В Донецке есть концентрационный лагерь.
В этот лагерь можно угодить за кавычки. Например, если ты берешь в них аббревиатуру ДНР. «Отрицание государственного суверенитета» – до пяти лет лишения свободы. Впрочем, если у вас найдут кавычки, то затем, скорее всего, обнаружат и шпионаж. А это уже 15 лет.
Мы знаем об этом концлагере благодаря тем, кто оттуда вырвался. Например, благодаря Станиславу Асееву. Он провел в плену у боевиков 28 месяцев. Если бы не обмен – этих месяцев могло бы быть 360.
Кто-то скажет, что журналистика на оккупированной территории обречена на риск. Но угодить в плен к боевикам может кто угодно. Не существует модели поведения, защищающей тебя от чужого безумия. Кому-то может показаться странным твой загар. Кому-то – акцент. Кто-то решит, что ты фотографируешь улицу неспроста. Оккупированные территории – русская рулетка во всех смыслах этого слова. Если тебе не повезло – готовься к «Изоляции».
Улица Светлого Пути, дом номер три. Когда-то здесь был завод изоляционных материалов. Потом – арт-пространство. Теперь там главный концлагерь оккупированного Донецка. Кабинеты стали тюремными камерами. Подвалы – пыточными. Предел мечтаний – перевод в обычную тюрьму. Потому что там есть хоть какие-то правила.
В «Изоляции» их нет. Как нет и самой «Изоляции» – по документам. Боевики отрицают ее существование. Но это не отменяет ее существование для тех десятков людей, которым выпало здесь оказаться. Через несколько часов ты подпишешь любое признание. Персональная стойкость не имеет значения. Если решишь упрямиться – на соседнем столе будут пытать твою жену.
Об этом месте Стас Асеев написал свою книгу. Книгу без прилагательных. В них попросту нет нужды – простого описания реальности более чем достаточно. Когда читаешь мемуары узников Второй мировой – тебя поддерживает мысль о том, что они победили. Что война была выиграна, а концлагеря разрушены. Но «Изоляция» продолжает существовать. В этот самый момент.
За семь лет войны мы приучили вытеснять ее из собственного сознания. Она травматична – а оттого далеко. Где-то на периферии новостных лент и нашего внимания. Детский метод – спрятаться от реальности в ладошки. Но только это ничего не меняет.
Война рядом. Из столицы можно добраться до нее за шесть часов на поезде. Тонкая красная линия – то, что делит Украину на территорию порядка и территорию безумия. За линией КПВВ начинается заповедник. Русское поле экспериментов.
Автомат как социальный лифт. Право на насилие — как вершина персональной карьеры. Здесь никто не играет вдолгую – потому что никому не гарантировано долголетие. До половины узников «Изоляции» — это сами боевики. От «рядовых» до «генералов». Единственное их отличие от «политических» — их нет в списках на обмен.
Семь лет назад Москва превратила Донбасс в полигон. И теперь там бессменный тридцать седьмой. С пытками и самооговорами. «Шпионами» и расстрелами. Родные не будут знать о твоей судьбе, а Красный Крест не пустят на территорию завода. Тебя просто в какой-то момент остановят на улице. Если у империи есть изнанка, то пахнет она нефтью и кровью.
Оккупированный Донбасс: второй акт крымской пьесы. Отмычка для украинского суверенитета. Пространство бессмысленного и безжалостного. Если бы им удалось – содержание книги могло бы стать нашей повсеместной новой нормой. Им не удалось – и этот заповедник оконтурен отдельными районами Донецкой и Луганской области.
Мы знаем о нем благодаря Стасу Асееву. Его книга – это документ. Обвинительный акт и монолог. Разговор с самим собой о границах нормы и безумия. Честное описание цены поражения. Если вы живете в Киеве – вас отделяет от концлагеря одиннадцать часов езды на машине.
И бесконечная пропасть цивилизации. Той самой, которую мы порой забываем ценить.