Ахтем Сеитаблаев. Родился в Узбекистане в 1972 году. В 1989 году с семьей переехал в Крым. Учиться актерскому мастерству начал еще на полуострове, а в 1999 году закончил Киевский институт театрального искусства имени Карпенко-Карого. С тех пор Ахтем снялся в 25-ти фильмах, был режиссером девяти картин, его сценарии дважды экранизировали. Играет в киевских театрах и сам ставит спектакли. В настоящее время работает над фильмом «Киборги» о защитниках Донецкого аэропорта.

С чем у вас ассоциируется Крым? Самая первая и главная ассоциация?

Это лаванда. Я приехал в Крым в 1989 году – уже в сознательном возрасте. До этого меня привозили, когда мне был год, но я этого совершенно не помню. А в 89-м году мне было уже 16 лет и я три дня пробыл в Остряково у брата двоюродного – они переехали раньше нас. Мне было грустно, потому что мама и пап рассказывали мне про белые одежды, пальмы и море – а ничего этого я в симферопольском аэропорту не застал.

А через три дня брат повез меня в сторону Бахчисарая. Когда едешь со стороны Симферополя там особых гор нет, холмистая местность, природа еще не успела меня тогда удивить. А вот что удивило, так это запах лаванды, потому что под Бахчисараем же эфиромасличный завод был, розовые плантации и очень много плантаций лаванды. Через много лет, в 2013 году я даже снимал там эпизод из «Хайтармы». И для меня это знаковый был момент, некое возвращение в свое первозданное ощущение. Так что если говорить «Крым», то это сразу запах лаванды. Ну а потом уже конечно море, горы, первые влюбленности.

Что изменилось в Украине, на ваш взгляд, за последние три года? Что бы вы в первую очередь объясняли тем людям, которые живут на полуострове и вырваны из украинской повестки?

Я, наверное, утопист и в большой степени романтик. Так вот — для меня это вообще феномен украинства. Я не мог поверить, что Майдан случится через 10 лет после 2004 года, после жутчайшего разочарования в своих ожиданиях. И я вообще часто думаю: если бы Янукович прилюдно выпорол Захарченко за избиение студентов, кто знает, может мы до сих пор и жили бы с этим президентом.

Поэтому, наверное, я не сильно погрешу против истины, если скажу, что очень много высвободилось созидательной конструктивной энергии: всеобщее волонтерство, пассионарное движение, желание изменить что-то. Я это вижу. При этом я далек от мысли идеализировать то, что происходит в нашей стране. Очень много таких вещей во властных структурах и в повседневной жизни, чем лично я глубоко недоволен, против чего протестую. Я прекрасно понимаю, что немалая часть людей, которые сегодня в стенах Верховной Рады, в исполнительной власти, особенно в судебной власти — это люди из той системы координат, которую сегодня принято называть совком. Когда люди живут в абсолютно параллельной реальности. Для них не существует войны, бедных пенсионеров, проблем с тем, что люди не могут купить лекарство.

Есть такая актерская байка, когда мастер по актерскому мастерству задал этюд группе учеников: горит банк, в котором у вас лежат деньги. Все так или иначе начинают отыгрывать: кто-то бьется в истерике, кто-то в ступоре, кто-то истерически хохочет. Но только один студент сидит спокойно, никак не реагирует, в таком благостном настроении. И мастер заинтересовался — а почему вы так реагируете? Тот отвечает: а у меня деньги в другом банке. Вот, к сожалению, у тех персонажей, про которых я говорю, у них деньги в другом банке.

Но Майдан был только первым этапом, после случилась аннексия Крыма, вторжение на Донбасс. Помните свои ощущения того времени?

Во время событий в Крыму я был там. И прямо физически помню это ощущение какого-то остановившегося воздуха. Безлюдный центр, милиция, стоящая одинокими группками по вечерам вокруг Совмина, Верховной Рады. И ощущение собственного какого-то абсолютного ступора. Вот как состояние грогги.

А Украина удивила меня тем, сколько мужчин разных возрастов стояло в очереди в военкоматы. Меня чрезвычайно удивило, когда объединялись люди из космически разных социальных слоев. Это началось еще на Майдане, когда люди на новейших мерседесах приезжали и из багажника выгружали шины, воду, горячую пищу. В каких-то безумно дорогих туфлях за 2-3 тысячи долларов, закатав рукава, стоит в снегу, в жиже, сам своими руками вытаскивает это все из багажника и говорит, что через пару часов пришлет еще своего водителя. Это меня удивило и удивляет до сих пор, если честно.

Когда встречаешься с людьми на фронте, то замечаешь, что о войне им как-то неинтересно говорить – удельный вес темы войны внутри разговора обычно очень мал. Они, как правило, любят говорить про жизнь, особенно про ту, в которой они хотят жить. Они как-то сказали, что четко знают, чем недовольны, но при этом каждый день чистят свои автоматы. Я сначала не понял эту фразу. А потом уже начал понимать: тебе может не нравиться многое в государственной машине, но у тебя выбор: или в этом не участвовать совсем и уехать из страны или быть на своем месте и чистить свой автомат. И мне все ближе эта позиция – чистить свой автомат.

За эти три года Украина успела в каких-то вопросах о себе договориться?

Я уверен, что к Советскому Союзу — в любой его форме – Украина уже не вернется. Так уж получилось, что у нас неадекватный сосед, которому вечно чего-то неймется. И он обязательно хочет распространить свое видение жизни на окружающих. Но мне кажется, что в Украине теперь очень сильная прививка от всего этого.

Те же социальные сети теперь как лакмусовая бумажка и тревожный колокол. И люди, которые имеют большой вес в политике, вынудены прислушиваться к мнению того же фейсбук-сообщества. Причем я уверен, что эти настроения они мониторят.

Если говорить о том круге людей, с которыми я дружу и общаюсь, то тоже многое стало уже невозможным из того, что было раньше. Начиная даже с сообщества артистов. Хотя это правда, что многие продолжают ездить.

Кто-то ездит тайно — выступать на корпоративах в Российской Федерации, кто-то ездит на концерты и так далее. Мне противно это, я понимаю, что этих людей вообще никак не задело то, что происходит в стране. Ну разве что у них стало меньше концертов и им стали задавать больше вопросов в Российской Федерации и это их раздражает. Но я совершенно не представляю себе человека, у которого в семье или в семьях друзей кто-то получил ранение на фронте, а он бы поехал и работал там.

В кино и на телевидении то же самое. Есть немало людей, которые совершенно сознательно снимают один кадр для украинских телевизионных каналов и тут же меняют вывески и следующий дубль снимают для российского телевидения. Осуждать их? Это скорее вызывает ощущение брезгливости на самом деле. Потому что это неправда, что они не зарабатывают, я давно в этом бизнесе, это лишь желание получить сверхприбыли.

Какие перемены в украинском сознании вы бы хотели увидеть через десять лет?

Что никто за нас ничего не сделает. Что бесплатный сыр только в мышеловке. Что мечта о Европе должна начинаться со своей улицы, со своего дома. Что надо голосовать не за эмоции, не за красивую картинку, а за программы, и очень четко следить за их выполнением и не идти потом снова выбирать худшее из лучших или лучшее из худших.

Мне бы очень хотелось, чтобы во всей вертикали исполнительной и законодательной появилось очень много молодежи. Я верю в то, что молодые люди на определенном этапе своей жизни хотят изменить мир. У них есть это желание, силы и возможности.

Я хочу, чтобы все то, чего мы хотим — социальные лифты, верховенство права, хорошее образование, власть с совестью — было здесь. Очень хочу, чтобы мы избавились от иллюзий, что простое отсутствие необходимости делать визу в Европу вдруг поменяет всю систему взаимоотношений. Отсутствие необходимости стоять в очереди за штампом в паспорте не поменяет систему «хочу, щоб корупції не було, але якщо щось, то щоб кум порішав».

Крым есть на украинской ментальной карте? Если да, то благодаря чему, кому и какой?

Ну у меня ощущение, что Крым появился на ментальной карте Украины, когда его фактически не стало. Потому что до этого Крым — по моим ощущениям — был на этой карте такой себе дачей, которая вроде как есть, но если там сорняк вырастет – то подождет, пока я туда вернусь, и подстригу его. И ничего, если 5 месяцев или полгода крыша будет протекать. Ну, или если сосед по даче дебоширит, а иногда поджечь все старается, но, мол, свой же сосед, родной, иногда и присмотрит за дачей.

А когда Крыма не стало, эти фантомные боли стали более значимыми. Как ни странно, они включили Крым в это ментальное поле. И я абсолютно уверен, что крымчане, которые оттуда выехали, вносят тему полуострова в информационное поле страны.

Не знаю, сколько может это продлиться, но мы-то не остановимся. У крымских татар просто нет другого варианта. Хотя вариант, к сожалению, может быть более чем страшный, когда пройдет лет 10-15-20, и дети, воспитанные твоим врагом – это самое страшное, что может быть. Поэтому чем дольше тянется оккупация Крыма, тем больше я боюсь того, чтобы не появилась просто привычка на материке, что полуостров ментально есть, но ты ничего с этим сделать не можешь, а, значит, надо ждать когда наступит время и кто-то за нас это порешает. Кто за нас это порешает? Никто.

А трудно будет объяснить Крыму, что произошло в Украине за время его вынужденного отсутствия?

Непросто. Тут с детьми иной раз не можешь договориться, надеть ему шапку или нет, а здесь целый пласт, целое поколение, привязанности, эмоции. Мы даже как-то горько шутили по этому поводу. Везде, где не стало памятников Ленину в Украине, это все украинские территории. В Славянске не стало, в Краматорске, в Северодонецке. А в Крыму они остались. И это ведь один из самых старых с точки зрения возраста регионов Украины. Очень много людей, вышедших из Советского Союза, очень корнями эмоционально привязанных к нему. Как им объяснить ту же декоммунизацию?

Будет непростой разговор на тему того, как нам обустроить потом это общежитие в Крыму. У меня есть представление о том, как оно должно быть, но оно не включает тех людей, которые не совершили ничего противозаконного, не нарушили присягу и клятву государственного служащего и так далее.

А что делает украинца украинцем?

Волонтерство. Причем я волонтерством называю элементарный шаг в сторону от привычной тебе колеи, когда ты хотя бы раз находишь время для того, чтобы сделать чуть больше, чем то, что ты делаешь обычно. Потому что из этого появляется какая-то общая синергия.

Мне легче это со съемочной площадкой ассоциировать. Это сообщество людей совершенно разных профессий, которые, казалось бы, напрямую никак не связаны. Но, находясь на территории одной съемочной площадки или одной страны абсолютно разные люди делают общее дело.

Думаю, что делает украинцем готовность взять ответственность. Готовность не промолчать. Неприятие долго существовавшего коррупционного общественного договора. Нежелание жить в болоте. Нежелание мириться с хамством и наглостью. При этом мы живем во время войны, а война как рождает героев, так и оскотинивает и порой очень трудно сохранить в себе человека. Я говорю это к тому, что быть украинцем — это очень непростой труд.

Я Советским Союзом называю такую форму квазисуществования, когда тебе хочется чего-то очень светлого, правильного, гармоничного, но лепишь ты это здесь и сейчас из того, что есть. Смиряешься, пытаешься в этом жить и убеждаешь себя и всех, что иначе жить невозможно. Хотя это все – говно. А еще больнее, когда ты понимаешь, что твои дети будут так же жить в такой уродливой системе координат, где вроде бы все в порядке, но в то же время оно в порядке до тех пор, пока ты не пытаешься выпрямить свой хребет. А Украина начала выпрямлять его.

И вдруг мы начинаем обнаруживать, как много наростов на днище корабля бывает, и как оно прилипло ко всему. Иногда ты и сам не всегда готов эту ракушечку с себя ободрать. Потому что хочется, чтобы все было, но если что –иметь возможность зайти через товароведа и все порешать. И я, к сожалению, за собой тоже это вижу, себя же не обманешь. Как устоять? Как не договориться с самим собой? Как не успокоить себя?

Поэтому мне кажется, что быть украинцем сегодня — это уже не столько этническое. Это скорее сознательное решение, что тебе надо будет тяжко трудиться ближайшие лет 20 для того, чтобы почувствовать первые плоды. Я чувствую, что это возможно. Потому что все, что произошло за последние три года настолько фантастично – и хорошее и плохое — что, в принципе, наверное, возможно все.

«Блог программы „Диктофон“