, ни протестанты не остались довольными исходом этой прелюдии, последовала длинная цепочка из вооружённых столкновений. Ну, как цепочка. Как правило, интервалы между гугенотскими войнами были очень короткими (бывало, что и в пределах одного года успевали и помириться, и повздорить). О старте одной из таких религиозных склок вы точно слышали.

В 1570 г. подписывается Сен-Жерменский мирный договор, по которому гугенотам отсыпали неплохих уступок, и несколько лет мир бумажный вполне соотносился с миром реальным. Однако назначенное на 18 августа 1572 г. бракосочетание между протестантом Генрихом Наваррским и Маргаритой Валуа вносит серьёзные изменения в исторический контекст. По случаю празднества в Париж съезжаются гугеноты со всей страны, для многих из которых, правда, это путешествие станет последним в их жизни. Ведь через 6 дней наступит ночь накануне Дня святого Варфоломея, которая обагрит репутацию и католической церкви, и персонально Екатерины Медичи. Надо сказать, что католикам герцога де Гиза, которые ощущали себя полноправными хозяевами на востоке, западе и севере страны брак с гугенотом был, мягко говоря, не по душе. Ручкаться с южанами, да еще и под руководством адмирала Колиньи, с которым совсем недавно еще сражались на поле боя! Мон дьё, да это чёрт знает что такое!

Всё началось с неудавшегося покушения на Колиньи 22 августа 1572 года. Неизвестно, кто именно организовал оригинальный свадебный подарок – Екатерина Медичи или Гиз и его команда. Но после покушения кто-то из них нашептал королю Карлу IX о возможном восстании гугенотов в ответ. А значит, надо действовать – смотрите, мол, любезный Карл, вот и повод хороший, все враги в одном месте соберутся. Через два дня после покушения именно Колиньи стал первой сакральной жертвой Варфоломеевской ночи. Заговорщики подготовились основательно. В ночь на 24 августа 1572 года католики сообщили «своим», что они должны использовать белые кресты на шляпах и нарукавные повязки, а в окнах домов зажечь свет. Дома же гугенотов полагалось обозначить красным крестом. Вкусив крови Колиньи и услышав сигнальный звон колоколов с парижских соборов, толпа стала резать уже всех без разбору. Кто-то мстил соседу, кто-то целился в любовника жены, кто-то в должника. Но про главных виновников торжества, конечно, тоже не забывали. Гугеноты, которые находились в Лувре и его окрестностях были убиты, a тех, кому удалось бежать, добили стрелки. Резня длилась не ночь, а около недели, и, выйдя за пределы Парижа, отправилась гулять по французским провинциям. Всего Варфоломеевская ночь забрала жизни примерно 30 тысяч гугенотов. А самое печальное для них было то, что перебили самый цвет французских протестантов. Некоторым, впрочем, даровали жизнь, но в обмен на обращение в католицизм. Например, Генрих IV имел все шансы не стать королём Франции, банально не дожив до своей коронации. Но католичество творит чудеса, и вот уже 22 марта 1594 года Генрих вступает в Париж и якобы произносит знаменитую фразу: «Париж стоит мессы». Хоть гугеноты и обиделись на Генриха IV, но всё-таки, поменяв веру, новоявленный монарх не забыл о бывших единоверцах.

Утро у ворот Лувра (Эдуард Деба-Понсан, 1880 г.)

Именно по его указанию был составлен и утверждён текст закона, который даровал гугенотам вероисповедные права. Назывался этот документ Нантским эдиктом, подписан он был в 1598 г. и свобод в нём было столько, что просто голова шла кругом. Некоторые злые языки даже поговаривали, что у гугенотов просто государство в государстве какое-то получается. Однако с государством не очень вышло, да и с миром не заладилось. Уже в 1610 г. нож католического фанатика Франсуа Равальяка рассекает аорту и лёгкое короля Генриха IV, а заодно и кромсает надежды гугенотов на мирное существование во Франции. В возрасте 8 лет преемником Генриха становится его старший сын Людовик (тот самый король Людовик XIII, который из «Трёх мушкетёров»), но по малолетству ему, конечно, помогает его мать – католичка Мария Медичи. Во время своего регентства она делает шаг в сторону от политики почившего мужа, и даже заключает союз с католической Испанией. Милый гугенотам Нантский эдикт пока не отменяют (его отменят в 1685 г.), но опасения у французских протестантов начинают расти. Спустя всего 10 лет после смерти экс-гугенота Генриха ситуация накаляется до предела. Огнеопасной вспышкой стало восстановление Людовиком XIII католических прав в традиционно гугенотской области Беарн (Окситания) и последующий вооруженный её захват. Зная, что мама Медичи едва ли воспитывала сыночка в любви к гугенотству, протестанты решают действовать в ответ. Это приводит к целой череде гугенотских восстаний, которые яркими красками забрызгали карту Франции в 20-х гг. 17 века.

А там, где есть восстания, есть, не поверите, и осады. Захватив за менее чем месяц городок Сен-Жан-д'Анжели, Людовик искал, что бы ему еще такое осадить. Протусив в южном направлении месяца два, монарх остановил свой выбор на другом оплоте гугенотства – городе Монтобан. В Средние века этот город был очагом катарской ереси, за что получил по самые вяленые помидоры от участников Альбигойского крестового похода. Но чуть позже здесь селятся протестанты, и с конца 16 в. тут разрешается жить поклонникам Реформации. Этот же город стал одним из основных центров восстания французских протестантов против политики короля, и 17 августа 1621 года началось его тестирование на прочность. Место во главе экзаменационной комиссии занял cам Людовик XIII. То есть не один, конечно, занял (это было бы глупо), а вместе с поддержкой из 25 000 солдат. Однако на этот раз осада шла не так весело, город сдаваться не желал, а рассерженный монарх, как ни прислушивался, массового обращения в католицизм услышать так и не смог. Тогда Людовик приказал выпалить одновременно из 400 пушек, чтобы запугать неразумных монтобанцев. Отсюда, мол, и выражение – "fairelesquatrecentscoups". Но монтобанцы не только не испугались, а даже хамовито пировали и обидно обзывались из-за стен. Есть даже сведения, что они из сахара и шоколада приготовили конфеты, похожие на пушечные ядра и сложили их таким образом, чтобы осаждавшие увидели и испугались запасов прочности горожан. И вроде бы именно поэтому через 86 дней после начала осады Людовик оставил негостеприимный город, и несолоно (а местами даже сладко) хлебавши отправился восвояси.

Людовик XIII готовится к монтобанскому пикнику

Как это часто бывает с фразеологизмами, восторженные романтики и беллетристы донесли до наших дней историю осады города Монтобан не вполне точно. Красивая версия происхождения выражения на поверку оказалась вымыслом. Нет, осада Монтобана действительно имела место и по городу на самом деле стреляли – сегодня даже на стенах восьмигранной колокольни местной церкви Сен-Жак можно увидеть следы от тех ядер. Вот только единовременного залпа в 400 пушек быть никак не могло. Согласно документальным доказательствам Людовик притащил к оплоту гугенотства всего-то 38 пушек (даже в самом Монтобане их было 40 шт.), так что история выходит достаточно пресной. Если, конечно, не считать, что из 25 000 солдат Людовик потерял в осаде около 16 000 человек. Впрочем, такое идиоматическое разоблачение не мешает современным жителям Монтобана ежегодно праздновать "La fête des 400 coups" (Праздник 400 выстрелов). Во время празднества каждый житель и гость городка может полакомиться так называемыми «Ядрами Монтобана» (Boulets de Montauban) – конфетами из жареного фундука, покрытого чёрным шоколадом или слоем сахара.

В октябре 1985 года, в ознаменование трёхсотлетней годовщины отмены Нантского эдикта, президент Франсуа Миттеран принёс официальные извинения потомкам гугенотов во всём мире. А правительство даже выпустило специальную почтовую марку с надписью «Франция – дом гугенотов» (Accueil des Huguenots). Пожирание калорий на народных гуляниях и извинения – это, конечно, хорошо, но гугеноты постепенно растворяются в наши дни. То есть сегодня в мире есть последователи гугентского учения, но количество их сильно сократилось за последние десятки лет. Всё-таки время основательно потрепало их ряды. Время и Людовик XIII, конечно. Последний, видимо, предчувствуя, что писатели переврут историю 400 выстрелов, преподнёс филологической науке другой подарок, и даже поценнее. По совету верного кардинала Ришельё он в 1635 году принял под своё покровительство Французскую академию (Académie Française), в стенах которой с тех пор изучают французский язык и литературу и регулируют нормы французского языка.

Кардинал Ришельё при осаде Ла-Рошели (Анри-Поль Мотт, 1881 г.)

Не до французского языка было только нашему давнишнему ирландскому приятелю Майклу Мэллою – пожирателю ядов и гвоздей. Мы его тут уже успели в сумасброды и «безрассуды» записать, но справедливости ради надо сказать, что делал он всё это не по своей воле. Майкл Мэллой был бомжом и алкоголиком, а у бомжей и алкоголиков далеко не все друзья приличного воспитания. Пятеро знакомцев Мэллоя и по совместительству весьма предприимчивых нью-йоркцев – Тони Марино, Джозеф Мёрфи, Фрэнсис Паскуа, Хёрши Грин и Даниэль Крисберг – решили пригласить Майка принять участие в страховой авантюре. Согласно установленным правилам этой аферы Майкл должен был как можно быстрее сдохнуть, а друзяки – получить выплату в $3 500 по полису (по нашим временам – где-то $66 000). Поначалу бизнесмены рассчитывали просто споить ирландца вусмерть (ХА-ХА!!!), но, когда это не вышло, в ход пошли пропитанные древесным спиртом устрицы и мелкие гвозди. Когда и это не сработало, рассердившись подобно Людовику XIII, пятёрка решила просто вытащить Майка на улицу в -26° и вылить ему на грудь ведро воды. Майк на следующий день начал покашливать, но пить и бродяжничать продолжал в лучших своих традициях. За кашель выплат не предусматривалось, поэтому друзья перестали креативить и тупо переехали упрямого ирландца машиной. А потом еще раз. Мэллой, конечно, попал в больницу, но через несколько недель снова шлёпал по улицам припорошенного снегом Нью-Йорка.

22 февраля 1933 года злоумышленники таки добились своего – заволокли Майка на кухню и засунули ему в рот газовый шланг. Майкл Мэллой наконец-то умер, а несостоявшиеся выгодоприобретатели стали хвастаться в застаканных беседах своей хитростью, попутно восхищаясь живучестью несчастного ирландца. Правда, очень скоро слухи дошли до полиции и злоумышленники (четверо из пяти) отправились греться на электрический стул. А Железного Майка похоронили за счёт города, и память о нём жива в сердцах и песнях нью-йоркцев и по сей день. Равно как жива и память монтобанцев о своих гугенотских орехах, осадах и прочих безрассудствах молодости.