Почему россияне ходят в корчму Тарас Бульба, будучи уверенными в том, что украинцы симпатизируют Адольфу Гитлеру?
Если украинцы – нацисты, то как русский человек может есть их еду? Это, как если бы еврей, знающий о том, что творят эсэсовцы в Освенциме, с удовольствием посещал Speisesaal и ел там Blutwurst.
Было бы логично, если бы россияне перестали ходить в украинскую корчму и начали ходить в русский кабак. С анисовой водкой, протяжными каторжными песнями, салатом оливье. Но, несмотря на Гитлера, они почему-то тянутся к украинской еде, горилке, музыке.
Что это? Презрение к пропаганде? Любовь к украинцам? Гедонизм? Или что-то другое? Почему россияне, соглашаясь со своим президентом, не давятся, набивая рот вареникамi з печінкою та смаженою цибулею?
Секрет успеха Тараса Бульбы начинается с пледов. В хороших едальнях, если посетителям вдруг станет холодно, дают тёплые пледы. В Тарасе Бульба вместо пледов предлагают советские шинели. Из грубой шерстяной ткани, тёмно-серые, длинные, с надписью СА (“Советская Армия") на погонах.
Как это обычно выглядит? У двери в корчму стоит мужчина в украинской национальной одежде. Он услужливо улыбается и кланяется. Перед дверью, подняв воротники шинелей, толпятся посетители. Курят, разговаривают, переминаются. Сытые, пьяные, довольные, они похожи на расхристанных солдат советской армии из поздних фильмов про Рембо.
Вот, посетитель выкурил сигарету, небрежно бросил окурок в урну и направляется обратно. Услужливый украинец открывает ему дверь и с поклоном, придерживая за локоть, приглашает войти. Другой услужливый украинец помогает снять шинель. Посетитель идет к своему столику, садится. Официант в украинской национальной одежде служит ему. Приносит еду и напитки, забирает грязную посуду, использованные салфетки, зубочистки. В зале звучит украинская музыка. В основном, низкого качества. Интерьеры корчмы – макітри, рушникі, дiжки – намёк на тёмную аграрную архаику.
По слухам, к корчме имеют отношение офицеры ФСБ. Якобы, они покровительствуют ей и регулярно посещают. Если эти слухи верны, тогда очевидно, откуда шинель.
Солдат внутренних войск – на многих шинелях красные погоны – широко гуляющий в украинской хате – сюжет из послевоенного времени, когда Москва приводила в повиновение население территорий, захваченных Германией. Опять же по слухам, внутри ФСБ есть большой миф о том, как войска НКВД доблестно "очищали" Украину от националистов.
Выкурив папиросу зайти в украинскую хату, снять шинель. Приказать хозяевам, напуганным арестами, чтобы накрывали на стол. Сесть, положить рядом пижонский Luger. Размеренно, без спешки, съесть тарелку галушек зi шкварками, выпить горилки с перцем, закусить солениями. Откинуться на стуле, рассматривать узоры на килимах. Разомлеть от сытости, попросить хозяйку спеть что-нибудь украинское народное.
Не будет ничего удивительного, если именно такие рассказы слышали нынешние полковники ФСБ от полковников КГБ, когда были младшими лейтенантами и "мотали на ус". Такая Украина – деревенская, отсталая, прижатая к земле силой оружия — понятна и мила им.
Любой другой вариант украинского ресторана был бы закрыт. С точки зрения российских силовиков, львовская кофейня с польской эстрадой двадцатых годов, с оригинальными рецептами шоколада, с буржуазными интерьерами – подделка под Украину. Изготовленная, либо в Вене, либо в Лондоне, либо в Тель-Авиве. Самостоятельной городской культуры в Украине нет.
Было бы ошибкой полагать, что за неприятием городской европейской Украины стоят только мифы силовиков. Нужно понимать, что в российском контексте шинель равняется пробковому шлему. Если перевести Тараса Бульбу на язык Британской империи, вместо пледа предлагали бы шлем, как форму солдата империи.
Россиянин, оказавшись в корчме, попадает в этнографическую кунсткамеру где он – любознательный колониалист в пробковом шлеме и белых шортах, а украинцы – наивные и покорные аборигены. У аборигенов грубая, не диетическая еда, яркие красочные костюмы, примитивные музыка, тексты на сельском диалекте. Колонист с интересом изучает туземцев. Эта картина ублажает эго россиян. Говорит о том, что они – настоящие европейцы.
Но можно ли быть колониалистом в львовском кафе, где каждая деталь прозрачно намекает на то, что Россия усвоила Европу из-под палки триста лет назад, а Украина всегда ею была? В львовском кафе фигуры меняются местами. Российский посетитель становится аборигеном, а официанты – белыми колонистами.
Лишиться шлема, остаться в набедренной повязке папуаса — смертельный удар по самолюбию великоросса, считающего себя европейцем в большей степени, чем сами европейцы. Поэтому украинских кофеен в России нет и не будет. Их не было и до войны, хотя, казалось бы, в Москве были даже эфиопские блинные.
Россияне ходят в Тарас Бульбу чтобы получить утешение. Прогуливаясь в шинели перед ряженым украинцем, они возвращаются в золотой век Российской империи. Когда российские войска брали Париж. Украинцы и беларусы покорно терпели русификацию. А российских писателей читали не только российские писатели.
За порогом корчмы жестокий мир, в котором Россия много проиграла. За порогом надо учить язык Британской империи, отбиваться от претензий беларуских, украинских, эстонских националистов. За порогом – беднеющая страна, живущая за счёт экспорта сырья: как экваториальная Африка, Южная Америка и страны Аравийского полуострова.
За порогом реформы Петра Великого захлебнулись, Азия победила, россияне отращивают бороды.
Зато в корчме всё по-старому. Украинцы служат россиянам, россияне – европейцы, украинцы – дикари. Украинский язык – диалект, а русский язык – великий и могучий. Когда россиянин оплачивает счет, он платит не за борщ и вареники.
Он платит за колониальный бальзам на его униженное и оскорбленное имперское сердце.
Где-нибудь на юге США наверняка есть закрытое заведение для потомков рабовладельческих фамилий. Там белые люди в белых костюмах сидят за столами и пьют вино, а люди с тёмной кожей прислуживают им. За порогом заведения отменена сегрегация, бушует всеобщее избирательное право, уже был чернокожий президент. Там белый человек – просто человек. А внутри – царь природы, хозяин судеб, лучшее творение Великого Белого Бога.
С московской корчмой общее в главном – извлечение прибыли из жгучей тоски по утраченному величию, которая не утихает ни днем, ни ночью.
