Убийство экс-депутата Госдумы РФ Дениса Вороненкова в самом центре Киева ставит перед страной два ключевых вопроса. Есть ли у государства монополия на насилие и что такое Украина.
Эти вопросы, на самом деле, между собой тесно переплетены. Альфа и омега любого государства – это именно монополия на применение силы. Собственно, жизнеспособность страны определяется ее умением договариваться о том, кто и при каких обстоятельствах будет использовать аппарат подавления.
Самое удивительное – это встречать сегодня людей, искренне убежденных в том, что украинское государство хоть в чем-то напоминает левиафана. Потому что в реальности все строго наоборот: у официального Киева эту самую монополию на насилие раз за разом пытаются оспаривать. Порой – небезуспешно.
По сути, все претенденты на эту роль делятся на две группы. Те, кто считает, что Украина – чрезмерно Украина. И те, кому кажется, что Украина – недостаточно Украина.
Список первых, безусловно, возглавляет Россия. Та самая, которая считает, что потолок украинских притязаний – это быть Малороссией. Эдакой переформатированной УССР, обреченной идти в фарватере РФ. Вся инаковость которой при этом будет сведена к фольклорным ансамблям и фрикативному «г». Аннексия Крыма и вторжение на Донбасс были как раз попыткой затормозить превращение Малороссии в Украину. Попыткой вернуть страну в пограничный формат буферной зоны.
Вся история московской надежды возродить империю сосредоточена в стремлении ограничить суверенитет соседей. И те же «ЛДНР» создавались лишь затем, чтобы выполнить роль прививки от независимости. Чтобы использовать их как противоядие от самостоятельности Украины.
И потому нет ничего более болезненного для Кремля чем любые претензии Киева на суверенитет. И нет для него ничего более уязвляющего самолюбие, чем ситуация, когда Украину начинают воспринимать как игрока, никоим образом с Россией не связанного. А Киев – как столицу государства, имеющего не меньше прав, чем сама Российская Федерация.
И в этом смысле бегство Дениса Вороненкова в Киев было двойной пощечиной для Москвы. Одно дело, если бывший винтик системы сбегает в Лондон или Берлин, Нью-Йорк или Рим – во все те страны, ровней которым Москва мечтает стать. И совсем другое, когда экс-депутат, посвященный в тайны российского закулисья, сбегает в страну, само независимое существование которой, по мнению, Москвы – лишь историческое недоразумение. Это уже не пощечина, а оплеуха.
Впрочем, география смертей российских перебежчиков доказывает, что заказчиков убийств не останавливает и то, в какую именно страну сбегают их бывшие сограждане. Тот же подполковник Александр Литвиненко был убит в Лондоне, когда сотрудничал с MI6. Российская система зачистки свидетелей оказывается эффективнее любой национальной системы их защиты.
Наверняка кто-то скажет, что рано делать выводы о заказчиках покушения – и будет неправ. Потому что события не существуют сами по себе — куда логичнее воспринимать их в контексте происходящего. Современная Россия – это страна, которая отчаянно хочет снова быть империей. И нет ничего удивительного в том, что она возрождает все практики советского времени. Сферы влияния. Системы территориальных притязаний. Антизападные «коминтерны». Вполне возможно, что в этом же перечне – система устранения нежелательных свидетелей. Та самая, которая активно применялась советскими спецслужбами на протяжении десятилетий.
В конце концов, тот же Гляйвицкий инцидент, который послужил поводом для Германии объявить войну Польше в 1939 году, был расследован лишь после окончания войны. Лишь тогда стало известно, что нападение на немецкую радиовышку осуществляли не польские солдаты, а немецкие, переодетые в польскую форму. Вряд ли хоть у кого-то до конца войны были неопровержимые доказательства того, что Гляйвицкий инцидент является делом рук Берлина. Но при этом все понимали, что действия Германии напрямую вытекают из суммы того, что она сделала накануне. А накануне был аншлюс Австрии и раздел Чехословакии. Поэтому любые рассуждения о том, что «рано говорить о том, кто может стоять за убийством Вороненкова» во многом напоминают лицемерие.
Но Кремль – не единственный игрок, который пытается оспорить у Украины ее право на насилие. Вторым таким игроком являются те, кому кажется, что современная Украина – недостаточно Украина.
В отличие от Москвы, которая хотела бы снова одомашнить украинское государство, вторая группа состоит из тех, кто считает Киев излишне вегетарианским. Для них любая попытка сохранять процедурность решения вопросов – чрезмерное ханжество. Чаще всего они требуют тех же методов борьбы, которые применяет страна-агрессор.
«Массовые расстрелы», «не считаться с потерями», «цель оправдывает средства» — набор этих лозунгов вполне мог бы подойти любому ближневосточному подполью. С их точки зрения, победа в войне не достигнута лишь потому, что Киев проявляет излишнюю мягкотелость. И бессмысленно объяснять им, что Давиды одномоментно побеждают Голиафов лишь в притчах. Эти люди искренне убеждены в действенности простых ответов на сложные вопросы. И то же убийство Олеся Бузины для них – естественный этап в битве за будущее.
Впрочем, наличие обоих лагерей – не новость для государства, обреченного жить в состоянии долгой и изнурительной войны. Которая вдобавок не формализована так, как формализовывались войны в середине прошлого века. Монополию Киева на насилие с одной стороны будут оспаривать те, кто считает Украину – излишне Украиной. И ее же станут оспаривать те, кто считает нынешнюю Украину – недостаточно Украиной.