Мы часто сравниваем постсоветского человека с советским. Но в том и штука, что постсоветский обыватель, ностальгирующий по СССР, куда токсичнее, чем гражданин «страны советов».
Советский человек мог быть искренне убежден в том, что массовых репрессий в 30-е годы не существовало. Что Катынь – дело рук вермахта, а не советских расстрельных команд. Что карательная психиатрия – это клевета запада. Что компартия искренне строит государство всеобщего благоденствия.
В конце концов, что мы хотим от советского обывателя? Зажатого между работой и домом, между очередью на шведскую стенку и попыткой достать продуктовый дефицит? Информационный железный занавес был прочен – любая альтернативная картина мира пресекалась. Окружающая реальность была выстроена до его рождения, система пропаганды была отточена задолго до того, как он стал задаваться вопросами. У него попросту не было иной реальности чем та, в которой он жил. А как только герметичный купол стал давать трещины– Советский Союз начал расползаться по швам.
Но постсоветский человек, ностальгирующий по СССР, — это явление совершенно иного порядка.
Потому что в багаже у нового обывателя – девяностые годы. Те самые, когда открывались архивы. Когда появлялись интервью диссидентов. Когда стала доступна информация о масштабах репрессий. Когда никаких иллюзий по поводу советской системы подавления инакомыслия уже не осталось.
Постсоветскому человеку даже не приходилось искать информацию о той системе, которая была выстроена в СССР. В девяностые эти данные стали мейнстримом – они звучали со всех экранов и со всей газетных полос. Они были главным содержанием избирательных кампаний и новой повестки дня.
Советский человек мог оправдывать советский строй по незнанию. Но постсоветский сторонник Советского Союза делает это сознательно. Советский человек отвергал обвинения в адрес режима, потому что в мог в них не верить. Постсоветский – выступает в роли адвоката дьявола.
Постсоветский обыватель уже не может сослаться на то, что чего-то не знает. Что ему не доступны данные о реальных масштабах. Напротив, он их знает, но прячется за лукавое «зато». «Зато космические корабли». «Зато все боялись». «Зато стабильность».
Все его «зато» — это лишь попытка оправдать персональным комфортом репрессии против других. Он убедил себя, что ему лично было уютно в старой реальности – и он без тени сомнения готов разменять ее на судьбы других. Место наивности занял цинизм. Незнание сменилось подлостью.
Постсоветский просоветский – это тот, кто сознательно отказался от правды. Тот, кто добровольно надел на себя шоры. Тот, кто готов выносить в одну часть уравнения персональный комфорт, а в другую – судьбы всех остальных.
И если это не подлость, то что такое подлость?