У сценаристов есть любимый сюжет о переносе героя во времени. Когда человека выдергивают из одной реальности и перебрасывают в другую. И вся дальнейшая его судьба сводится к поиску им своего места.
Теперь это история про Надежду Савченко.
Вот мы видим, как она в аэропорту пытается докричаться до каждого, чьи родные погибли на войне. А вот она идет босая по асфальту в окружении камер. А следом — уже на вручении звании «Героя» — она рубит воздух чеканными фразами. И мы вглядываемся в эту картинку, пытаясь понять, какая она – украинская Надежда.
А она – человек из нашего недавнего прошлого. Из июня 2014-го. Того самого, когда в Славянске еще Стрелков. Из Мариуполя выбивают сепаратистов. В Луганске сбивают ИЛ-76 с десантниками. Где-то к северу от города сражается «Айдар» и боевики берут в плен девушку.
Когда она идет на последний боевой выход президентские обязанности в Украине исполняет еще Турчинов — Петр Порошенко примет присягу лишь спустя три дня. Ракета из «Бука» собьет малазийский Боинг только через месяц. А украинская армия попадет в российский котел под Иловайском лишь через два.
Минские соглашения, отвод тяжелого вооружения, легализация «добробатов» сирийская кампания – все это Надежда Савченко, в лучшем случае, знает из пересказа адвокатов. Когда ее взяли в плен, Семен Семенченко считался перспективным военачальником. Коломойский был губернатором днепропетровской области. Волонтерского десанта не существовало. Российские медиа всерьез рассуждали о создании «новороссии». Лидером мнений становился любой, кто рифмовал фамилию президента РФ.
Окно возможностей в стране было таким огромным, что в него мог пролезть кто угодно. Все следующие месяцы оно сужалось: надежда на одномоментную революцию уступала место ставке на долгую и утомительную эволюцию. Но тогда, в июне 2014-го, публичный спор Александра Вилкула с Борисом Филатовым был невозможен в той же мере, в которой невозможен реванш «Оппозиционного блока».
И ведь Надежда Савченко именно оттуда – из той реальности, которая уже успела остыть в нашей памяти. Она из пространства черно-белого, из логики войны, не оставляющей места для полутонов. Она из мира, где уступка – это поражение, а компромисс – это капитуляция.
Разумеется, последние два года она не была в анабиозе. Но наивно думать, что ее погружение в украинскую повестку было столь же подробным, как у любого читателя этого текста. К тому же она провела эти два года в борьбе с системой, которая пыталась ее переварить. И ее борьба была бескопромиссной.
Но за эти два года мы все успели измениться. Летом 2014-го слова Юрия Бирюкова о том, что он закупает для «добробатов» зимнюю форму, казались пораженчеством. А сегодня мы свыклись с тем, что война – это не только битва солдат, но и состязание тылов. И что в роли этого тыла оказалась вся страна. Которая вынуждена исходить не из пространства желаемого, а из пространства возможного.
Говорят, что когда Михаил Ходорковский оказался на свободе, то первые месяцы он активно штудировал социальные сети. Просто потому, что экс-глава «Юкоса» оказался за решеткой еще в 2003 году, когда Марк Цукерберг пользовался кнопочным телефоном и даже не помышлял о грядущей славе. И первые месяцы пресс-служба бывшего олигарха не могла отобрать у него планшет: он писал в «фейсбуке» самостоятельно, вступал в споры с любым троллем и успел в комментариях наговорить немало вещей, способных свести с ума любого пресс-секретаря.
Это вопрос адаптации.
В отличие от Ходорковского, Надежда Савченко провела за решеткой не десять лет. Но по степени насыщенности последние два года для Украины оказались, быть может, еще более концентрированным периодом. И за эти семьсот дней кумиры и аутсайдеры успели несколько раз поменяться местами, а прежние водоразделы канули в небытие, уступив место новым.
Надежде Савченко только предстоит погружение в Украину. В то государство которого еще не было в июне 2014-го. Вряд ли это та самая страна, о которой мечтала украинская летчица, сидя в ростовском СИЗО. Но за два года многие ее сограждане уже привыкли к мысли о том, что Украину только лишь предстоит построить. И что нынешний этап – промежуточный, а не окончательный.
А попутно нам всем предстоит узнать Надежду Савченко. Офицера, прошедшего огонь и воду, а теперь приступающую к тяжелому испытанию медными трубами. Мы ведь тоже привыкли воспринимать ее лишь как символ: стойкости и отчаянности, самоотверженности и несгибаемости. А она живой человек — и попытка слепо примерить к ней наше символическое клише будет неизбежно провоцировать разочарования. Она подарила нам два года своей жизни, на протяжении которых служила иконой и памятником.
Но было бы ошибкой лишать ее права оставаться человеком. Который, как известно, не застрахован ни от чего.