По рассказам тети Клавы, на колхозное поле воровать колоски ходила моя бабушка.
Бабушка говорила:
- Тебя, Клава, застрелят, с кем дети останутся? А меня что, меня не застрелят, меня Бог бережет.
Шел тогда моей бабушке тридцатый год. Мужа НКВД-шники увезли куда-то на край земли в «столыпинском» вагоне. Ребенок после короткого и жестокого следствия родился мертвым.
Терять, кроме жизни, было нечего.
А кошек готовить бабушку еще в Питере в революцию научила родная тетка. Готовить, собственно, кошку было не сложнее кролика. Труднее оказалось убить животное. Но тетка научила. Они вдвоем с бабушкой ловили кошку, потом засовывали её в мешок, тетка сквозь мешковину нащупывала голову животного и била по ней молотком. Не открывая мешка. И била. И бабушку, еще девчонку, воспитанницу девичьего монастыря, тоже заставляла бить, молотком по невидимой за мешковиной кошачьей голове. Потом они отрезали голову и хвост, на ощупь, не вытаскивая кошку из мешка. А потом уже вынимали тело и разделывали. Без головы и хвоста кошка выглядела не страшно, как обыкновенная еда.
Варили суп.
- Бей, — говорила родная тетка из Питера и протягивала бабушке молоток. – Ты должна уметь. Может пригодиться.
Пригодилось.
На поле за колосками бабушка ходила без страха – хотела умереть. Не то, что не боялась, а хотела. Заставили выжить только Клавкины дети и Бог. Последний не дал покончить жизнь самоубийством. Первые не дали потерять смысл жизни.
Позже, в сытом социализме, бабушку всегда охватывала паника, если в доме не оставалось хлеба. Шоколадные конфеты, шпроты в банках, апельсины и кремовый торт – ничто не успокаивало её. Даже если в холодильнике не было свободного места, но в хлебнице оказывалось пусто, бабушка паниковала. Ей казалось, что семья на пороге голода. И если уже не было возможности сходить в магазин, бабушка шла к соседке и брала взаймы у неё полбуханки, чтобы завтра рано утром, к самому открытию, отправиться в магазин и купить:
И долг соседке, и в семью, с запасом.
