Симферополь, 16 марта 2014. Утро, часов 10. Пасмурно и сухо. Безлюдный город. Я иду на избирательный участок в центре Симферополя, участок с гордым номером 001. Да-да, нумерация избирательных участков в Украине начиналась именно с этого, на улице Пушкина, рядом с музеем города и наискосок от городского ЗАГСа.
Объяснение VIP-номера простое: АРК, как единственная республика в Украине, стояла первой в списке регионов, а этот участок в автономной республике, в самом центре крымской столицы, аккурат посередине между Верховной радой Крыма и Совмином, по традиции считался первым.
Иду как во сне, все еще не верю происходящему. Какое-то отупение, отказ мозга принять действительность. Пустые улицы и маленькая надежда, что так же пустынен и участок.
Но увы! Люди там есть. Конечно, не восторженная толпа: всего человек 15-20 голосующих, десяток сотрудников избирательной комиссии, из них пять за столами регистрируют пришедших и выдают бюллетени, три милиционера (еще милиционеры, не полиция, причем в украинской форме, но служащие уже непонятно кому), женщина-врач с медсестрой сидят сторонке около отдельного стола, два «самооборонца» – крепкие пузатые мужики с красными повязками на рукаве. На повязках белый трафарет «самооборона АР Крым». То есть Крым пока еще номинально автономный. На груди у каждого «бойца» бейдж цвета флага автономии с именем.
Милиция сидит в вестибюле на потрепанных стульях с металлическими ножками.
Нищета и убогость заброшенного, некогда роскошного особняка конца XIX века с огромной мраморной лестницей и пятиметровыми потолками в стиле ампир, вдруг бросается в глаза. В советское время здесь располагался какой-то факультет приборостроительного института, потом, в украинские времена, народная эстрадная студия. Вот тут и находится симферопольский избирательный участок номер один.
Веет холодом и нищетой, как в любом бюджетном учреждении культуры. Крашенные масляной краской сильно обшарпанные стены, щербатый, еще дореволюционный, судя по всему, паркет, чугунные батареи, бесформенные от многолетних слоев масляной же краски и местами проржавевшие, с грязного потолка свисают какие-то елочные гирлянды, оставшиеся с новогодней дискотеки. Еще несколько больших рождественских звезд на грязно-желтых стенах.
Это не мой избирательный участок, сюда я пришел потому, что он в центре. Ничего особенного, таким, думаю, он был всегда, но я запоминаю детали, потому что это мои последние выборы в родном городе. Выборы, в которых я не участвую.
Предыдущие 18 дней вспоминаются, как кошмарный сон. Причем не только мной – все оставшиеся вменяемыми знакомые приводят именно эту аналогию. Всего восемнадцать дней от нормальной жизни до катастрофы! Наверное, вот так может выглядеть конец света, не библейский, а настоящий.
Когда-то мне, пятнадцатилетнему подростку, приснился сон. Я прохладной летней ночью возвращаюсь домой, перехожу площадь перед домом, поднимаю голову и вижу в звездном небе, как вдруг одна яркая звездочка разделяется на пять, разлетающиеся салютными огоньками. Тишина. И я отчетливо понимаю, что Земля будет существовать еще максимум пятнадцать минут. Все, атомная война. Причем тогда, в СССР, нас телевизор не накачивал эсхатологической бравадой. Потом, иногда вспоминая тот сон, я поражался своему спокойствию – все поняв, я отчетливо и хладнокровно решил в эти пять последних минут никуда не бежать, не суетится, а просто продолжать свой путь домой, ведь от меня на этом свете уже больше ничего не зависело.
Вот такое спокойствие нахлынуло на меня и сейчас, только замешано оно было не на умиротворении, а на застывшем отчаянии.
Как эти восемнадцать дней мы убеждали своих друзей, родственников, знакомых, что происходит катастрофа! Что рушится основа современного существования цивилизации, что наши личные права после того, как открыто растоптано все международное право, не будут стоить выеденного яйца. Что основа современного миропорядка не мифические права кого-то на что-то, а подписанные и ратифицированные договора. Язвили, что нас зовут на референдум о вступлении в страну, в которой запрещены любые референдумы. Предлагали провести референдум в Калининграде. Сарказм срывался на крик.
Все было бесполезно.
Опять же, полное ощущение абсурда и сюрреализма. Хотя вот Ганс Христиан Андерсен, он сюрреалист или наоборот, предсказатель? Осколки зеркала Снежной королевы, попавшие в глаз многим моим чуть ли не школьным знакомым, не только мне, теперь казались научно-медицинским фактом…
Да и кричать мы уже где-то с 4-5 марта не могли – дубинки «самообороны» самого отчаянного крикуна заставили перейти на шепот. А ведь в первые два-три дня численность пророссийских и проукраинских митингов была примерно одинакова, это при том, что за Украину отчаянно топили лишь девушки-студентки, школьные учительницы, говорившие по-русски значительно чище, чем перекрикивающие их в мегафон-«матюгальник" "ополченцы" и всякие "ботаники"-интеллигенты, вдруг очутившиеся в роли последнего спасителя планеты Брюса Уиллиса.
А вот доблестные "самооборонцы" имели в своем строю, кроме спешно отмобилизованных пэтэушников, истасканных личностей непонятного социального статуса и накачанных до истерического состояния пенсионеров, немало "привлеченных сотрудников" с характерным российским говорком или же рокочущей кубанской речью (прообраз донецких "шахтеров").
Кстати, о "самообороне". Когда потом, после "возвращения в родную гавань", появились данные о ней, то выяснилось, что численность пятнадцати рот "крымской самообороны" составляла около двух тысяч человек. Еще сотня "Ночных волков", три сотни "реконструкторов" и разных кузнецов (да-да, кузнецы, те, кто ковали кольчуги и мечи "реконструкторам" на потешных исторических фестивалях), пара тысяч пенсионеров – и это все "крымское общество", решившее за 350-тысячный Симферополь и двухмиллионный Крым их судьбу. Как? Ответ в одном слове – оккупация.
Вначале была оккупация.
Это факт, признанный сейчас даже Путиным.
И потому этих "реконструкторов", "самооборонцев" и пенсионерок, профессионально, за умеренный гонорар, митинговавших еще против Кучмы и Ющенко, никто не смог потеснитьдаже на миллиметр. На каждую сотню "народа Крыма" приходилось по три-четыре вооруженных до зубов российских спецназовца. Которые стояли во время "дискуссий" на площадях, как и положено по российскому уставу, не впереди своих подопечных, а метрах в пятнадцати сзади.
Крым внешне жил эти восемнадцать дней – от появления российского флага над парламентом до "референдума" – своей обычной жизнью. Продукты в магазинах не исчезли, бензин не дорожал, курс доллара не прыгал. Только банкоматы Привата числа с пятого марта перестали выдавать гривны — чутье Беню никогда не подводило. Но жизнь, тем не менее, рушилась на наших глазах. Я говорю о тех, кто понимал последствия диких игр в "референдум". И почти у всех нас было, как потом выяснилось, потаенное желание заснуть и проснуться в прежнем Крыму.
Я зашел в запущенный зал избирательного участка и стал про себя прикидывать. На этом участке должны проголосовать 2000-2500 избирателей, это известно еще с прошлых, украинских, выборов. Столько здесь зарегистрировано, списки избирателей авторы "референдума" взяли из украинского реестра, они сами это озвучили – ну не составлять же за три дня их самим? Новых участков никто не создавал. Старые не перекраивали – от объявления даты "референдума" до "волеизъявления" прошло семь дней – за этот срок выборы даже председателя сельсовета крошечного хуторка не организовать.
Сейчас позднее утро, самый пик явки на участок, а чтобы все приписанные к участку успели пройти через кабинку для голосования, граждане должны идти потоком, около двухсот человек в час, то есть в минуту в урну должны падать минимум три бюллетеня. И это если будут идти равномерно в течении дня. Вот прошло уже 10 минут, в дверях появилась только одна пара пенсионеров – и все? И опять сумасшедшая надежда – а вдруг явка будет недостаточной? Ну ведь нет людей!
Как мне на следующий день объяснили российские СМИ, я, проведя на одном из ключевых избирательных участков целый час, элементарно не заметил почти двести восторженных граждан, жаждущих воссоединиться с Россией. Потому как явка составила восемьдесят семь процентов! Ну и почти все проголосовавшие, соответственно, за. Кстати, за что?
Ведь в бюллетене было всего два вопроса, на выбор: "Вы за воссоединение Крыма с Россией на правах субъекта Российской Федерации?" и "Вы за восстановление действия Конституции Республики Крым 1992 года и за статус Крыма как части Украины?". Вопросы были толерантно напечатаны на всех трех государственных языках Крыма – русском, украинском и крымскотатарском, но от этого более корректными не становились. Мешковская Конституция 1992 года, так реально и не вступившая в действие, Крым как часть Украины рассматривала очень и очень приблизительно, так что второй вопрос был просто более иезуитским вариантом первого, а вот вопроса про возвращение статус-кво Крыма на момент начала оккупации в бюллетене не было и в помине. То есть любой третий вариант, который многие, идя на это цирковое представление, думали в качестве проукраинской позиции обозначить в бюллетене, делал эту бумажку недействительной, что отдельно оговаривалось в самом бюллетене. Две галочки, их отсутствие, свой вариант – все, голос аннулирован.
И потом, скажу забегая вперед, все произошло по той самой простой схеме, какую я тщетно пытался объяснить многим и многим проукраински настроенным друзьям, идущим на избирательные участки протестовать против оккупации цивилизованным способом.
Ну нельзя с бандитом и мерзавцем разговаривать человеческим языком! Не можешь языком силы – тогда просто промолчи, иначе негодяй всегда окажется в выигрыше, ведь ему только и нужно, чтобы окружающие считали его цивилизованным человеком и поддерживали с ним разговор.
Я кричал друзьям, а в те дни я только кричал, даже если говорил шепотом: "Вы распишитесь в журнале, получите бюллетень, бросите его в урну и никто никогда этот бюллетень больше не увидит, а ваш голос посчитают в нужном им раскладе – ведь вы распишетесь, что голосовали!"
Так и произошло, бюллетени сожгли по приказу Аксенова и Константинова на следующий день, а всех пришедших на участки объявили поборниками "русского мира". И нигде до сих пор не озвучено количество пришедших на участки людей, очевидно, их было даже с противниками оккупации ничтожно мало. Все, что мы знаем об этом мошенничестве, так это то, что девяносто пять процентов явившихся были "за".
Провел я на участке, как уже сказал, час. Понятно, что это был далеко не лучший час в моей жизни. Несколько знакомых, двух-трех из которых я до этого дня считал здравомыслящими, радостно со мной поздоровались Руки им я тогда жал, не знаю, сделал бы я это сегодня, повстречай их.
Бабушка, тяжело передвигающая ходунки, заодно померила у врача давление.
Три женщины средних лет и два молодых парня по-прежнему записывали в журнал явившихся и выдавали бюллетени. Так как сотрудников комиссии за столами сидело пятеро, а на участке в огромном мрачном и запущенном зале стояли у столов человек 10-12, возникало слабое ощущение толпы, которое с удовольствием использовала для кадра бригада телевизионщиков какого-то российского канала. К "референдуму" в Крыму не осталось ни одного не то, что украинского, вообще журналиста, которого можно так назвать. Бейсбольные биты, обрезки арматуры и подвалы областного военкомата сделали свое дело. Так что залетным гостям никто не мешал крупным планом снимать руки, опускающие бюллетени в плексигласовую урну с наклеенным гербом Крыма .
Милиционеры по-прежнему скучали в вестибюле. Все было уныло и обыденно, так же, как и час назад, когда мне даже не пришлось предъявлять кому-то полученную мной аккредитацию на выборы, первую и последнюю в моей жизни. В Украине она была не нужна, а эту я и брал-то, наверное, все-таки надеясь на чудо, которого не произошло.
И даже музыка на улице не играла (почему-то вспомнилась картинка выборов из детства).
Я вышел на Пушкинскую и пошел домой по все таким же пустынным улицам уже не родного города.
Оккупация свершилась…
Фото © Крым.Реалии