Судьба девятого мая начинает все больше напоминать историю Клуба веселых и находчивых.
В 90-е годы Клуб веселых и находчивых объявлял себя «международным» без малейшего преувеличения. В сезонах сходились команды из самых разных государств. За награды соперничали ребята из Украины, Закавказья, Центральной Азии и стран Балтии. КВН был отражением постсоветской ментальности. Когда «общее» доминировало над различиями, а темы для шуток не требовали перевода и знания контекста.
Впрочем, роль зеркала осталась за этой программой и сегодня. Только теперь в нем отражается тот постсоветский дрейф, который случился на наших глазах. География клуба уменьшалась как шагреневая кожа, сузившись в итоге до границ самой России. Теперь это программа, в которой россияне соревнуются с россиянами. В этом коктейле иногда случаются образцово-показательные иностранцы, но прежняя «международность» канула в небытие.
И эта же судьба, судя по всему, уготована девятому мая.
У каждой страны есть праздник субъектности народа. Что-то такое, что позволяет гражданам говорить «мы добились». День взятия Бастилии – это история про то, как французы прогнали короля. День независимости в США – о том, как американцы получили независимость от англичан. Девятое мая в РФ точно так же претендует на статус национального праздника – но есть одно «но».
Россия – это страна победившего государства. Эдакий воплощенный этатизм – в рамках которого нет ничего не только «против государства», но и «вне государства». Державная вертикаль – это альфа и омега всего. Любая активность получает право на жизнь лишь после согласования. Любая несогласованная субъектность воспринимается как угроза. Ее либо приручают – либо искореняют.
С девятым мая в России произошло именно это. Это уже не «день субъектности народа», а «день субъектности государства». Универсальное оправдание всей истории его существования. Главная гирька на морально-этических весах, которая должна перевешивать все, что было ДО и все, что было ПОСЛЕ. Девятому мая поручено оправдывать репрессии, депортации, ссылки, расстрелы и расправы. Оно назначено главным «зато». Любая попытка разговора о бесчеловечности советского режима упирается в этот довод. Который должен ставить точку в любой попытке рефлексии.
Девятое мая стало ресурсом легитимности – слишком ценным, чтобы российское государство позволило себе выпустить его из рук. И нет ничего удивительного, что последние семьдесят лет оно сражалось с теми, кто пытался разрушить эту монополию.
Дело в том, что в советско-российской традиции было два подхода к отмечанию этой даты.
Один – державный. Со знаменами, парадами, портретами военачальников и большими звездами на погонах. В рамках этого подхода войну выиграло государство, командование и полководцы. Большие цифры. Величественные масштабы. Вертикаль и система.
Второй подход был полной противоположностью. Интимно-личностный, завязанный на персональное переживание. В этой копилке – вся лейтенантская проза. Дневниковые записи. Людские истории, в которых не было места Сталину и Жукову, зато находилось место чьим-то бабушкам и дедушкам.
С этим вторым подходом государство всегда боролось. Как могло приручало и национализировало. Юрий Бондарев смягчал финал повести «Батальоны просят огня» — и взамен становился советским литературным генералом. На каждый лирический «Белорусский вокзал» державный кинематограф отвечал десятком пафосных агиток. Государство отчаянно держалось за собственную интерпретацию девятого мая, не позволяя никому отобрать у себя главное оправдание своего существования.
Кстати, эта же судьба постигла акцию «Бессмертный полк». Она родилась в 2012 году как альтернатива офицальному пафосу. Ее придумала томская оппозиционная телекомпания «ТВ-2» — вместо транспарантов и лозунгов людям предложили нести портреты своих близких. Спустя три года российское государство лишило телекомпанию лицензии и забрало акцию под свое крыло.
Кремль отрицает частное. Любое величие возможно лишь в рамках вертикали. Если хочешь почувствовать силу – обращайся к государству. В обмен на лояльность оно позволит тебе постоять под зонтиком своего могущества.
И этот подход обрекает Россию на одиночество. В этом году в Москве российский президент будет встречать парад сам. К нему не приедут даже главы Беларуси и Казахстана. Российский День Победы становится похож на КВН. Все меньше «международного». Все больше изоляции. И это неудивительно.
Потому что Москва превращает девятое мая в тест на политическую лояльность. Доступ к дате возможен лишь после фейс-контроля. Присягни на верность – и тогда мы расскажем тебе о твоем вкладе в победу над Германией. Впишем собственноручно в список победителей.
В результате, из года в год все больше российских соседей начинают искать свой собственный язык для описания этой даты. Равно как и собственную интерпретацию событий Второй мировой. Все потому, что Кремль продает свою концепцию в рамках пакетного предложения. В котором речь не столько о прошлом, сколько о настоящем и будущем. В котором «один народ», «можем повторить» и «осажденная крепость». В котором монополия на победу закреплена за Москвой. В котором новые обитатели Кремля объявляются прямыми наследниками прежних – и получают право говорить от имени победителей.
Несколько десятилетий подряд Москва превращала свой концепт «Великой Отечественной» в гражданскую религию. В рамках которой есть свой единственно возможный обряд, свой сонм апостолов и праведников, свой пантеон демонов и грешников. Любое отступление от него воспринимается как ересь и карается анафемой.
Причем, западный обряд отмечания Победы во Второй мировой в этом смысле воспринимается в России как эдакий «католицизм». С близкими иноверцами иногда можно даже общую службу провести, но границы двух вер четко очерчены и любое нарушение конвенции воспринимается как посягательство.
А вот обновленчество соседей воспринимается в Москве как вероотступничество. Как эдакое «униатство», когда обряд может быть и восточный, но самоосознание – западное. А то, что было когда-то «нашим», а потом стало «чужим», воспринимается всегда болезненнее, чем то, что изначально «нашим» никогда не было. Оттого в адрес Киева из Москвы так часто звучат те слова, которые в адрес Парижа или Лондона никогда не произнесут. Но если Москве и стоит кого-то благодарить за то, что на ее ежегодный обряд причастия приходит все меньше верующих – так это саму себя.
И стоит ли удивляться тому, что «нiколи знову» в этом контексте начинает звучать как лозунг сопротивления и независимости?